дома Давидова, другие же в Маверанахре следуют учению распятого пророка Исо,
который от того же иудейского корня. А здесь на еврейку Эсфирь и самого
Бахрама Гура, чья мать была от них, ссылаются иудеи в подтверждение своего
родства с царями.
Понимание и согласие в глазах экзиларха Ниссона. Да, он нисколько не
обижается на старого друга, на великого вазира, можно сказать. Кому не ясно,
что за времена сейчас пошли и чего еще можно ждать впереди. Конечно же
такому человеку, вазиру, можно сказать, после ухода от дел приходится быть
особенно строгим в соблюдении закона. Тем более закона с евреями. Все пони-
278
мают это в Хорасане, и никто не имеет никаких претензий, боже упаси!..
Нет, не сказал этого вслух экзиларх, а только обежал комнату взглядом,
понимающе приподнял брови и по-своему качнул головой. Для себя он как будто
это проделал, но понятней все было, чем на словах. И только потом послышался
певучий голос:
-- Вы призвали меня с этой здравицей, я знаю!..
Не останавливаясь заговорил экзиларх Ниссон, чтобы не попросить
разрешения сесть, как требуется от них в присутствии правоверного. Вечная
гордыня в глубине блеснувших глаз у иудея, из-за которой сразу неспокойны
становятся другие люди. Джахуддан -- "любимые богом" -- называют издавна их
среди персов, но когда идут из квартала мясников громить их дома, то кричат
по-базарному "джугит" -- "собачьи любимцы".
Экзиларх между тем говорит об иудеях, всегда ценивших устройство и
порядок в государстве, установленный их старым покровителем, великим
вазиром, можно сказать. Всегда оберегал и предупреждал он их, если
что-нибудь делали не так. Кому, как не им, необходимы мир и спокойствие, ибо
кто же они: врачи, красильщики, музыканты, мастера чеканки, шапочники,
гранильщики камней, люди пера и люди базара! Никому не нужны станут их руки
и умение, если случится разруха в государстве. Зачем же лишать их своих
правил жизни, если даже от великого Пророка, можно сказать, которому
поклоняются люди в этой державе, дано им на то разрешение...
Все правильно говорит экзиларх, и нельзя относиться к людям Писания,
как к гябрам, шаманствующим, идолопоклонникам и прочим. Книги их не отрицал
Пророк, и к ним первым обратился со своим словом. Когда же правоверный
государь свидетельствует перед халифом, то клянется также торой и
евангелием. Но речь-то не о божьей клятве, а о здравице с формулой правящего
дома, и ни к чему здесь иудейское упорство.
А тот уже и сам понял, что неубедительны его доводы. Как видно,
заготовил он к такому случаю нечто необычное. Но не проведет его на этот раз
иудей!..
Экзиларх Ниссон больше ничего не говорит. Он разворачивает сложенное
вчетверо шелковое покрывало с желто-синими птицами. Маленькие сухие руки его
двигаются осторожно, словно что-то живое в них. Видится уже из-под покрывала
кожа с тиснением, тускло побле-
279
скивает бронза. А длинная белая борода экзиларха вскидывается к
потолку, и совсем по-детски открываются большие черные иудейские глаза.
Радостное сияние в них, и доверчиво протягивает он обеими руками книгу. Это
"Ден-намак", начало начал, утерянная некогда людьми книга установлении
Эраншахра...
Все прочее в мире забыто. Они уже сидят рядом, смотрят, восклицают
всякий раз, подталкивая друг друга локтями, цокают языками...
III. СУД ИМАМА ОМАРА
Знак огня на всем здесь у гябров. Царями были они, и разве не это их
сущность: развалины рукотворной горы, промышляющая людскими страстями Рей,
скрытый в недрах храм? Сколько жара ушло на черепки, из которых состоит
гора! С царства на царство перебрасывается огонь, и тщетны усилия затушить
его.
"Передняя из двух звезд на заднем весле, то есть звезда Сухейль..." Он
записывает ее долготу и широту в двадцатый год эры Малик-шаха. Румийцы
называли этот звездный челн "Кораблем Арго", а звезду именовали Канопус.
Соответствующий ей темперамент по вавилонской гадательной схеме это Сатурн с
Юпитером. Агай будет удовлетворен. Все на месте в мире, если даже
темпераменты не оставлены без присмотра.
Хорошо работается здесь, на высоте, и не мешает ему обычная суета
пьющих. В синюю пыль уплывает солнце. Ровный ветер пустыни сушит лицо, и не
достигает сюда даже запах отхожих мест, невыносимый в мервскую жару.
Все ярче "костер греха". Начинают уже корежиться в бесцветном пламени
ожившие ветви саксаула. Лучники из свободного туркменского войска пьют
молча. Огонь им ни к чему, а когда понадобится женщина, они уходят на айван
и вскоре возвращаются. Один из них, десятник-онбаши с рассеченным лбом,
достает из тряпок дутар.
Долго, однообразно бьют пальцы по струнам, на не слышно звона. Из
высушенных жил струны, и в ровную скупую линию укладываются звуки. Особенная
дробь костяшек устанавливает неистовый такт. Лишь изредка меняется нота,
словно язык пламени вырывается вдруг в сторону.
Все обнажено, и нет в этой музыке манящей персидской симметрии.
Знакомый далекий гул слышится время
280
от времени. Мерно качаются головы у туркмен, и глаза их закрыты. Рядом
с ним Рей качает головой. И себя он ловит на том же...
Тоскующий крик вырывается вдруг из сдавленного горла музыканта-бахши.
Бесконечно исходит он откуда-то из неопознанных глубин, потом начинает
прерываться, словно не может слабая плоть удержать в себе сразу все
страдание мира. Искры костра взметаются в угасшее небо, мучительно
изламываются раскаленные корни, жаждая освобождения. Бурными толчками, сама
себя обгоняя, несется мелодия, и опять долгий, непрерывный вопль...
Бессмысленны для этой музыки обычные исчисления, которые в старом
трактате его "Китаб ал-мусик". Здесь тоже относительны величины и сходятся
параллельные линии. Так люди пели некогда и так они когда-нибудь будут петь.
Давно ускакали туркмены к своим шатрам у реки, а крик утерянной человеческой
воли продолжает наполнять землю...
Из руки у Рей выпадает выцветшая хламида старца мобеда, которую штопает
она кривой медной иглой. Испуг у нее в глазах. Никого нет там, куда она
смотрит, кроме молодого садовника-шагирда из Исфагана. Тот стоит у входа и
ищет кого-то взглядом.
IV. ОТКРОВЕНИЕ ШАГИРДА
С горы побежал он во тьму, и сыплются камни из-под ног. Пламя все еще
пляшет в глазах, а в углу двора рядом со считающим звезды имамом сидит
женщина, которую видел он в другом мире. Она шьет при огне большой медной
иглой, и волосы золотятся у ней под рукой...
Вокруг он ходил эти дни, и сегодня пришел к гябрам. Значит, все
правильно говорил большегубый фидаи, а женщин в горы привозили для них из
обычных "приютов греха" в Исфагане. К чему же это, если несомненна правда?
Некоего разносчика кувшинов встретил вчера он на базаре. Их заказывают
люди у устада-горшечника, а ученик несет по городу. Знакомо выдавалась губа
у встреченного, и незаметно мигнул тот ему. Нельзя узнавать им друг друга в
мире, так что дальше пошел по базару
281
Большегубый. Раскачивались на длинной жерди подвязанные соломой горшки
и кувшины, мягко стукаясь при каждом его шаге...
-- Что дороже вечности?..
-- Тайна!
Даи-худжжат смотрит в глаза, и нельзя ему скрывать свои мысли от
учителя. О спасительном хлебе говорит он, протянутом ему некогда. А сейчас
этот человек означает дьявола в мире. Но не это смущает его. Дурное чувство
овладело им в саду, потому что именно из-за этого хлеба хотел он убить...
Пламя светильника чуть колеблется от их дыхания. Устад разъясняет, что
не нужно спешить. Благое дело -- приблизиться к Гонителю, и ничто так не к
месту здесь, как кусок хлеба, полученный некогда из его руки. Благодарности
ждет одаривший, а потому сердце его всегда расположено к тому, кому оказано
благодеяние.
И вовсе не от полученного когда-то хлеба посетило его желание убийства,
ибо неестественно такое для человека. Душа людская так устроена, что помнит
родство, не забывает обиду и открывается навстречу добру и ласке. Однако
разум всегда выше души с ее страстями, и этим отличается человек от скота и
зверя. Не чувство толкнуло его руку с кетменем, а высокий разум, осудивший
врага правды. Но подождать следует с этим, пока не будет дан ему знак...
Дословно пересказывает затем он устаду заученное. Поход готовится
против горных крепостей, где утвердилась правда. Не только отсюда, но из
Нишапура, Серах-са, Абиверда, Нисы и Гургана в один и тот же день выступит
войско. Говорят, что все это для сопровождения султана в Багдад, но зачем
тогда придается ему полный боевой обоз? Из Мерва уже отправлены слонами
двадцать орудий-манджаников для метания нефти, а в Рее строят перевозные
тараны и диварканы -- разрушители стен. Все вокруг, на Востоке и Западе,
покорилось сельджукам, и мир у них сейчас с румийским кайсаром. Зато
бессильны они противостоять учению, а каждьш день все новые люди примыкают к
нему. Чтобы запугать людей, новую невиданную машину для разрушения городов
строят по указанию гонителя. Знаменитый мастер из иудеев рав Евсей занят
этим, и никого не допускают туда... Устад кивает головой, когда заканчивает
он говорить,
282
и сообщает ответ для некоего тайного человека из султанского дома.
Известно уже все в горах. В самом скором времени прибывает оттуда высокий
дай, надежда учения и правая рука сайида-на. И тогда решено будет, как
поступить с этим дальше.
Он уже хочет идти, но даи-худжжат спокойным жестом останавливает его:
-- Чего не рассказал ты мне, рафик?
Вздрагивает он, как пойманный на нечистом, и опускает глаза. Потом
переводит дыхание и говорит все о той женщине, что была с ним в другом мире.
Здесь он увидел ее сегодня, среди гябров, и не знает, что подумать об этом.
Устад молчит, глядя куда-то мимо него. Тогда сам он заглядывает в глаза
учителя и видит в них печаль.
* ГЛАВА ШЕСТАЯ *
I. ВАЗИР
О казнях, хатибах, мухтасибе и успешности их дел... О раэузнавании о
делах амиля, казня, шихне, рапса и условиях управления...О разузтвании и осведомлении о делах веры и тому подобном... государю
следует изучать дела веры, исполнять обычаи веры, чтить сунну учения
пророка, а также чтить вероучителей, давая им хорошее жалованье из
государственной казны-- бейт-ал-мал... Благодаря этому пороки, прихоти и
ересь исчезнут из его государства, пресечется сама основа зла и
беспокойства, укрепится положение правильных людей и искоренены будут
смутьяны...\
Торопиться надо с написанием книги, так как определено уже число для
выступления войска. Дело всей его жизни здесь, и с весны готовил он поход на
дейлемских батинитов. Как только может, противится этому Абу-л-Ганаим,
понимающий свою ущербность. Коль состоится поход, то быть новому вазиру лишь
свидетелем при том.
На все пойдет Абу-л-Ганаим, чтобы отговорить султана от похода, и есть
уже сообщение, что от батинитов приезжали к нему люди. Эмирам и
военачальникам-сю-баши гулянием в горы видится предстоящее. Но укрепн-
Сиасет-намэ, с. 44, 49, 61.
283
лись дейлемские батиниты, множатся их приверженцы, и семнадцать
крепостей уже у них. Жители там в горах родом от тех, кто бежал при арийских
царях после разгрома злокозненного Маздака. Был сей Маздак тоже из
умствующих мобедов-огнепоклонников и пожелал всех уравнять в Эраншахре:
благородных и низких, умных и глупых, праведных и неправедных. Тридцать лет
длилось противозаконное правление маздакитов, так что развалилось от них
