чем утонуть. И это не все. Родители преступников за то, что воспитали
негодяев, примут на себя часть вины. Родители отвечают за детей, таков наш
новый военный закон. Их выведут на казнь их детей, потом самих сошлют на
тяжелые работы до окончания войны, а имущество конфискуют. И если будет
доказано, что кто-либо попользовался хоть одним калоном из награбленного
бандитами, у тех тоже будет конфисковано имущество, а сами они сосланы на
принудительные работы. И еще одно. Некоторые полицейские за взятки тайно
покрывают преступников. За старые провины мы не преследуем, если в них
покаялись. Но кары за продолжающиеся поблажки бандитам объявляю такие:
виновного полицейского повесят у дверей его участка, имущество конфискуют,
а семью вышлют. Объявляю всем, кто тайно способствует преступлениям:
трепещите, иду на вас!
Самое страшное было объявлено, Гамов мог бы не волноваться, а он
побледнел, голос стал глухим. И я вдруг ощутил то, чего не чувствовал в
личном общении, - как нелегко, как изнуряюще нелегко даются ему решения!
Он спорил с нами, видел наши лица, все снова повторял аргументы, если
замечал, что мы не убеждены, что не все наши сомнения развеяны - мастерски
подбирал для каждого особые доказательства. А сейчас он обращался к
миллионоликому существу, не видел его, не слышал ответного голоса этого
загадочного существа - народа. Он мог и приказать народу, захват власти
давал возможность приказывать. Он понял раньше всех нас, что приказывать
народу будет не победой, а крахом. Только одна возможность была для
власти, какой он жаждал, - убедить всех, покорить все умы, завоевать все
души.
И он всем в себе пошел на выполнение такой задачи.
- Знаю, знаю, какие страшные кары противопоставляю преступлениям. И
вижу, не видя вас, с каким ужасом слушаете меня. Но поставьте себя на мое
место, придумайте за меня эффективное истребление злодейства. Об одном из
императоров прошлого говорили, что он варварскими методами истреблял
варварство. Утопление в грязи, высылка близких, конфискация имущества -
да, это варварство, это тоже преступление, всякая иная оценка - ложь. Но
убийство на войне в тысячу раз горшее преступление, ибо твой противник не
сделал тебе лично вреда, а ты его убиваешь. Почему же совершаются такие
преступления? Потому что они выгодны и эффективны. Государству выгодно
победить соседа-недруга, а самый эффективный способ победы - преступление,
называемое войной. Преступнику выгодно пользоваться чужим добром, и самый
эффективный способ - напасть, ограбить, убить. Но все применяемые до сих
пор методы борьбы с преступлениями неэффективны - и войны вспыхивают все
снова, и бандит, отсидев срок, снова идет на преступление, а если не сам,
то его подросшая смена. А я применю кары, столь несоразмерные вине, чтобы
преступление стало чудовищно невыгодным. Подлость должна стать самой
убыточной в мире операцией - таков мой план. И грош мне самому цена, если
меня постигнет неудача!
- Вдумайтесь еще в одно обстоятельство, - продолжал он, переменив
страсть в голосе на тон поспокойней. - В том, что мы применим еще
неслыханные кары за преступления, таится своеобразная оценка его
характера. Да, уважение и высокая оценка, я не оговорился. Смертью бандита
не испугать, он ежеминутно сосед со смертью. И что ему тюрьма? Кому
тюрьма, кому дом родной - сколько раз слышал такую похвальбу. Но вот
глотать дерьмо, да еще перед камерами стерео, да на глазах своих близких,
да под их вопли - нет, это все же несравнимо с неизбежной для каждого
смертью! И знать, что этих твоих вопящих родных сразу после твоей
унизительной казни отправят на долгие страдания, лишив всего
приумноженного твоими подлостями имущества, - будет ли и тогда тебе
казаться выгодным преступление? Девочки мои милые и беззащитные, женщины
мои дорогие, измученные трудом и недостачами, клянусь вам всем: эту зиму
вы будете спать в квартирах спокойно, спокойно будете в темь ходить по
улицам! И если этого я не совершу, значит, и сам я, и мои помощники не
больше, чем дерьмо, ибо, насильно захватив непомерную власть, не сумели ею
распорядиться разумно и эффективно!
Здесь была кульминация речи Гамова. В обращении к женщинам он снова
возвысил голос до страсти, убеждал не аргументами, а тоном. Оглядываясь
назад, я вижу, что тому феномену, который враги назвали "дьявольской
магией Гамова", начало положила эта первая речь к народу: женщин он
завоевал сразу, хотя грозил чудовищными карами, а в сердцах женщин всегда
легче возбуждать сострадание, а не ненависть.
После этого, уже спокойней, не трибун, а верховный администратор, он
поведал, как организует правительство. Ядро власти составят его друзья,
участники переворота, и те, кому он доверяет абсолютно. Пока их будет
десять человек - невыборные и несменяемые. Что до обычных министров,
руководителей хозяйства и культуры, то они потом образуют второй
правительственный слой - выборные, сменяемые и подконтрольные.
Состав "Ядра" он объявил такой:
1. Алексей Гамов - диктатор.
2. Андрей Семипалов - заместитель диктатора, военный министр.
3. Готлиб Бар - министр организации.
4. Джон Вудворт - министр внешних сношений.
5. Альберт Пеано - главнокомандующий армией.
6. Казимир Штупа - министр погоды.
7. Павел Прищепа - министр государственной охраны.
8. Аркадий Гонсалес - министр Террора.
9. Николай Пустовойт - министр Милосердия.
10. Омар Исиро - министр информации.
Стереоэкраны погасли.
- Поздравляю тебя с назначением в заместители диктатора, - сказала
Елена много равнодушней, чем мне бы хотелось услышать.
Я не скрыл, что уязвлен.
- Тебе не нравится, что я заместитель диктатора? А разве есть в
правительстве пост выше этого? После Гамова, разумеется.
Она не хотела обижать меня нелестным ответом. Но была в ней черта,
отличавшая ее от других женщин: неспособность на неправду. Я часто жалел
впоследствии, что природа не одарила ее умением хотя бы малой скрытности.
- Вот именно, Андрей, после диктатора. Не сердись, но я тебя так
давно знаю... Ты будешь только при нем, а не сам по себе. Это
правительство... Всегда ли сумеешь быть ему верным помощником?
- Надеюсь, что всегда. Выше помощников мы не годимся. Он каждого из
нас превосходит.
Снова засветился стереоэкран. Диктор извещал, что метеопередышка
окончилась. С запада запущен транспорт боевых туч. Наши станции форсируют
метеоотпор. Ожидаются большие ветры и обильные ливни. Жителям
рекомендуется без крайней необходимости наружу не выходить. При затоплении
нижних этажей вызывать военизированную метеопомощь.
Я распахнул окно. Звезды светили мирно, и малейший ветерок не колебал
деревьев. В городе стояла та затаенная, нервная тишина, какую даже военные
метеорологи называют зловещей. На западе вдруг вспыхнули полосы огня. Одна
зарница догоняла другую. С запада наваливался дикий циклон.
- Закрой окно, я боюсь, - попросила Елена.
Она подошла ко мне, я обнял ее. Я тоже боялся. Но не циклона, а
будущего. Будущее было непредсказуемо.
3
Циклон бушевал больше недели. Переулки превратились в горные ручьи, а
проспекты в реки. Но военные метеорологи остановили ошалелый ураган на
подходе к степям, где зрел урожай. С десяток куболиг воды залил наши
западные земли, целые области на время превратились в болота. Зато
противник прекратил наступление, потоп мешал его армиям еще больше, чем
нашей обороне. Была и другая выгода для нас в неистовстве их метеонатиска:
Павел Прищепа сообщил, что больше двух третей сгущенной воды, накопленной
их промышленностью, уже израсходованы в метеовойне. До зимы нового
метеонаступления можно было не опасаться.
Конец потопа ознаменовался дискуссией на тему - что завтра? Гамов
созвал совещание Ядра для решения всего нерешенного.
Я вышел из своей канцелярии, чтобы поразмять ноги, и встретился с
Готлибом Баром, в недавнем прошлом знатоком литературы и философствующим
ёрником, а ныне министром организации.
- Приветствую и поздравляю от имени и по поручению, - выспренно
обратился ко мне Готлиб.
Мне захотелось пошутить над ним.
- Врете, по обыкновению. Приветствуете - ладно. А поздравлять не с
чем и не от кого. Разве что от своего имени - то есть с "ничем" и от
"никого", ибо кто вы?
Он не разрешал себе попусту обижаться. Он взял меня под руку. В
городе было мрачно и холодно, как осенью. Ободранные бурей деревья уныло
покачивали голыми ветвями. Готлиб восторженно сообщил:
- Открыли валютный универсам. Товаров - ужас! Невероятные богатства
хитрюга Маруцзян таил на своих складах. Идем смотреть, как реализуются
запасы. Пока только для рабочих оборонных заводов за сверхплановую
продукцию. К сожалению, нам с вами эти богатства недоступны. - Он
вздохнул: членам правительства новая валюта не выдавалась.
- Скоро выпустишь золото и латы?
- Уже переливаем слитки в монеты, печатаем банкноты.
На Готлиба Бара замыкалась промышленность, торговля и финансы. "Ведаю
двадцатью четырьмя министерствами", - хвастался он. К удивлению - и не
только моему - этот любитель искусства быстро освоил свои нынешние
функции.
Универсам состоял из двух отделов. В первом, темноватом зальце,
отоваривались карточки. Здесь было мало товаров - хлеб, крупа, дешевые
консервы - и много покупателей, сбившихся в извилистую очередь. Во втором
помещении - два хорошо освещенных зала - с полок выпячивались давно
забытые снеди - копченые колбасы, сыры, масло, икра, балыки, мед,
мороженое мясо, мука и сахар, птица и плоды - и тысячи, тысячи банок
консервов. У каждого разумного человека невольно возникала мысль: какого
черта запасались деликатесами? Сало, мясо и сухари в армии куда нужней,
чем икра и балыки!
Посетителей в валютных залах было еще больше, чем в пайковом. Но ни к
одному прилавку не выстраивались очереди. Я спросил пожилого рабочего,
зачем он пришел сюда - покупать или смотреть? Он показал справку, что
наработал сверх нормы на сорок латов - бумажка, достаточная для закупки
полной сумки продовольствия.
- Погожу до выдачи золота, - сказал он. - Еда - что? Прожевал - и
кончено! А золото пригодится и после войны. Кое-что истрачу. Жену порадую.
Да и внук - орел! Без подарка не приду.
Другой посетитель огрызнулся:
- Купил, купил! Чего спрашиваешь? Жрать хочется, а не бумажки
елозить! Все истратил, а еще наработаю, еще истрачу!
Он сердито глядел на купленные пакетики с продовольствием - похоже,
втайне страдал, что пришлось расставаться с драгоценной справкой о
перевыполнении нормы, не дождавшись часа, когда станет возможно превратить
ее в золото. Все было, как предсказывал Гамов.
- Палка о двух концах, Готлиб, - сказал я. - Один конец - пряник, а
другой - кнут. Вы мне показали все роскошества пряника, теперь я...
- Продемонстрируешь кнут?
Мы свернули с проспекта в переулочек. Я подвел Бара к трехэтажному
дому. На вбитом в стену металлическом кронштейне висел мужчина лет сорока
пяти, в парадном мундире подполковника, увешанном орденами. Бескровное
усатое лицо, даже опухшее от удушья, хранило печать недавней красоты. Это
был Жан Карманюк, начальник районной полиции, многократно награжденный
прошлым правительством за усердие, примерный семьянин и общественник, отец
трех мальчиков. На дощечке, висевшей на правой ноге повешенного, кратко
перечислялись его преступления: брал взятки с грабителей, в покаянном
