жилища, и среди них были Чим Дин, Лобсанг Самтен и Донка Ньяпсо. Иногда
летун Лхомо оставался переночевать у монахов или в пустой кумирне, но не
сегодня. Лхомо еще утром отправился в Зимний дворец, намереваясь
совершить восхождение на Нанда-Деви южнее Поталы.
И хотя окошки монахов светились в сотне метров, на самом нижнем
ярусе, остальные строения храмового комплекса высились темными
безмолвными громадами на фоне звездного неба. Ни Оракул, ни другие
крупные луны еще не взошли. Звезды сияли как-то слишком ярко, почти как
в открытом космосе. Тысячи и тысячи звезд - столько звезд я не видел ни
на Гиперионе, ни на Старой Земле; задрав голову, я разглядел неторопливо
ползущую по небосводу звездочку - крохотную луну, где предположительно
спрятался корабль. Комлог у меня при себе, и достаточно негромкого
шепота, чтобы переговорить с кораблем, но мы с Энеей условились, что
сейчас лучше не рисковать и приберечь эту возможность для экстренных
ситуаций.
Я от всей души надеялся, что в ближайшее время у нас никаких
экстренных ситуаций не будет.
Назад я двинулся по выложенной кирпичом скальной полке ниже самых
нижних строений, воспользовавшись лестницами и мостиками западного края
храмового комплекса. Ночной ветер крепчал, и деревянные террасы целых
ярусов со стонами и скрипами начали подлаживаться к ветру и холоду.
Молитвенные флажки трепетали у меня над головой, а далеко внизу льнули к
склонам хребта озаренные звездами облака. Сегодня ветер не выл по-волчьи
- в первое время, я с непривычки просыпался от таких завываний, - но
зато отовсюду доносились бормотание, таинственный шепот и шорохи - это
ветер блуждал среди уступов и расселин горы.
Добравшись до лестницы Мудрости, я поднялся через медитационный
павильон Правильной Веры, на минутку задержавшись на балконе, чтобы
взглянуть на темное, безмолвное жилье монахов, оседлавшее валун на
востоке. Ощутив под пальцами затейливые резные орнаменты, я сразу же
распознал высочайшее мастерство и усердие сестер Куку и Кай Сэ.
Поплотнее запахнув куртку, я поднялся по спиральной лестнице к террасе
пагоды Правильного Решения. На восточной стене по замыслу Энеи сделали
большое, идеально круглое окно, обращенное на восток, к седловине
хребта, где восходит Оракул. Он как раз поднимался по небосклону, озарив
своими яркими лучами сперва потолок пагоды, а затем дальнюю стену, где
на штукатурке были начертаны слова из "Сутта-Нипаты":
Как ветер задувает пламя
И утихает, и не найдешь его,
Себя так мудрый отвергает
И утихает, и не найдешь его.
Уходит за пределы всех образов...
Уходит за пределы силы слов.
Я знаю, что это слова о загадочной смерти Будды, но сейчас, читая
их в лунном свете, я думал об Энее, о себе, о нас вместе. Нет, к нам эти
слова не относятся. В отличие от монахов, ищущих просветления, я отнюдь
не жажду отказа от своей личности. Меня влечет мир как таковой - все
мириады миров, где мне довелось побывать. Я никогда не хотел отринуть
мир и его образы. И Энея в полной мере разделяет мое отношение к жизни:
приобщение к жизни - это как католическое причастие, только вместо
гостий ты принимаешь весь Мир.
И все же мысль о сути вещей - людей - жизни, выходящей за пределы
всех образов и силы слов, находит во мне какой-то отклик. Я пытался -
правда, безуспешно, - вложить в слова суть того места и того времени и
убедился в тщетности подобных попыток.
Покинув луч Мудрости, я пересек длинную террасу для стряпни и
совместных трапез и двинулся вверх по лестницам, мостикам и террасам
луча Морали. Оракул уже взошел над горизонтом и щедро изливал свой свет
на скалы и красное дерево.
Миновав павильоны Правильного Слова и Правильного Дела, я
остановился немного передохнуть в круглой пагоде Правильной Жизни. У
наружной стены пагоды Правильного Стремления стоял бамбуковый бочонок с
питьевой водой, и, напившись вволю, по длинной переходной террасе я тихо
двинулся на более высокие ярусы под шелест и хлопки молитвенных флажков
на ветру.
Медитационный павильон Правильного Воспоминания, только недавно
построенный по проекту Энеи, до сих пор источал запах свежести
бонсай-кедровых досок. Еще десять метров вверх по крутой лестнице, и я
на самом верху - в павильоне Правильного Самоуглубления, обращенном
окнами к скале. Постояв там минут пять, я впервые заметил, что Энея
спроектировала крышу таким образом, что, когда восходит луна, тень
пагоды и тени в трещинах скалы словно рисуют символ, в котором легко
узнать китайский иероглиф Будды.
И тут меня вдруг пробрал озноб, хотя ветер ничуть не усилился. Я
понял - нет, увидел! - что неведомая мне миссия Энеи обречена на провал.
Ее и меня схватят, допросят - видимо, с пристрастием - и казнят. Мои
обещания старому поэту на Гиперионе - это пустые слова, не более того. Я
вознамерился сразиться с Империей. С Империей - с миллиардами верующих,
миллионами солдат, тысячами боевых кораблей... Я обещал вернуть на место
Старую Землю... Ну, там я хотя бы побывал.
Я высунулся из окна, чтобы взглянуть на небо, но увидел лишь
озаренную лунным светом скалу и медленно проступающий иероглиф Будды -
три вертикальные чернильные риски на гранитно-сером пергаменте, три
горизонтальных штриха, плавно обтекающих первые и сходящихся, образуя
три белых лица в негативе, три лица, взирающих на меня в темноте.
Я обещал защитить Энею. Я поклялся отдать за нее жизнь.
Встряхнувшись, чтобы прогнать озноб и дурные предчувствия, я вышел
на террасу Медитации, пристегнулся к канатке и проскочил тридцать метров
пустоты между верхней террасой и той, где располагались наши с Энеей
жилые пагоды. Взбираясь по лестнице на ярус выше, я думал, что теперь-то
смогу уснуть.
x x x
О дальнейшем я не делал в комлоге никаких пометок. Записывая, я
переживаю все заново.
Свет у Энеи был уже погашен. Это меня успокоило, а то она слишком
часто засиживалась допоздна и чересчур отдавалась работе, - а это
небезопасно в высотных условиях.
Я вошел к себе, закрыл фусума и сбросил ботинки. Все вещи на своих
местах - в щель между седзи сочится лунный свет, ветер тихонько щелкает
бумагой ширм, словно что-то нашептывает по секрету. Фонари не горят, но
есть бледный свет луны, да, впрочем, я здесь и на ощупь прекрасно
ориентируюсь. На полу - только циновки, футон, у двери сундук, где я
храню свой рюкзак, кое-что из продуктов, пивную кружку, респираторы с
корабля и снаряжение - захочешь не заблудишься.
Повесив куртку на крюк у двери, я плеснул в лицо воды из таза на
сундуке, снял рубашку, носки, брюки, белье, сунул все в мешочек и
спрятал в сундук. Стирка - на завтра. Дурные предчувствия отступили,
накатила обычная усталость, и, вздыхая, я поплелся к постели. Я всегда
предпочитал спать без одежды и отходил от этого правила дважды: в силах
самообороны и когда путешествовал на корабле Консула в компании друзей.
Вдруг в темноте за лунной дорожкой что-то едва уловимо
шевельнулось, и я, вздрогнув, занял боевую стойку. Нагота заставляла
почувствовать уязвимость острее обычного. Потом понял: "Наверно,
А.Беттик вернулся пораньше", - и разжал правый кулак.
- Рауль? - услышал я голос Энеи. Она словно купалась в лунном
свете, небрежно обмотавшись одеялом - ее плечи и грудь оставались
открытыми. Оракул тронул ее волосы рыжиной и нарумянил щеки.
Я открыл было рот, но так ничего и не сказал, хотел броситься за
одеждой, да идти далеко, и, в итоге, кое-как прикрыл наготу простыней. Я
не так уж стыдлив, но ведь это же Энея!.. Что она...
- Рауль...
Одеяло упало на пол.
- Энея... Энея, я... ты... я не... ты же не... Она прижала палец к
моим губам, а потом... Всякий раз, когда я соприкасался с ней, меня
шибало током. Я уже описывал это - и нечего тут обсуждать, но лично я
все отношу на счет ее... ауры, что ли... заряда личности. Разряд был
самым настоящим, а не метафорическим. Но такого высоковольтного я не
испытывал ни разу.
На секунду я оцепенел, просто принимая поцелуй и не отвечая. Но его
тепло и настойчивая требовательность одолели сомнения, подчинили себе
все остальное, и тогда я ответил на поцелуй, обнял Энею и привлек к
себе. Когда она больше пяти лет назад прощалась со мной на берегу реки,
на Старой Земле, ее поцелуй был настойчивым, влекущим, исполненным
вопросов и посланий - но то был поцелуй шестнадцатилетней девочки.
Теперь же - теплым, влажным, открытым прикосновением женщины, и я не мог
не откликнуться.
Поцелуй длился вечность. Я смутно сознавал свою наготу и
возбуждение, понимал, что, наверное, должен стыдиться и тревожиться, но
все это было где-то далеко, отступая перед реальностью и теплом
нескончаемых поцелуев. Губы саднило, они жаждали новых поцелуев, и мы
принялись целовать друг друга в щеки, глаза, лбы, уши. Склонившись, я
поцеловал ее в ямочку на шее, ощущая губами биение пульса и вдыхая
душистый аромат ее кожи.
Энея чуть пододвинулась, стоя на коленях, выгнулась, и ее груди
коснулись моей щеки. Я прижался к ней и почти благоговейно поцеловал
сосок, а Энея положила ладонь мне на затылок. Я почувствовал, как
участилось ее дыхание. Она склонила ко мне лицо.
- Погоди, погоди, - пролепетал я, отстраняясь. - Нет, Энея, ты...
То есть... Ведь ты не...
- Тс-с. - Она склонилась, снова поцеловала меня, и ее темные глаза
заслонили весь мир. - Тс-с, Рауль. Да.
Мы опустились на постель, не прерывая поцелуя, под шелест
крепчающего ветра, а вся терраса раскачивалась, отзываясь на наши
поцелуи и движение наших тел.
В том-то и проблема - как рассказать о таком. Как поделиться самым
сокровенным, тем, что для тебя свято. Тут любые слова - кощунство. А
умалчивание - ложь.
Увидеть и ощутить наготу своей возлюбленной впервые в жизни - вот
высочайшее, чистейшее сретение. Если и существует истинная религия, то
она не может не возвещать эту правду о близости, или это не истинная
религия. Близость с тем единственным существом, которое стоит любить, -
как раз и есть высочайшая награда, перевешивающая всю боль, горе, всю
твою нелепость, одиночество, компромиссы, сопровождающие жизнь
человеческую. Но близость с нужным тебе человеком искупает почти все
ошибки.
До этого я ни разу не был близок с нужной мне женщиной. Это я понял
в тот самый миг, когда мы с Энеей впервые поцеловались и прижались друг
к другу, еще до того, как мы начали двигаться - сперва медленно, потом
быстрее, потом снова медленно. Я осознал, что на самом деле еще ни разу
не был по-настоящему близок с женщиной, - я думал, что постиг все, что
только можно постичь, сближаясь с добродушными особами, снисходительными
к молоденькому солдатику в увольнительной, но оказалось, что я ни на
йоту не приблизился к пониманию.
Для меня все происходило впервые. Помню, как Энея приподнялась,
упираясь ладонью в мою грудь, взглянула на меня так пристально и нежно,
что наши взгляды словно тоже вступили в интимную близость, и я вспоминал
этот миг всякий раз, когда мы были близки, и в первые мгновения нашей
близости я уже словно бы помнил о нашей близости в будущем.
Призрачный свет луны, скомканные простыни, одеяла и футон раскиданы
как попало, северный ветерок холодит наши потные сплетенные тела, она
прижалась щекой к моей груди, и мы все никак не можем оторваться друг от
друга - Энея ласково ерошит волосы у меня на груди, а я, чуть касаясь,
