державе люди таковы, что только тверже сделается их любовь к государю.
Невиновные же страдали во все времена, однако ярче становился оттого блеск
царствующего дома. Пусть лишь государь после всего подвесит всенародно к
столбу одного наиболее усердного мушерифа, и тогда слава о его
справедливости останется в веках. Денег же на ишраф никогда жалегь не
следует.
Наука тут невелика, и ни к чему писать все про муше-рифов. Кому
случится от бога власть над людьми, сами промыслят как надо. Всезнающи
обязаны быть мушерифы, и нет у них лишь возможности видеть и слышать всего,
что за стенами домов у людей. Если бы это стало достижимо, то вечный покой и
благоденствие снизошло бы на ту державу.
А умствующие пусть кривят губы. Они же первые негодуют, если нерадив
становится мухтасиб и разные бездельники и бродяги айяры начинают грабить и
бесчинствовать в городе. Тогда к вазиру прибегают они и от государства ждут
для себя защиты. Но только переловят айяров, и над тем же мухтасибом опять
смеются они. Всякое говорится у них против ишрафа.
А между тем в государстве находят эти люди почет и пропитание. Особая
площадка для наблюдения неба построена для имама Омара, хлеб и постель имеет
он, но всякий раз у него некая усмешка в бороду. Блудница же в
бессмысленности натуры своей рвется с коновязи и разрушает дом, в котором
живет. И слеп иудей, с упорством подтачивающий кровлю, что ему же рухнет на
голову.
В отношении иудеев особенно необходим ишраф, так как скрытны и лукавы
они. Книгу подсунул в нужде ему экзиларх Ниссон, но продолжают они
возглашать субботнюю здравицу по-своему -- с именем древних царей.
Специального дабира надо направить к ним, чтобы проследил за исполнением
указания в отношении этого. Позванный же опять к нему экзиларх Ниссон
сослался на какой-то иудейский праздник, при котором надо сидеть дома...
Вовсе не мешала уже ему Тюрчанка. Забыв про нее, прочитал он намеченную
суру, совершил все коленопреклонения, и чист оставался дух. Только на миг
вспомни-
295
лась нелепая поза ее при гуламе, но он легко отогнал от себя вздорное
видение.
В саду внимательно посчитал он деревья, однако не спешил идти назад. В
конце аллеи так и продолжал он стоять, ожидая какого-нибудь шума из селения
Ар-Разик. Но все было тихо. Три дня прошло уже с тех пор, как указано
кедходе, чтобы не кричали дети.
Была утоптана земля под стеной, и с удивлением увидел он теперь свои
вчерашние и позавчерашние следы. Значит, не на одно и то же место становился
он всякий раз, приходя сюда и слушая. Что-то помешало вдруг ему, и он
насторожился. Но не от внешнего мира исходил звук. Синяя хорасанская
стрекоза-иголка тонко дрожала возле самого уха.
Уже зная, что нечто решилось, заспешил он обратно. И когда пришел к
началу аллеи, сделал знак гуламу. Люди стражи произвели необходимые
действия. Надев кожаные галоши, он вышел в задние ворота кушка и направился
туда, где тесной кучкой стояли деревья. Селение Ар-Разик было там...
Снова появилось необъяснимое. Стоя под стеной, не думал он ни о чем, и
рука сама распорядилась с гула-мом. Помимо разума что-то сделалось опять, а
он согласился.
II. ВАЗИР (Продолжение)
В мутной струе канала купались ветки джиды, и скрыты были дувалы за
пыльной листвой. Склонившись, ждал его здесь кедхода селения. Ответив на
приветствие этого человека, пошел он с ним к площади. Никого, кроме них, не
находилось на улице, и не доносилось ничего из домов.
И на площади тоже не было детей. Остались только пустые ямки, куда
закатывают во время игры крашеные бараньи косточки -- альчики. А в стороне
он сразу же увидел хауз -- такой же, как в Тусе. Большое дерево росло
посредине воды, и доска была переброшена туда. Но никто не сидел там.
К воде вдруг захотелось ему подойти, и он быстро отвернулся^ Пыль
лежала вокруг неровными волнами, и тысячи маленьких следов вели во все
стороны.
296
Старый кедхода подслеповато щурился, прислушиваясь вместе с ним к
тишине селения. И тогда он шагнул вдруг через арык к крайнему дому, открыл
калитку...
Сначала только удивился он. Круглые коричневые глаза смотрели на него
со всех сторон, и совсем одинаковые были они. Стриженые головы с клоком
волос на счастье у них не давали определить, кто мальчик и кто девочка. По
углам выложенного кирпичом двора сидели дети, и рот у каждого был плотно
завязан суровой тканью...
Уже все поняв, обернулся он к кедходе. У старика были такие же
коричневые испуганные глаза. Перевернутый мир отражался в них.
Ничего не сказав, пошел он назад, в свой кушк. Золотилось по веткам
джиды безмолвное солнце, мягко увязали в пыли галоши. Лишь зайдя в дом и
взяв калам в руку, послал он сказать, чтобы детям в селении Ар-Разик
развязали рты.
III. ОТКРОВЕНИЕ ШАГИРДА
Показалось ли ему вчера сияние от тюркской жены султана? Необычен был
свет, словно от луны, хоть и солнце светило в мире. Она засмеялась, когда
заслонился он от непонятного света. Такое бывает в этом доме, потому что от
дьявола сами тюрки...
Глаза слипаются, так как всю ночь сторожил он в саду устада. Прибывший
с гор человек находился в доме, и по голосу определил он, что это сам дай
Кийя, третий из семи великих имамов. Его названное имя Бузург-Умид. "Надежда
учения". Говорят, что тайной жизни и смерти владеет он, а когда надо ему,
может обратиться в птицу или зверя.
Было закрыто лицо у великого дай, когда сидел он в дальней комнате у
устада, и лишь узкая полоса света обозначала его при разговоре. Положенный
призыв он произнес и повернул при этом кольцо. В его власти отныне здесь
все...
Среди ям и холмов, где собирают колючку на топливо, ждет его
Большегубый. Они садятся на откосе и впервые открыто приглядываются друг к
другу.
2У7
Торопится все рассказать и всхлипывает от возбуждения Большегубый. От
этих самых гябров и привозили к ним в горы женщин, он это точно знает. И
сюда он уже сам ходил к ним. Один раз отдал в уплату новый кувшин, а в
другой раз--хлеб и две дыни. И прыщи с лица совсем прошли у него.
-- Тебе ведь не надо будет платить им за это...
Так говорит ему Большегубый, а он не понимает. И тот рассказывает, что
у гябрских женщин, которые занимаются этим, есть давний закон, по которому
не берутся деньги с красивых.
Большегубый разматывает портянку при чарыках и сплевывает в пыль, давая
понять, что никому не провести его. Еще там, в горах, знал он, что не с того
света женщины, которых подкладывали к ним. О другом у него забота. Раз
приехал великий Бузург-Умид, то придется им тут кого-нибудь убить. Только
простой фидаи он, и потому его очередь будет первой.
Покорно вздыхает Большегубый, и на его широком лице райята проступает
уныние. А ему становится жаль товарища, потому что не остается у него
близких людей в мире, кроме этого Большегубого. Тот человек, который некогда
протянул ему хлеб, служит лжи, и свершится с ним предопределенное. Не фидаи,
а ему, рафику, дано сокрушить дьявола...
Лицом вверх лежит он среди холмов и думает о том, что сказал ему
Большегубый. Как же определяют женщины красивых среди людей? На свои руки он
смотрит в том месте, где касалась их тюркская жена султана, потом трогает
лицо с шершавостью начинающейся бороды. Скоро уже все кончится с ним в этом
мире, где так неопределенно и мерзостно. Откроеюя до конца вечная тайна,
будет другой, подлинный мир, и гнетущая тяжесть отпустит наконец усталое
тело. Высоко на столбе останется здесь оно, и чем выше будет висеть его
гниющее мясо, тем полнее очищение...
Плывут куда-то склоны с обломками и черепками, все растворяется в
горячем небе. И сразу просыпается он, а с верхушки холма, приоткрыв
покрывало, смотрит на него женщина. Не от гябров она, но все равно будто
лоснится клоака при рабаде, и тошнота сразу подступает к горлу. Земное и
грязное все у них. Женщина подхватывает утоптанную колючку на веревку, и
стан прогибается у нее в одну сторону...
298
Заснул он тут в яме после ухода Большегубого, и ждет его дай
Бузург-Умид. К определенному дню предстоит подготовиться ему. Сам великий
дай теперь его наставник. С ним, по правилу, должен провести он последнюю
ночь перед подвигом. Тело и мысли его должны быть чисты. Каково же сомнение,
от которого нужно избавиться? У стад ничего не ответил ему тогда, и печальны
были его глаза...
Далеко стороной обходит он брошенную крепость с гябрами и только потом
оглядывается. Сизый дым плывет в остывающее небо, а с горы спускается кто-то
в синем халате с кувшином в руке. Это идет от гябров считающий звезды имам.
IV. СУД ИМАМА ОМАРА
Тяжел и радостен в руке кувшин. Вино наконец созрело у гябров и не
пенится больше подобно вздорной юности. Мужскую крепость и прозрачность
мысли обрело оно, так что ничего нет более к месту мудрецу факиху. Так ведь
его называют в Мерве за знание таинства книги пророка. Не только с начала,
но и с конца читает он ее наизусть, а есть ли большее доказательство ума...
Знак этого города -- победный ослиный рев. Только в ночи проявляется
глубокое и грозное сотрясение костей, из которых здесь почва. Впрочем, это
знак всех городов, что долго стоят на земле. Пыль -- суть жизни. Отсюда, с
горы, видны взрывающиеся клубы ее меж плоскими оранжевыми кровлями. Люди
разъезжаются с базара, не думая, что сами за этот день некой частью своей
превратились в пыль. А где-то уже родился гончар, который будет мять из нее
глину на кувшины. Хорошо бы попасть в такой, где держат вино, а не
что-нибудь пакостное.
Пыль не осела еще в улицах рабада. Один осел может поднять ее столько,
что факихам всего мира не прокашляться. Смочить полагается небо, и в
дувальный проем прячется он. На улице пить ныне строго запрещено. По
указанию агая сразу бьют за это палками люди мухтаси-ба. Спасительный кустик
находит он в чьем-то саду, зажмуривает глаза, и прохладная благостная струя
проливается в горло прямо с неба. Чья-го плоть вздыхает и позванивает в
кувшине. Мир обновляется...
Но куда же пойти ему в такое время? Рей боится чего-то и не выходит из
своего подземного храма. Тревож-
299
но вдруг сделалось у гябров, и готовятся они к тайному отъезду. Быть
неким потрясениям, так как верная примета -- гябры. Уж не от батинитов ли
ждать чего-то нового? Как раз к месту идти тогда к другу его -- устаду
цветов. Есть от их учения некий даи-худжжат в Хорасане...
Кругом здесь утверждается знак устада. Теплый сырой запах первородства
остро чувствуется среди дува-лов рабада огородников. Ибо сотворенная земля и
есть этот знак, не имеющий конца и начала. Гончарный круг в основе всего у
бога. Без рук устада земля только бесформенный камень, лишенный смысла...
И тут же оказывается роковой знак Тельца по вавилонским гаданиям. Это
красивый юноша шагирд из султанских садов, который приходит сюда за
рассадой. Остановившиеся глаза у него, и все почему-то кружит он около
гябров. Впрочем, не за одной рассадой ходит он к устаду. В один из вечеров
услышал он их разговор...
Что же обозначает в мире третий сидящий на тахте у устада? Ширванская
воинственная накидка скрывает лицо, но нечто знакомое, заученное в
неподвижности позы. И правая рука из длинного горского рукава как бы держит
что-то на установленном отдалении.
Пе-е-е... Да это же просто дабир! И сколько бы ни надевал он вольных
