Сто миллионов мелкими порциями по миллиону диданов.
Он сумел усмехнуться.
- Мелкая порция в миллион диданов. Сто дин золота! Да такую мелкую
порцию одному не унести.
- Повторяю - считайте на банкноты.
- А что передать - почему сто счетов, а не один?
- Для того, чтобы я мог сразу проверить, что деньги переведены, и я
могу ими пользоваться.
- Каким образом пользоваться, генерал?
- Самым простым - прийти в банк, назвать секретный шифр и получить
числящуюся на этом счете сумму. Разумеется, не сам приду, а один из моих
агентов, какому захочу вручить эту сумму. Так вот, ваши хозяева без
промедления кладут в банк сто миллионов диданов, вы сообщаете мне
секретные шифры ста счетов, а я поручаю своему агенту для проверки
получить суммы, скажем, с двух-трех. И буду знать, если он эти деньги
получит, что вступил с союзниками в тайную связь. Но если хоть один счет
окажется пустым!.. И если вообще не будет уведомления, что созданы такие
счета... В этом случае, Войтюк, нет нужды ни в тайной связи с кортезами
через вас, ни в вас самом.
- Иначе говоря, если на связь с вами мои начальники не пойдут, мои
дни можно считать сочтенными? - уточнил он спокойно. Классические правила
тайной игры - уничтожение провалившихся агентов - он знал хорошо. Я дал
понять, что дальнейшая игра будет отходить от классических канонов.
- Не только ваши, но и всех ваших близких, Войтюк. Но почему такой
пессимизм? Во-первых, служба моего нового агента, каким вы теперь
являетесь, может удаться - и тогда будем заниматься подсчетом не
оставшихся вам для жизни дней, а наград за удачу. А во-вторых, если не
будет нужды в шпионе Войтюке, то, возможно, появится нужда в Войтюке -
знатоке международных отношений. И тогда ваша камуфляжная внешность станет
вашей подлинностью. Вы не допускаете такого поворота событий?
Он смотрел на меня, пытаясь оценить достоверность моих обещаний.
- Генерал, буду служить вам верой и правдой! Ибо вы на том месте,
какое сегодня занимает Гамов, - самая отрадная возможность для улучшения
международных отношений. Чтобы здраво судить об этом, мне не нужно быть
тайным агентом, достаточно оставаться экспертом дипломатического
ведомства.
Зазвонил телефон. Я взял трубку.
- Слушаю, Гонсалес. Благодарю. Да, до дальнейших распоряжений,
правильно. Дальнейшие распоряжения будут такие: освободите Анну Курсай.
Скажите, что задержали по недоразумению. Дорогой Гонсалес, я же объяснил
вам - особый мой секрет. Разве заместитель диктатора не может иметь свои
политические секреты? Еще раз - благодарю!
Я выразительно посмотрел на Войтюка. У него кривилось лицо. Он еле
удерживался от слез. Он любил свою жену, это было явно.
- Генерал, - сказал он. - Поверьте мне...
Я прервал его:
- Идите и выполняйте, что намечено. Анна не в курсе ваших... особых
функций?
- Что вы! Разве я стал бы жертвовать ее благополучием?
- И впредь не жертвуйте. Идите. Идите!
Он ушел, а я задумался. И, как после встречи с пленными нордагами,
снова чувствовал, что не понимаю себя. Все получалось по-иному, чем я
рассчитывал. Никогда раньше я не подозревал в себе скрытого влечения к
интригам, к обману, к рискованным политическим комбинациям, а сейчас
занимался ими - и с охотой. Я усмехнулся, вспомнив собственные слова:
"Буду передавать вам только правдивые сведения". Говорить правду ради
утверждения лжи! Великая ложь, которую я задумал, держится, как на
незыблемом фундаменте, на тысячах мелких правд. Тут был парадокс, я не мог
постичь его. Конечно, я мог сказать себе: командует внутренняя логика
событий, действую по ее железным законам. И это тоже было правдой, одной
из тех маленьких правд, на которых высилось грандиозное здание большой
лжи. Но, впрочем, думал я, можно бы выразиться по-другому: меня вел рок, я
попал под власть этой все объясняющей причины мировых событий - того
таинственного двигателя, что выше людей, выше богов. Выше самого времени.
Я пожал плечами. Древний назвал бы рок и успокоился, против рока не
попрешь. Но я не верил в существование высших сил, слово "рок" мне ничего
не объясняло. Но в естественную логику событий я верил. А естественная
логика событий вела меня по пути, какой я считал неестественным.
- Иду к вам, - сказал я Гамову по телефону.
В маленьком кабинете были Павел Прищепа и Вудворт. Гамов радостно
протянул мне руку.
- Блестяще, Семипалов! Некоторые моменты - шедевр!
- Какие?
- Прежде всего - о том, что вы хотели бы сместить меня и стать главой
государства. Очень убедительно! Они в это сразу поверят, это вполне в их
духе - соперничество лидеров.
Я сказал очень серьезно:
- Гамов, а вам не приходило в голову, что я и вправду хотел бы занять
ваше место?
Он знал, что превосходит всех нас, и не стеснялся - без оскорбления -
это показывать.
- И не придет! Вы меня не замените, но и я вас не заменю. Каждый на
своем месте, а в целом мы - стальное единство.
Это было, конечно, правдой. Вудворт спросил:
- Почему вы назначили такую огромную сумму за сотрудничество с
Войтюком? Вряд ли Аментола согласится на столь баснословные выдачи.
- Он согласится, Вудворт, За сотрудничество с каким-то разведчиком
Войтюком такие платы немыслимы, вы правы. Но я предложил политический
союз, сотрудничество с Кортезией, а не с ее отдельными агентами. И, если
Аментола не раскошелится, грош ему самому цена. Огромность запрошенной
суммы корреспондирует огромности задуманного дела. И я предупредил, что на
первом взносе не остановлюсь. Тайный союз с тайными противниками Гамова
обойдется кортезам дороже, чем их явные союзы с другими государствами.
- Вашим вдохновенным враньем, Семипалов, вы поставили передо мной
неожиданные проблемы, - признался Гамов. - Например, обращение к врагам с
вопросом о целях войны и возможностях мира. Вы передали, что я готовлюсь к
такому обращению, а я и не думал о нем.
- Теперь подумаете. Не будет ничего плохого, если укажете условия, на
которых возможно прекращение войны. А они обнародуют условия. Давно
назрело время знать, во имя чего мы воюем.
Гамов слушал меня рассеянно. Уверен, что в его мозгу уже возникали те
хлесткие формулировки, какими он вскоре поразил мир. Я придумал обращение
Гамова ко всему миру, чтобы создать видимость передачи Войтюку секретных
сведений. Но выдумка моя породила великую декларацию - поворот в мировой
политике. Логика событий выше наших личных решений.
Рассеянность, овладевшая Гамовым, была так явна, что мы трое -
Вудворт, Прищепа и я - сослались на неотложные дела и ушли.
4
Итак, Войтюк спровоцировал меня на придумывание государственного
секрета. Я спровоцировал Гамова на "Декларацию о войне", а "Декларация о
войне" стала одной из вех, определяющих ход истории.
Будущий историк не найдет в "Декларации" ни единой идеи, которые не
были бы уже Гамовым высказаны ранее. Он повторялся. Но повторялся так
энергично и сжато, придал идеям такую четкость, что они сразу врубались в
память. Главным в декларации было то, что являлось главным во всех его
прежних речах: война - преступление против человечества. Руководителей и
пособников войны должен судить суд скорый и безжалостный. Я сотни раз
слышал от Гамова такие речения, они носили скорее эмоциональный, чем
политический характер. Даже в создании Черного суда все помощники Гамова,
кроме одного - Гонсалеса - увидели нечто, помогающее победе, а вовсе не
обвинение против всего человечества.
Я высказал возражения против слишком хлестких формулировок.
- Семипалов, вы раньше требовали, чтобы я изложил философию нашего
правительства. Вот я и высказываю ее. Вы с ней не согласны?
- Недоумеваю. Вы объявили преступниками всех, кто ведет войну. Но
ведь это означает, что и мы преступники?
- А разве вы сомневаетесь в том, что вы преступник?
Он сказал это так серьезно, что не я один запротестовал. Не мы начали
войну, мы лишь ведем ее к победе, - нашей победе, разумеется. Мы не
создатели, не организаторы военных ситуаций. И мы не можем собственным
старанием прекратить войну. Если мы признаем себя преступниками и захотим
перестать ими быть, нам это не удастся. Война - несчастье, а не
преступление. В преступлении присутствует злая воля, в приказах
командующего армией необходимость - защита своей страны. Командующий -
слуга неизбежности, но не злодей.
- Вы пацифист. И доводите отрицание войны до крайних пределов, -
поддержал меня Вудворт. - С вашей программой я не смогу проводить
международной политики. Вы ставите меня в немыслимое положение, Гамов!
Наш министр внешних сношений так разволновался, что повысил голос.
Гамов хранил хладнокровие, даже улыбался. Не так уж часто теперь выпадали
случаи - видеть Гамова улыбающимся.
- Я не призываю вас соглашаться со мной. Лишь в очень простых случаях
создается полное единомыслие. Проблема войны к таким случаям не относится.
Я опубликую "Декларацию о войне" как мое личное обращение к народам мира.
А вы сообщите о несогласии с отдельными формулировками редактору
"Трибуны". Фагуста создаст шум вокруг наших расхождений.
- Зачем вам шум господина Фагусты? - с раздражением спросил Вудворт.
- Он повредит авторитету нашей монолитности.
- Нам важней знать реальное настроение народов, чем добиваться
насильственного единства в своем кругу. Тот факт, что в правительстве
расхождения, заставит каждого составить собственное мнение, Фагуста
шумихой будет способствовать этому.
- Снова получается информация методом провокации, - повторил Готлиб
Бар полюбившуюся фразу.
Мне, уже наедине, Гамов обрисовал свой проект "Декларации" несколько
иными линиями. Разве я не внушил Войтюку, что он будет получать от меня
только правдивую информацию? И разве не солгал, что сам выступаю против
диктатора? А если враги дознаются, что Семипалов вовсе не соперник Гамова
и вовсе не ведет против Гамова тайной войны? Ведь тогда начатая игра
потеряет значение. А теперь они скажут себе: нет, до чего же дошли у них
распри, если не поостереглись открыто выставить на обзор свои разногласия!
И окончательно уверятся, что Семипалов, точно, скрытый соперник, а не
последователь Гамова.
Он выкладывал это радостно - восхищался собой и тем, что придумал
удивительную ситуацию: все помощники возражают против его идей, но все
сохраняют верность ему на практике. В нем непостижимо совмещались
несовместимости - добиваться "эффективности" самого маленького поступка -
и забывать о любой пользе ради идей, практически неосуществимых, но из
разряда тех, что именуются высокими. Он понимал, что декларацией о войне
вызывает раскол в своем окружении. Я сказал, что он предоставлял решение
спора всему человечеству - и это не фраза. Он видел своим единственным
серьезным партнером во всех спорах именно все человечество - и ни одним
человеком меньше!
Я сказал ему, раздосадованный:
- Гамов, а не опасаетесь ли вы, что при накоплении разногласий я
постепенно стану не только вашим соперником, но и противником? Во всяком
случае, никогда не признаю себя преступником - ни обычным, ни даже
военным, хоть я и военный министр.
Он весело отозвался:
- Предоставим решение истории. Не возражаете?
- Что еще остается? - буркнул я.
Вот такой был разговор, когда Гамов соединил свои разрозненные выпады
против войны и военных в жесткие формулы "Декларации о войне". А затем он
