произнес галакт, по-человечески протягивая руку: мои маленькие пальцы
исчезли в его гигантской ладони, как в ящике.
Я пробормотал подходящий для встречи ответ. По выспренности выражений
галакты способны даже Ромеро дать десять очков форы. Орлан ограничился
тем, что приветственно просиял синеватым лицом, высоко приподнял голову и
с резким стуком вхлопнул ее в плечи.
В экспедиции Аллана и Леонида принимало участие сто четырнадцать
человек, восемь демиургов, три галакта и два ангела. Катастрофа превратила
в одно неразделимое месиво существа и механизмы. В траурный зал внесли
урну с общим прахом, горсточку мертвой материи, - бывший духовный и
служебный союз членов экипажа превратился в вещественное единение
составляющих их атомов. Я с горечью думал в ту минуту, что мы все на
разных звездах братья по творящей нас материи, но только в смерти ощущаем
наше внутреннее единство.
Урну внесли Ромеро и Олег: один как представитель Большого Совета,
другой - от астронавтов. Меня тоже просили нести урну, но обряды, где надо
показываться перед всеми, не для меня. И я заранее отказался что-либо
говорить. Ромеро держал краткую речь, а затем зазвучала музыка. Я должен
остановиться на музыке. В странном сочетании причин, определивших наши
сегодняшние метания в диком звездовороте ядра, она тоже сыграла роль.
Играли симфонию "Памяти друга" Збышека Поляновского. Я сотни раз говорил,
что люблю лишь индивидуальную музыку, лишь озвученную гармонию
собственного настроения. Вероятно, мне просто трудно настраиваться на
чужие чувства, в общих для всех мелодиях я ощущаю приказ испытывать то, а
не иное, запрет быть самим собой.
Для "Памяти друга" Збышека я делаю единственное исключение. Она
всегда по душе. Она моя, всегда моя, а в тот день звучала так горестно,
так проникновенно, что сам я стал этой скорбной и мужественной музыкой, я
звуками ее сливался с друзьями, с миром, я оставался собой и был всеми
людьми, всем миром сразу. Вероятно, Збышек Поляновский сознательно пытался
породить такое настроение. Могу сказать одно: если он имел подобную цель,
она ему удалась.
Ромеро и Олег подошли ко мне, когда я еще был в смятении, порожденном
симфонией. Ромеро сказал:
- Дорогой адмирал! Большой Совет постановил снарядить вторую
экспедицию в ядро Галактики и назначил командующим эскадрой звездолетов
капитана-звездопроходца Олега Шерстюка, нашего общего друга.
Олег добавил:
- Я согласился взять командование лишь при том условии, Эли, чтобы в
экспедиции приняли участие вы!
Мне надо было ответить таким же категорическим отказом, каким я не
раз отвечал на предложения командовать звездными походами или принимать в
них участие. После освобождения Персея, после гибели Астра на Третьей
планете Мэри и я возвратились на зеленую прародительницу Землю, чтобы
никогда уже не покидать ее. Так мы постановили для себя двадцать лет назад
и ни разу не отступали от своего решения.
Но неожиданно для себя самого я сказал:
- Я согласен. Приходите ко мне вечером. Посовещаемся.
3
Мэри пожелала идти домой пешком. День был хмурый, по небу бежали
тучи. На Кольцевом бульваре ветер кружил листья. Я с наслаждением дышал
холодным воздухом, больше всех погод люблю вот такую - сухую, резкую,
энергичную, наполненную шумом ветра, сиянием пожелтевших деревьев: осень -
лучшая для меня пора. Мэри тихо сказала:
- Как она хороша, наша старушка Земля! Увидим ли мы ее еще или
затеряемся в звездных просторах?
- Ты можешь остаться на Земле, - осторожно заметил я.
Она с иронией посмотрела на меня:
- Я-то могу. Но сумеешь ли ты без меня?
- Нет, Мэри, без тебя не сумею, - честно признался я. - Быть без тебя
- все равно что быть без себя. Или быть вне себя. Один - я только
половинка целого. Ощущение не из лучших.
- Мог бы сегодня обойтись и без неостроумных шуток, Эли! - Она
нахмурила брови.
Некоторое время мы шли молча. Я с опаской поглядывал на нее. Столько
лет мы вместе, но я до сих пор побаиваюсь смен ее настроений. Сердитое
выражение ее лица превратилось в отрешенно-мечтательное. Она спросила:
- Угадаешь, о чем я думаю?
- Нет, конечно.
- Я вспоминаю стихи одного древнего поэта.
- Никогда не замечал в тебе любви к поэзии.
- Ты во мне замечаешь только то, что тебе помогает или мешает, все
остальное тебе не видно.
- Потусторонностей, или нездешностей, или каких-либо
сверхъестественностей я в тебе не открывал, это правда. Так какие стихи ты
вспомнила?
Она показала на метущиеся кроны:
Кружатся нежные листы
И не хотят коснуться праха...
О неужели это ты,
Все то же наше чувство страха?
Иль над обманом бытия
Творца веленье не звучало?
И нет конца и нет начала
Тебе, тоскующее "я"!
Я согласился, что многое в стихах соответствует моменту. Оставив
несуществующего творца с его веленьями, остальное можно принять: и страх
гибели присущ всему живому, и нет конца желаниям того конгломерата молекул
и полей, который у каждого называется одинаково - "я". Лишь насчет тоски
можно поспорить. Тоска - чувство нерабочее, для отпуска и отдыха, а что
интересного в томительном отдыхе?
- Удивительно ты все умеешь упрощать, - возразила она с досадой.
И опять мы шли молча, а потом я поинтересовался, какое у нее мнение о
причинах катастрофы.
- Прямо противоположное тому, на котором настаивает Павел, - ответила
она презрительно. - Удивительный вы народ, мужчины. Ищете злой умысел в
каждой загадке! Воинственность так сидит в вас, что вы готовы допустить,
что сама природа непрерывно ведет с нами военные действия. Приписать
природе собственные недостатки - легкий путь. Но вряд ли правильный!
- В том, что мы воинственны, виноваты женщины, вы сами рождаете нас
такими. Ты, однако, аргументам Ромеро не противопоставила убедительных
опровержений.
- Я вижу лишь непонятные факты и поверхностные догадки о их причинах.
Мне нечего опровергать.
Ее слова произвели на меня большее впечатление, чем я в тот день
согласился бы признать.
Вечером наша гостиная была полна. Ольге, Ромеро, Олегу, Орлану,
Лусину достались кресла, Труб и Граций с трудом разместились на диванах:
ангелу мешали крылья, а трехметровый Граций боялся приподниматься, чтобы
не удариться головой в потолок. Ромеро доложил, что вторая экспедиция в
ядро Галактики планируется для обнаружения неведомых противников и
выяснения возможностей мирного общения с ними. Это не военный поход, а
миссия мира. Все ресурсы Звездного Союза предоставлены для оснащения новой
экспедиции.
- Теперь ставьте вопросы и высказывайте сомнения, адмирал, - закончил
Павел.
Сомнений у меня было немало. Рамиров, на поиски которых снарядили
первую экспедицию, обнаружить не сумели. Планеты-хищницы, гнавшиеся за
звездолетами, названы Алланом живыми существами, но что они реально живые,
а не диковинка мертвой природы, не доказано. Район "пыльных солнц", на
окраинах которого погибла экспедиция, по мнению Аллана, - обиталище
разумной цивилизации, но ни с одним из ее представителей встретиться не
удалось, - существование ее остается гипотезой. Попытки прорваться в ядро
встретили противодействие, но что из того? Противодействия могли иметь
физические причины, нам пока неизвестные, ведь никто не будет утверждать,
что мы уже все изучили во Вселенной.
Я обратился к Олегу:
- Ты командующий второй эскадрой. Как ты относишься к моим сомнениям?
Он ответил сдержанно:
- Они могут быть разрешены только одним путем: лететь снова к ядру и
выяснить, что мешает в него проникнуть.
Я залюбовался Олегом. Он и похож и не похож на своего отца. От матери
ему досталась белая кожа, такая гладкая и нежная, что она кажется
прозрачной. Он вспыхнул, отвечая, румянец, как пламя, побежал со щек на
лоб, к ушам, к шее. Есть что-то девическое в его облике, в красоте его
головы, в длинных золотых кудрях, падающих на плечи, - впрочем, не столь
завитых, какие некогда носил Андре, - в узких плечах, узкой талии, тонких
длинных пальцах. Внешность часто обманчива, а у этого человека,
назначенного командующим второй эскадрой, особенно. Среди капитанов
дальнего звездоплавания он числится в самых бесстрашных и удачливых. Ольга
рекомендовала его в адмиралы давно запланированной экспедиции в Гиады, и,
если бы не катастрофа с Алланом, Олег уже мчался бы в скопление этих
рушащихся в какую-то бездну звезд. Большой Совет отменил поход в Гиады
ради новой экспедиции к ядру.
- Твой ответ меня удовлетворяет, - сказал я. - Теперь расскажите о
подготовке к экспедиции.
Ромеро объяснил, что подготовка к экспедиции ведется на известной
всем нам Третьей планете в Персее, руководят ею Андре и демиург Эллон. На
звездолетах кроме аннигиляторов Танева устанавливаются и механизмы, быстро
меняющие метрику пространства вокруг звездолета. Каждый корабль теперь
подобен маленькой Третьей планете, создающей в своем окружении любые
искривления. Конструкции генераторов метрики разрабатывает группа Эллона.
- Эллон, Эллон... Ты его знаешь, Орлан?
- Эллона предложил я, - с гордостью объявил Орлан. - В Персее нет
другого демиурга, который бы равнялся Эллону в даровании конструктора.
Я заметил, что Граций невесело покачал головой.
- Остается последнее, - продолжал я. - В качестве кого предлагает
Большой Совет мне участвовать в экспедиции? Говоря древними терминами,
какова моя должность?
- Вы будете душой и совестью экспедиции, Эли, - сказал Олег.
- Плохо организована та экспедиция, где душа и совесть ее отделены от
остальных членов экспедиции.
Я говорил серьезно, но моя отповедь вызвала смех. Ромеро
примирительно сказал:
- Раз уж вы применили термины, определяющие так называемую должность,
то назовем вашу функцию научным руководством, - было некогда и такое
понятие, дорогой адмирал.
- Сами вы участвуете в походе, Павел?
- Думаю, Большой Совет разрешит мне отбыть с Земли.
После совещания я подсел к Грацию.
- Когда Орлан расхваливал Эллона, ты вздохнул, Граций. Ты не согласен
с оценкой Орлана?
Галакт засиял доброжелательной улыбкой. Они так любят улыбаться, что
по любому поводу дарят радостным выражением лица.
- Нет, Эли, мой друг демиург Орлан совершенно точно охарактеризовал
Эллона как инженерного гения. Но видишь ли, Эли... - Он запнулся, хотя и
удержал на лице улыбку. - В организме у Эллона степень искусственности
много, много выше, чем у остальных демиургов; боюсь, что и мозг его
содержит искусственные элементы, хотя Орлан и отрицает это.
Я тоже улыбнулся, но по-человечески - иронически. Нелюбовь галактов к
искусственным органам всегда казалась мне чудачеством. Я пропустил
объяснение Грация мимо ушей. Все люди совершают ошибки, я ошибался тоже. И
многие мои ошибки, такие невинные на поверхностный взгляд, были роковыми в
точном значении слова!
4
Как странно изменился Андре! Ольга предупреждала, что я его не узнаю,
- я посмеивался. Не могло быть, чтобы я не узнал самого лучшего друга! И
я, конечно, сразу узнал Андре, когда "Орион" повис над причальной
площадкой Третьей планеты и Андре ворвался в распахнутые ворота корабля.
Но я был потрясен. Я оставил Андре измученным, еще не оправившимся от
