не пахли. А жировала на ветоши и взяла за привычку гулять по местам
обнажения щекотливая дрянь вроде мух. Поначалу не беспокоили, напротив,
приятствие извлекал, но ближе к Успению закусали, и поощрение кончилось. Жил
да был во дыре уключины мизгирь-крестовик. Все он днище, как небо высокое,
паутиной оплел. Насекомых отлавливал я и в тенеты к нему кидал. Как же душу
он тварям этим, бессовестный, вынимал аккуратно, ужасы. Паша, грядый, Паук
ты мой, Петр племяннику из деревни писал, я не видел скушней события, чем
январь без дрождей, доставляй -- кровь из носу. Сердцем верю, он продолжал,
сердцем знаю -- не подведешь, но умишко слаб, соблазняется: не привезешь
ведь; ахти нам в таком разе, пьяницам. Именно тогда-то и шлет мне Павел
известие с фенистом. Илюша, сударь, пророк ты наш, вот ведь втемяшилось нам
с Петром браги себе запасти, а поскольку ты и без этого добра нам желаешь, и
с буквой помог, то не поверишь ли, кроме того, в долг деньжат, ибо дрожди в
Заволчье всему предивному уподоблю, а зиму без оных сравню с весной без
сапог, или с той же зимой, но без катанок; сном кобылы рябой, подвизается,,
запорхает над нами, апостолами, так уж пожалуйста. Раздобыл я бумаги, песку,
обмакнул я перо в чернильницу и залюбовался на двор, где снеговая бобылка,
мной лепленная, схватила форменную капель. На календаре -- конец бокогрея,
но скалиться погоди, еще марток оставит без порток. Фениста, возражал я
Павлу, напрасно не засылай, денег вам с дядей от Ильи не придет, я не деньги
пока точу -- исцеления, да и то уважающим, а тем паче на пропивон: не
довольно ли зашибать-то; но перед тем, как я, может статься, вам денег
пришлю, вы мне прежде доставьте с нарочным принадлежности. Которые? А те,
которые вы и подобные вам преподобные спроводили в декабре, выбрав
неразбериху сумрака и кутерьму буранчика. А до доезжачего сведения довел
ультимат, что раздор наш решить хлопотал бы келейно, без вынесения на
высокие кровли, согласясь, что не волк и не выжловка, но как бы ни то, ни
се, наподобие раннего вечера, и рассчитывал бы, уступчивый, на возврат
одного вместо двух. И ответ. Протри, оскорбляет, светильники тела и
наблюдай, как бы не выбросило ненароком во внешнюю темноту. И тогда я решил
предпринять настоящее к Вам послание, а Паука с его просьбой забыть,
презреньем наказав. Сказано -- сделаем, но не забыть -- не к ночи будет
помянуто -- как душу он мухам хоботом своим вынимал под ладьей.
И задумался. Оря, ты Оря, раззуживали и тебя в изложинах на тот же
манер. В будни получки, в аванца ль пятницы в знаменитых ольхах за линией
гужевались с тобой бестрепетно не знакомые мне подмастерья, удалые твои
товарищи, учащие путевых ремеслух. Слабоваты вы, Орина Игнатьевна, как
выяснилось, на передок, не ровно к сладкому дышите, и не гребень утратили на
путях, но честь. За гранененький неполезной, кашинской, как вы только ни
ласкались об них, злоблудучая фря. Что же, я бы тихо желал понять, никогда
Илию так не баловала. Произрастала купина одна неявная, но густая и близкая,
и в протяжные сумерки подмечал из нее самостыдное; содомляне вы были,
матушка. Шел затем к малохольной, ища отыграться, но с ней -- ровно с
куклой: глядела, как оловянная, не потакая и в малой прихоти. В будень
путейской получки, в аванца ль пятницу, дербалызнул от чьих-то щедрот,
подобрал чего-то железное у депо и пожду в знаменитых ольхах за линией. И
показываются те стрекулисты, недомерки в шестнадцать мальчишеских, и ведут
мою профурсетку на лобную поляну любви. Я решил переждать -- пусть начнется;
тогда, отвагою более полный, и ударю из-за кургана коварным нехристем.
Споро, пятеро, залили они буркалы себе и ей и поехали кто во что горазд. Эх,
мерекаю, пора-не пора, иду со двора. А после соображаю: поспешишь --
насмешишь, ненароком спугнешь раньше должного, погожу. И перечитываю от
нечего делать подобранный также билет за номером, чтоб не соврать, восемь
тысяч четыреста двадцать два ровно, годящий для путешествия в прошлом году
до такой незабвенной земли, как Луговая Суббота. Принял свое участье в Илье
настоящий картон, очень принял. Представляете, Луговая Суббота, Фомич. То
есть, мало того, что суббота, но еще ведь и лугами обрамлена и, пожалуй, что
даже и заливными. И ливенка в них заливается. И гуляет себе выходной,
отутюженный, а то и с тросточками, народ, улыбаясь лучисто чему-то
правильному. Все смиренно, никаких мордобитий, перебраниваются лишь
извозчики с водовозами, но ведь и то зеваючи. А замыслили компанией в теньке
посидеть -- отойдите, судари, в кущи, к особым ларькам, -- и отдыхайте во
здравие. Вообразил себе эту нездешнюю алафу и беру обязательство: что б ни
случилось, какие ни передряги, ни прочее -- Луговой Субботе в текущем
существовании визит нанести. И завязал узелок. На галстуке. И когда мы с
матрос-Альбатросовым свистнули себя всех наверх, резко оставив буфетец-вагон
при пиковом интересе, и выдвинулись на полубак, то пароходец наш швартовался
как раз у должного дебаркадера. Мы сошли, осмотрелись и прокантовались в
этой дыре пару недель -- глушь да дичь. На безденежьи и с уныния заторчали
там, как тушканчики и, имея беседы с местными, говорили им, говоря: а еще
Луговой Субботой зоветесь. Насшибали полтинник на курево и по веленью сердец
почапали в Городнище дурить и, придя туда, ознакамливаемся: как жизнь
молодая? Ничего, отвечают, нуждаемся понемногому. А закусить чем смекаете?
Поторохами которыми-нибудь чрево набить -- вот, смекаем почти всегда. И
придя туда, стали там быть и, избыточествуя недугами, бывать. В день
дорожной получки, в аванца ль день чекалдыкнул в пристанционном шалмане с
путевиками-пропойцами -- и ревную в купине с железом наперевес. Как выскочу,
как выпрыгну с секирой -- ага, уличаю, ага! А они -- ату меня, ату. Ну,
крепись, кричат, задрыга сякой! Четверо догоняют и сбили влет. И топтали,
интересуясь: что, законно попутали мы тебя, бляха-муха? Попутали, плачу,
околыши, застукали, молоточки в петличках, как есть законно. Рвусь -- ан
цепкие. Измордовали, что Сидорова, измызгали и -- гляжу -- повлекли,
несчастливого, по серому шлаку да вниз мурлом. И втащили на насыпь,
мизгирики, к рельсу проволоками колючими принайтовливают, неуемные. Льзя ли,
гаврики, я страдал, что я -- лисенок вам, что ли, какой. Цепкие, грабками
хваткими к шпалам воньким совсем пригнетают, дышать не дают каверзно.
Прикрутили, как валенок к снегуру Норвегии -- вдоль и намертво, пассатижами,
и слиняли, бояки. Жутковато и мне -- жду скорого. И -- как принято -- стал
ушедшее освежать: как пожил на этот раз, пристойно ли. Так прикинул и эдак,
а ничего, главным образом, характеристика. Господин слыл солидный,
почтенный, дромом, что говорится, не грабил. И когда уже сыпались сверху
огарки небесных дел, то возникла помочь эта странная, все-таки. Оря. Лисом
бедненьким величала Илью несносного, проволоки откручивать принялась -- и
колотун ее бил. Я же всеми лопатками чуял, что подступает мой скорый, а
проволок -- масса и толстые. Метров маловато оставалось ему, фонарями
уничижал, шумел. Я сказал: Оря, дусенька, до встреч, отойди. А она: ну, а
вместе-то. Не со мной, отрицаю, с околышами ты вместях. А она: об этом не
злись, с ними так я, со шпингалетами, -- побаловаться, побывать, с тобой же
мне радость выпала, было мне с тобой, как земле с травой, говорит, и
нестрогость мою запамятуй -- минуло, зажило, зубы острые, хвост долгий.
Перепутала ты, мать, что-то путаешь, неужели всерьез я на лиса смахивал. У
сороки боли, твердит, у вороны боли, говорит, у Ильи заживи, заговоривает. Я
рванулся, рванулся, подернул, но частью не преуспел. Налетел, искромсал,
горячий, руки-ноги по белу свету поразметал. Прибыло полку доходяг,
принимай, командир, пополнение. И лечебница. Не обнаружив впоследствие на
себе сего да этого, я вскипел и потребовал утешения. Подплывает врачина в
шапочке. На вопрос, где подруга, -- он скупое: с ней худшее. Костоправу --
ступай полечись-ка сам, разрешаю вам не поверить, ишь -- выдумали, я бузил.
И потекло мое исцеление. Имелись газеты, шлепанцы, полагалось бритье.
И воспомнилось, как лезвиями точеными хвалясь, хорохорился Гурий в
среде артельщиков, что не выпадало ему печали с доезжачим гонки гонять,
обшаркаю, утверждал, как стоячего. В результате заспорили, поставили на кон
вина. Получив извещенье-уведомление, доезжачий приветствует. Столковались
бежать нормально, по-темному, и, обладая слепой дальнорукостью, как сейчас я
их вижу -- тот в латаном, тот в перелатаном. На разгоне рвали когти ноздря в
ноздрю, а стремиться им было от самой что ни на есть портомойни до
Слободской протоки, до Кабацкого острова номер два -- и назад. И понеслась
коньками резать лед. Снег вивучий следы их подвига порошил, и рыбы атлетов
не столько видели, сколько слышали, зато в скромном будущем одного участника
сподобятся, может быть, поклевать; молись, рыбка большая и маленькая. Начал
Гурий за пару верст до поворота понаддавать, а доезжачий -- поотставать, но
принял Гурий немного правее, чем следовало, и угодил в полынью, в промоину в
районе фарватера. Не застывает ни при каких кондициях, и немало сонных
тетерь-ямщиков и лунатиков-скороходов там кануло. Не досчитались и Гурия,
угодил -- и течением его сразу под лед сволокло, так что псарь со своей
стороны -- лишь разнюнился. Тризну по волкобою порешили справлять без
фактического его присутствия; ждать, пока он там выплывет неизвестно где и
когда, ребетня ли его бреднем вытянет, никто как-то особенно не стремился,
народ в большинстве своих случаев ушел в недосуг. Вот и съехались к
погребалыцику. Вы Заитилыцину знаете, спорам и прениям здесь предел, хотя б
и сравнительный, положить невозможно: заспорили про любовь -- кто, мол, она,
мадама эта, всецело прекрасная. Всяк свое утверждал; одни -- подобно Василию
Карабану -- что Вечная Жизня зашла погостить, одни -- напротив: раздор,
недород, события. Я же, будучи пас, не встре-ваю, держу нейтраль. Но Вам --
Вам признаюсь, правда, не для передачи другим, а то и так тут Илью за
горохового шута держат. Для чего, с какой немыслимой стати упросила
очкариков меднаук, чтоб мозги мне запудрили -- не разберу. Ныне же кается,
ищет по всей реке: не среди ли вас тот, которого. Врут, что нет, потому что
сами по уши втюрившись: не знаем, о ком печешься, но побывать с тобой каждый
не прочь. И Гурий туда же, даром что чудь. Ненаглядная, умолял, плес наш не
узок -- широк, и где ютится сей юноша, я не имею понятия, сознаю лишь, что
если бы заглянула на немного ко мне, то трен моей сути, узкий, как точеное
лезвие, стал бы широким, как этот плес. Перебыла, поговаривают, с ним
накануне решительного его заезда с главным псарем всего ничего, но и оно
очутилось просителю боком. Беспокоюсь: погибель она моя суженая, и меня она,
Оря, ищет, Фомич, тоскуючи. И не знаю, какие взять меры -- пропасть ли без
вести, или с повинной к ней приковылять самому. Но ни то, ни другое пока
немыслимо. Крылобыл -- вот кому доверяю, кого хвалю -- Крылобыл егерей
корил: вы, свет очей собственных, верните калеке калеково. Воссуетились, но
искомого след простыл. Может пропито, может кинуто за ракитов куст, может
просто уплыло вниз. Но Илье-то что за беда, Илье -- вынь да положь, где
взял. Заторчал, заторчал он сильно без них. Кому Слобода, Вышелбауши, кому
Городнище, а он -- сиди, будто на блевотине пес. Полюбуйтесь, к слову
сказать, сколько их возле нашего заведения в оцепленьи дежурствует.
