карета скорой помощи, чтобы судорожно кидаться на затычку всяких щелей и
провалов, а пока только это и делаем. Хочу определить саму философию нашей
власти.
Гамов ответил:
- О философии помолчу, она появится из анализа нашего дела, а дела
лишь разворачиваются. И цели еще призрачны. Поговорим о программе
практических действий.
- Хорошо, пусть будет программа.
Я распахнул окно. В комнату ворвался ветер, гардины затрепыхались,
закачалась люстра. Темное небо рассекла молния с сотнями отростков, почти
синяя от сгущения электричества. Над столицей разыгрывалась битва стихий.
Она началась неделю назад, когда стерео разнесло по всей планете известие
о смене правительства, и с того дня не прекращалась. Кортезы и родеры
бросили на нас миллиарды чудов воды: испытывали на стойкость новое
правительство. Улицы столицы превращались в бушующие реки, подвалы
затапливались. Лишь сегодня военным метеорологам удалось отшибить ошалелые
дожди на сотню лиг от Адана, но туч они не отогнали - над столицей гремела
сухая буря.
Подошел Пеано и тоже с наслаждением вдохнул свежий воздух.
- Друзья, возвращайтесь на свои места, - сказал Гамов. - Изложу
первоочередную программу. В ней семь пунктов. Первый - война.
Противник силен, а война идет плохо, сказал далее Гамов. Наши
недостатки: много солдат в плену; не хватает вооружения и боеприпасов; в
командовании мало талантов, многие генералы - ни к черту! Предлагаю такой
выход. Маршал Комлин командовал неудачно, но одно сделал отлично: заполнил
резервные склады оружием и боеприпасами на три года войны. Эти запасы
полностью направим в армию и не только остановим наступление врага, но и
погоним его обратно. Он ведь не предвидит столь отчаянного удара.
- Воистину отчаянный удар! - сказал я. - Но так ли уж отчаянно наше
положение? А если израсходуем все запасы, а противник оправится от
ошеломления и снова погонит нас? Резервов у него больше.
- Согласен: на резервах можно выиграть одно сражение, но проиграть
всю войну. Надо срочно увеличить военное производство раза в полтора.
Вероятно, из всех семи пунктов программы Гамова, этот - столь
радикальное повышение производства - вызывал всего больше сомнений. Гамов
опровергал все возражения. В промышленности большие резервы. Рабочий может
трудиться интенсивней. Вопрос - как принудить его работать лучше?
- Патриотическими воззваниями, как делал мой дядюшка? Или военным
принуждением? - иронически поинтересовался Пеано.
- Есть и третий способ. В резервных складах бездна товаров. И не тех,
что в магазинах, а почти позабытых в быту. Вот эти первоклассные товары мы
выбросим на дневной свет. Но будем продавать их только тем, кто
перевыполняет нормы. Чем не стимул к быстрому росту продукции?
- Специальные карточки для выдающихся рабочих?
- Не карточки, а деньги, Пеано. Новые деньги - золото! Мне доложили,
что запасы золота в стране - пять тысяч чудов. И что это золото тратилось
на подачки союзникам за болтовню о солидарности с нами. Так вот, мы
создаем новую золотую валюту. А на золото покупай самые редкие товары, о
которых вчера и мечтать не смел!
Вудворту финансовые проекты Гамова говорили больше, чем нам, ни разу
не державшим золотой монетки.
- Гамов, вы недооцениваете человеческую психологию. На золото кинутся
горячей, чем на колбасу и масло, шелк и шерсть. Золото будут прятать, а не
тратить на дорогие товары.
- Тем лучше! Пусть золото прячут. Ведь его получат лишь за крутое
повышение продукции. А чего нам еще нужно? Плевать нам на мертвое золото в
подвалах банка! Но при переходе из банка в частные квартиры золото
произведет дополнительное оружие, дополнительное армейское снаряжение,
дополнительные машины, шерсть, зерно, мясо!.. Вот что сделает мертвое ныне
золото, на время ожив.
- В тылу родеров вы оценили каждый военный подвиг в деньгах, -
продолжал Вудворт. - И это повысило дух солдат. Не пора ли превратить
сражения из чистого акта доблести и геройства еще и в акт обогащения?
Тысячи парней скрываются от призыва, идут в бандиты. Риск потерять жизнь у
солдата и бандита одинаков. Но солдат при удаче только сохраняет свою
жизнь, а бандит еще и обогащается. Разница!
- Согласен с Вудвортом, - сказал Гамов. - Временный ценник подвигов
превратим в постоянный. И будем оплачивать военные подвиги золотом. Война
станет из неизбежной еще и экономически заманчивой для всех, кто в ней
участвует.
- Война отныне - коммерческое предприятие, - сказал я. - Нечто вроде
промышленного товарищества солдат и командиров по производству подвигов.
Не принимайте шутку за возражение. Возражений не имею.
- Дальше - наши союзники, - говорил Гамов. - Надо отказаться от всех
союзов. Отдавая богатства собственному народу, мы усиливаемся, а бездарно
тратя его на речи союзников, лишь ослабляем себя.
- Но разозленные союзники могут превратиться в прямых врагов, -
заметил Вудворт.
- Надеюсь на это! Сами не пойдут воевать, не дураки. Значит,
позаботятся раньше получить помощь Кортезии. Пусть же она разбрасывает
свое богатство, свое оружие, своих солдат по всем странам мира, это не
усилит, а ослабит ее.
Разрыв с союзниками был одобрен.
- Теперь внутреннее положение, - продолжал Гамов. - Против бандитов
нужны крутые меры. Однако расстрелы и тюрьмы малоэффективны. Надо не
только карать преступников, но и безмерно их унизить. Многим бандиты
видятся чуть ли не героями. Помните, как я наказал мятежного солдата
Семена Сербина? Эффект был тысячекратно сильней, чем если бы его
расстреляли. На оружие разбушевавшаяся толпа могла ринуться грудью. Но от
выгребной ямы все отшатнулись. Предлагаю преступников подвергать публично
омерзительному унижению. Кара будет куда эффективней простого расстрела!
Мы молчали. Ни один не говорил ни "да", ни "нет". Такая борьба с
преступностью сама выглядела преступлением.
- Принимается, - сказал я первый. - Что дальше?
- Дальше правительство. Состав правительства я предложу немного
позже. Сейчас поговорим о государственном аппарате. Он развращен.
Воровство казны, лихоимство, взятки, семейственность стали обычностью.
Радикально бы - заменить всех руководителей новыми людьми. Но где их
взять? И будут ли они лучше? Нынешние руководители развратились, но ведь и
приобрели опыт управления. Без такого опыта государство не способно
нормально функционировать. Предлагаю, чтобы каждый руководитель,
остающийся на старом посту, тем более - идущий на повышение, заполнял
секретный "Покаянный лист" с подзаголовком "Повинную голову меч не сечет".
В "Покаянном листе" он признается в совершенных им ранее нарушениях закона
и обязуется больше их не допускать. От наказания за проступки, в которых
повинится, он заранее освобождается. Зато за скрытое виновный несет полную
кару. Проступки, в которых признались, остаются тайной для всех,
проступки, которые пытались скрыть, опубликовываются.
- Все? - спросил я. - Тогда вопрос. Как именовать вас, Гамов? Вы
сконцентрируете у себя необъятную власть. Для носителя такой власти нужно
и особое титулование. Что вам больше нравится, Гамов? Король? Император?
Президент? Генеральный секретарь? Председатель? Или, не дай бог, султан?
Халиф? Богдыхан?
- Диктатор. Название отвечает власти, которую беру на себя.
2
В столице установился отличный день. "Отличный" по нынешнему времени
означало только то, что не лили дожди, а тучи были не столь густы, чтобы
сквозь них не просвечивало солнце. Я вышел из дому - мы оставили на замке
нашу старую квартиру в Забоне и поселились временно в гостинице в Адане -
с Еленой. Ей нужно было в госпиталь - испытывалось новое лекарство ее
фабрики. Я шел в правительственный дворец.
- Пойдем пешком, - предложила она, и мы пошли пешком.
По случаю временного прекращения потопа на улице появились люди -
сбивались в кучки, обсуждали перемены. Стерео еще не разнесло по стране
мои изображения, я мог не опасаться, что меня узнают. Мы с Еленой пристали
к одной группке.
- Полковник Гамов - военный! - кричал один пожилой мужчина. - Но что
он понимает в гражданском управлении? Что, я вас спрашиваю? Взял власть, а
зачем? Ни он, ни его вояки ни слова об этом пока не проронили!
- Обдумывают, что сказать, - возражал другой. - Надо же разобраться,
что есть, на что надеяться...
- Устроили переворот, а заранее не знали, зачем свергают
правительство? Это же несерьезно! Бедный Маруцзян, как у него дрожали
губы, когда отказывался от должности!
- Ради переворота подбросили бы продовольствия, - печалился третий. -
Окрасить начало правления хоть выдачей по норме, это шаг!
- А мне Гамов нравится. Племянник воевал в его дивизии, говорит -
полковник душевный, его солдаты любят. А награда! И честь завоевал, и
карманы полны! Родных повеселил, себе душу отвел.
- Выгода! Деньги принес! А для чего? В магазинах без карточек деньги
ни к чему, а на рынок и наград не хватит. Зря хвастается твой племянничек.
Узнают, что разбогател, налетят вечером гаврики - и плакали все награды!
Мы отошли от этой кучки, пристали к другой. Везде сетовали на тяжелую
жизнь. Никто перевороту не радовался, никто не высказывал больших надежд.
- Твой Гамов знает о настроении народа? - спросила Елена.
- Если и знает, то недостаточно.
- Он мечтатель! Ваш новый кумир немного не от мира сего.
Гамов не был моим кумиром. И вряд ли Елена могла с первого знакомства
понять такого сложного человека. Мы заседали опять "шестеркой
узурпаторов". Я рассказал, что слышал. Гамов спросил:
- Итак, вы настаиваете?
- Настаиваем, - ответил я за всех. - Зачем таить уже разработанную
программу? Или вы боитесь себя, Гамов?
- Боюсь значимости каждого своего слова, Семипалов. Слово,
объявленное народу, становится делом. Сегодня вечером выступаю с
правительственной речью.
Я забыл сказать, что теперь мы называли друг друга только по фамилии
и на "вы". Этого потребовал Гамов. Никакой приятельщины, мы теперь не
просто друзья, а "одномышленники истории", вот такой фразой он описал нашу
государственную роль. Я лишь выговорил для себя право называть Павла
Павлом, чтобы не путать его с отцом. И пообещал научиться называть его на
"вы", с остальными "ты" и раньше не было.
В день речи Гамова к народу улицы, хоть обошлось без бури и дождя,
были пусты, жители сконцентрировались у стереовизоров. У меня было
ощущение, что и враги прекратили метеоатаки, чтобы самим услышать нового
правителя Латании.
И он произнес двухчасовую речь, первую из тех речей, какими с такой
силой покорял людей. Чем он брал? Логикой? Откровенностью? Лишь ему
свойственной искренностью? И это было, но было и еще одно - и, быть может,
самое важное. Он говорил так, как если бы беседовал с каждым в отдельности
- интимный разговор, миллионы "разговоров наедине", совершавшихся
одновременно. Нет, и это не самое важное! Беседы наедине тоже бывают
разные - и доверительные, и угрожающие, и умоляющие, и просто
информативные. Он говорил проникновенно, вот точное слово. И совершалось
таинство слияния миллионов душ в одну, которое враги называли "дьявольской
магией диктатора".
Мы с Еленой слушали его дома. Я знал, о чем он будет говорить,
готовился иронически оценить иные рискованные предложения,
прокомментировать для Елены трудные пункты. Я все знал заранее, одного не
знал - как он будет говорить. И не прошло и десятка минут, как я позабыл
