"К-х, к-х!.." Это погоняет своего черного ишака лишенный речи огородник
Махмуд. Один живет он тут, у подножья насыпанной людьми горы, и высевает на
склоне дыни, которые хорошо растут на старых городищах. Приходится только
воду возить из колодца на краю развалин, потом/ что отравленная скотскими
шкурами вода из канала не годится для полива. А в рабад за хорошей водой не
пустили бы его стражники из-за цвета Махмудова ишака. Черных коней отрицают
тюрки, а ишаков тем более. Гадливость вызывает у них это славное животное.
Дыни у Махмуда растут поясами: желтые джейхун-ские гуляби и сарык,
пахучий доньер, абдулляхон с редким красным чревом и, выше всех, великий
плод Хора-сана -- царственный бахрман. Потом уже начинаются колючие
переплетения, и рыхлая глина с черепками осыпается из-под ног. Идти же в
обход, где протоптана дорога, не ко времени...
В провале под башней молодой гябр давит виноградные гроздья. Яму они
сначала обмазывают глиной, потом жгут в ней верблюжью колючку, пока края не
становятся блестящими и твердыми, как у кувшина. Сюда ссыпают купленный в
рустаке виноград и топчут его по очереди. Со сладким чавканьем тянутся ноги
из красной пузырящейся лужи...
По-кошачьи засветились глаза у нее. Она взяла все сразу из его рук,
быстро заглянула в горлышко кувшина. Стало легко и просто. Молодого вина
побежал и принес мальчик. Он выпил мутный беспокойный сок, ничего не оставив
в черпаке.
Вслед за султанским домом прикочевали они сюда, так как возле служивых
дабиров и гуламов кормятся гябры. Не бывает поэтому у них припасов, и вот
уже неделю едят они тут выброшенное людьми из рабада. Упавшие в дорожную
пыль плоды собирают по утрам их женщины, потому что гябры не знают
воровства.
Там, в Исфагане, они тоже живут на развалинах и давят виноград. Из всех
народов ходят к ним в приюты греха пить вино и удовлетворять плоть с их
женщинами. Некогда особые храмы были у зороастрийцев, и содержались там для
этого жрицы. Сколько ни гонят их сей-
251
час мухтасибы по всем городам, обратить их к богу невозможно. На то,
как видно, есть для гябров особый промысел у творца миров...
За долгое время опять покойно на душе и в мыслях С весны он не видел
ее. Великий Вазир призвал его сюда из Исфагана, и пришлось все лето
приводить здесь в должный вид старую площадку для наблюдения светил.
Двадцать лет собирает он сведения о божьем порядке в небе, дабы можно было
обосновать агаю порядок в государстве. В плоскость простейших звездных
построений пытается заточить вазир великое сомнение бога, и не известна ему
Рей...
В год прихода своего на службу к агаю он увидел ее. О сухой терновник
были разодраны лицо и руки, тяжкие глыбы оседали в тьме. Все вверх он шел,
но огонь не приближался, колеблющийся, бесконечно уходящий. А потом вдруг
ярко вспыхнуло пламя, и в нем танцевала Рей...
Он знал, что это игра зрения. Она была по ту сторону огня, в наряде
жрицы на одних только бедрах, но какое это имело значение. Властно и
медленно, повторяя пламя, колебался у нее живот, изгибались руки.
Неравномерно все было, и долго клонились ее бедра в одну сторону; потом не в
такт рванулись в другую, и музыка лишь следовала за ней. Языки огня
подбивались под обнаженную грудь, тени рождались и умирали. Каждое мгновение
менялись очертания тела, никогда больше не повторяясь. Божья мудрость
утверждалась во всей своей правоте
Не мог он остаться в обычном соитии с ней и отступил в таящуюся тьму.
Там с тихим шорохом распадались и оплывали древние стены, не в силах
справиться с собственной тяжестью. Великий зороастрийский храм был некогда
на том месте, но Рей пережила камни...
Наутро, когда вернулся он наверх, то сразу увидел ее непричесанную.
Крикливо выпроваживала она от себя белобородого старика. Ардебильский платок
оставил ей тот в уплату, и Рей деловито примеряла его, переговариваясь с
соседкой. Безобразные красные цветы расползались по дешевой ткани, и глаза у
нее светились.
А еще она дралась с соседкой, и лица царапали они друг другу. Рот был
широко открыт у нее, хриплые во-
252
пли исторгались наружу. С гуламами, старцами, несведущими мальчиками
видел он ее, но ничего уже это не значило.
С первого мгновения все сделалось понятно ей. Она торопилась куда-то, и
неприкрытая поспешность проявилась в женском умении. Плоть ее привычно
притворялась, а руки в это время искали что-то необходимое ей рядом с
вытертой кошмой. Неровное пламя осталось где-то в ночи, грудь ее отбрасывала
точные тени. Зато, почувствовав необычное, она быстро стащила кольцо с его
пальца...
И опять возрождалась Рей. Не было уже огня, и ровное солнце стояло в
небе. Ребенок прильнул к ее молоку, вспыхивали и пропадали радостные блики.
Грудь, глаза, руки Рей излучали переполнившего ее бога.
Он ходил к ней, принимая ниспосланное. Больного его поила она
исцеляющим соком -- хайямом, который по завету делают огнепоклонники из
некоего тайного корня. И слезы видел он у нее, когда почернело от болезни
его тело. Венчающую имя нисбу взял он себе по целебному питью гябров...
В тени навеса сидели они. Древние царские строения числят в своем
наследстве гябры, но камышом и колючкой приходится крыть рухнувшие своды.
Потайные клети цитадели приспособлены для приходящих гуламов, и площадка
расчищена для пьющих вино. В недрах горы скрыто капище, и горит там их
святой огонь, сохраненный от царей Эраншахра. В пятнах от нефти обычно
ветхая хламида старца мобеда...
Они ели хлеб с мятым урюком, и сладкая струйка сбегала на подбородок у
девочки. Нельзя отличить при свете дня мать от дочери, и только ночью, когда
танцуют они среди огня, очевидна разница. С заученной бессмысленностью
повторяются движения у девочки, и нет в них высокого божьего промысла.
Солнце с молоком еще не пробудилось в ней, и лишь оболочка предвещает
продолжение Рей...
Свистнул мальчик-страж с башни, и послышалось конское ржание. На виду у
всего рабада ехал кто-то к гя-брам. Женщины засуетились, забегали из одной
клети в другую, мужчины поспешно принялись готовить "костер греха".
Эмир Кудан, бывший раб-гулам, а ныне новый мерв-ский шихне, уже
пошатывался; тройной золотой пояс на
253
нем ослаб, а руки производили ненужные движения. Трое гуламов в красных
сапогах пьяно молчали, оглядывая площадку для костра.
-- О... наш факих!
У Туркан-хатун увидел его недавно этот эмир, когда объяснял он младшей
жене султана происхождение разных народов. Не дано большего ума счастливцу
гуламу, но и спесив он в меру. Громко призвав божье свидетельство, согнул
плечи в поклоне рослый эмир. Принято так делать при встрече с учеными
людьми, хранящими в памяти всю книгу Посланника, мир над ним. Если бы мог
еще мервский шихне осознать, в каком месте это происходит, то вдвое
поднялась бы цена столь очевидной набожности.
В серебряном кувшине на старом гябрском блюде вынесли вино. Эмир Кудан
долго пил из узкого горлышка. Жрица танцевала на кувшине, и поворот бедер
был там у нее такой же, как у Рей...
Невидимо было пламя костра при солнечном свете, но когда удлинилась
тень от башни, то сразу обрело очертания. Лирой горело вначале оно, согласно
уложенному заранее так саксаулу. Но вот заворочались раскаленные корни,
метнулись искры в темнеющее небо, и независима стала форма огня от людей.
Девочка старательно танцевала в огненной лире, и смотрел на нее эмир.
Гуламы всякий раз уходили по клетям с женщинами. Ему передавали вино с
эмирова дастархана, и сам эмир говорил, что слаще сахара мудрость его
стихов. Рей убирала деньги, падающие на блюдо...
Тлели угли в синеющей тьме. С девочкой пошел эмир Кудан, упираясь
ногами в целый мир. А сам он оказался где-то на склоне, и огни вечного
города покачивались внизу, как в мутной воде.
Пустой кувшин был в его руке. Мысль гончара придала образ глине, и
давно сгоревший огонь закрепил его на этот миг. Из скользких же распавшихся
образов состояла сама глина? Черепки ведь образуют эту чудовищную
рукотворную гору. И век за веком берут из нее глину мастера, совершая вечный
круговорот.
Он засмеялся, поднял высоко над головой кувшин и бросил его с размаху
туда, в воду с тусклыми огнями. Глухой удар и звон покатившихся осколков
услышал он.
254
Отличат ли люди через тысячу лет черепки его кувшина от других
черепков? Что останется от него самого, которому Великий Гончар придал столь
смешную и уязвимую форму?..
Подобно летучей мыши ощущал во тьме он глиняные заборы. Ослиный вопль
наполнял землю. Царственный Мерв со всеми четырьмя рабадами исходил
стенанием, подняв бессмысленный лик к звездам. Стража с заходом солнца свела
ворота, и в путанице дувалов остался он по эту сторону.
Дом его старого собеседника-устада имеет в мире особенный знак. Все
благоухание земли заточено в круг. Запах преобладает тут, вытесняя звук и
форму.
Мастер цветов -- устад -- укладывает его на тахту. Звезды укрываются за
черные причудливые листья, и лишь гроздья винограда светятся изнутри,
переполненные солнцем. Холод воды хочется ощутить пылающими ладонями. Он
встает и идет во тьме к сардобе, что в углу двора.
-- Каждодневно этот человек бывает в доме Гонителя...
Он распознает тень на айване. Это тихий садовник-шагирд с вечной тоской
в глазах, бывающий у устада. Они сейчас думают, что он спит в саду, и устад
успокоительно поднимает руку.
-- Мысли его заняты звездами, и нет ему дела до нас...
Слова шелестят в жарком ночном безветрии, и круг замыкается. Ему
становится смешно, ибо всегда предполагал он о причастности мастера цветов к
гонимому учению. Достаточно было увидеть глаза устада, когда читалась касыда
растворившегося среди людей мятежного факиха.
Не стыдно ли тебе фальшивое слагать, И фимиам курить, и в каждом слове
лгать9 Х
Мудрый, одержимый факих Насир, чьи писания взбудоражили мир, был как
ребенок. Он любил справедливость до такой степени, что закрывал глаза на
все, что не соответствовало его идее. Заяц так делает, когда некуда бежать
от стрелка.
И вот теперь этот сумрачный шагирд. Мастер цветов провожает султанского
садовника, и в двух шагах от сар-
Насир Хисроу. Касьвда (перевод И Сельвинского).
255
добы проходят они. А он поднимает охлажденные водой руки над головой.
Так, на локтях, вползает он обратно на тахт и засыпает, усмехаясь в мокрую
бороду.
Благоухающий круг надламывается, а где-то сбоку проступает кровь.
Неужто у этого тихого шагирда, как у прочих батинитов, нож в рукаве?..
V. ОТКРОВЕНИЕ ШАГИРДА
Нечто мешает держать под рукой корзину с рассадой, и он сдвигает к
локтю горячее железо. Дейлемский нож всегда с ним. Тьма полна сомнений, и не
остывает лицо. Здесь он встретил женщину из другого мира. Она шла по улице,
нагибаясь всякий раз за урюком.
В ледяных горах, где уснул он, лежала она рядом. Земной запах ее был
ощутим, и плакал он, освобожденный, уткнувшись ей в грудь. Когда случилось
такое потом с большегубым фидаи, тот шепнул, что давно уже знает ее. О
гябрском "костре греха" говорилось между ними...
Отпавшее от дерева в уличную пыль считается божьим достоянием. Подув на
плод, женщина опускала его в подвязанную к поясу суму. Лишь у ворот рабада
приоткрылось покрывало, и страх исказил ее рот. Он бросился следом, но ее
нигде уже не было...
Полнится ладонь, и дейлемское железо чувствует он всем своим телом.
