подданных-райятов от лица государства, здесь Осман ибн Джа-мал -- внук
Великого Вазира. Но настолько ли тонок му-етауфи, чтобы преугадать еще там,
в Исфагане, то, что потом случилось?..
Новоиспеченный эмир Кудан, опять получивший вне очереди высший знак
"Опора Султана" и третий золотой пояс, прибыл в Мерв с полутысячей гуламов и
только на следующий день явился к нему, Великому Вазиру, для целования руки.
В красивых выкаченных глазах его была наглость. К Осман-раису,
приходившемуся ровесником, бывший гулам вовсе не зашел. Это было явное
нарушение порядка, ибо власть шихне относится к одному лишь войску, а во
всем другом он обязан принимать слово раиса, тем более если раис из
семейства вазира государства. Нельзя давать войску власти над райятами, ибо
с этого начинается падение державы...
Уже через день стало известно, что Кудан всю ночь накануне пил вино со
своими гуламами. Осман-раис тотчас же пришел за советом. И тут он. Великий
Вазир, прислушался к своему чувству неприязни по отношению к удачливому
гуламу. Он согласно кивнул головой Ос-
' Гулам-- привилегированный раб -- воин или слуга
207
ман-раису. Неужто мустауфи был способен предвидеть этот неосторожный
кивок?..
К полудню новый шихне Кудан-эмир ехал с десятком гуламов в
пригород--рабат, где стояло войско. У Ворот Знаменосца его остановил
мухтасиб -- Надзиратель Веры, с которым было полсотни стражников. Именем
Величайшего Султана он предложил находившемуся там же судье -- казию --
принюхаться к выдыхаемому эмиром воздуху, и старый казий пошатнулся от
богопротивного запаха. У Кудан-эмира отобрали оружие и заперли в подполье
при цитадели--кухандизе. На другой день его выпустили, но весь Хорасан уже
знал об унижении мерв-ского шихне.
Предстояло по этому поводу долгое и трудное объяснение. Кудан-эмиром,
как стало известно, сразу же была послана пространная жалоба в Исфаган.
Однако приезд султанского дома в Мерв на поклонение могилам отцов ожидался
лишь к концу лета, когда хотя бы ночи станут прохладными в Хорасане. И он,
Великий Вазир, продолжал заниматься тем важным делом, из-за которого оставил
столицу и приехал сюда в самое жаркое время года. Ядовитая паутина опутала
мир, и нити ее прощупывались здесь, в Мерве...
Но Величайший Султан неожиданно прибьы в Мерв в середине лета со всем
своим домом, и это показало, что ничто уже не может противостоять
неукротимым стремлениям Тюрчанки. Прискакавшие на два дня раньше хаджиб Дома
и главный евнух Шахар-хадим со своими людьми привели в порядок подземную
дворцовую сардобу с водой, наладили выделку льда, промыли листья в
загородном саду, спустили в хаузы лодки для гуляния. Султан, как в юные
годы, посветлел лицом, увидев его, своего учителя и вазира. Явная радость
встречи читалась в его зеленых глазах. Но в ту же минуту Малик-шах
беспокойно посмотрел по сторонам...
Все происходило потом, как много раз до этого. Передать слова
неудовольствия Величайшего Султана своему вазиру явились два носящих
однозначный титул:
великий туграи Маджд ал-Мульк и воинский казначей-ариз Шараф ал-Мульк.
С ними были доверенные люди Дома -- надимы и личный хаджиб ' султана -- эмир
1 Хаджиб-- ответственный за определенную сторону придворной жизни
208
Йяльберды. Туграи поцеловал львиную печать, которую сам и накладывал,
надломил ее с двух сторон и развернул султанское послание. Как и положено, в
нем не назывались имена и конкретное деяние. Но уже не в одном Хорасане, а
во многих местах державы, от Дамаска до Хорезма, говорили о ссоре любимого
султанского гула-ма и мервского раиса, приходившегося внуком самому вазиру.
Все ждали, чем это закончится...
Великий туграи умел читать. Голос его не повышался и не понижался,
глаза смотрели в текст, но зрачки не бегали от одного края листа до другого.
Настоящий сановник должен дословно помнить послание султана, какой бы длины
оно ни бьшо. Впрочем, и сам он, кому было адресовано это послание, еще с
вечера знал его наизусть.
"Если ты являешься соучастником со мной в царстве и если твоя рука
наравне с моей участвует в правлении, то у этого есть основание..."
Соучастником в царстве... Неистовый Алп-Арслан, предчувствуя раннюю
смерть, самолично просил его не оставлять без поддержки и наставления своего
порывистого наследника. Одиннадцать лет было тогда этому укоряющему его
сейчас султану. Алп-Арслан надел на голову мальчика зубчатую корону, посадил
его в свое седло и прошел перед войском, ведя в поводу коня. Клятву верности
сыну взял он с эмиров и хутбу -- упоминание его имени рядом с именем бога --
потребовал читать в пятничной молитве в Багдаде. А после этого подвел
нынешнего султана к нему. "Когда я уйду из этого мира, он будет тебе отцом!"
-- сказал Алп-Арслан сыну своему Малик-шаху.
И когда по воле бога произошла смерть Алп-Арсла-на, разве не ухватился
беспомощно за полу его халата тогда уже восемнадцатилетний султан! Войско,
лишенное узды, сразу же протянуло руки к деньгам и имуществу райятов. "Кроме
Низам ал-Мулька, никто не препятствует новому султану, чтобы давал нам
деньги!"-- говорили все -- от военачальника-сюбаши до гулама-пер-вогодка.
Пришлось добавить войску семьсот тысяч динаров жалованья, но из султанской
казны. Он разъяснил наследнику всю опасность прямого кормления войска с
райятов, минуя государство. "Все дела -- большие малые -- я предоставил
тебе. Ты отец!" -- вскричал тогда Малик-шах. А он, как от века принято в
государстве, потребовал у нового султана письменного подтверждения своих
особых прав Великого Вазира. И Малик-шах,
209
помня слова отца, написал все необходимое и в дополнение ко многим
милостям дал ему в пожизненное владение родной его город Туе с округом --
рустаком -- и всеми причитающимися доходами. Двадцать лет назад это было...
". .Если же ты -- заместитель и находишься под моей властью, то тебе
следует придерживаться границ подчинения и заместительства..."
Нет, он знает эти границы, ибо древнее слово "султан" означает
"единство власти", и не может никто в государстве подменять султана. И когда
поднимало голову непослушание среди братьев нового султана, то разве
преступал он границу заместительства в своих советах? Первый его спор с
султаном произошел из-за семи тысяч конных гуламов, которых решил тот
уволить из войска в Рее, чтобы сэкономить деньги. С утра до ночи разъяснял
он молодому султану невыгодность этого дела. "Среди этих, кого увольняешь,
нет ни писца, ни торговца, ни портного, -- говорил он. -- Нет ни одного из
них, у которого кроме воинского умения было бы ремесло. Куда им деваться?
Если они будут уволены, то кто гарантирует, что не выставят из себя
кого-нибудь и не скажут: вот наш султан! И будут нам от них хлопоты, а пока
справимся с ними, выйдет у нас денег во много раз больше, чем идет теперь на
их содержание!"
Малик-шах не послушал тогда его первого вразумления, и семь тысяч
вольных гуламов в конном строю прибыли из Рея к брату султана -- мятежнику
Текешу. Они забрали Мерв; и Нишапур бы они забрали, если бы молодой султан,
испугавшись, не стал беспрекословно следовать его указаниям.
Другое дело, что его авторитет вазира непоколебим в государстве. Когда
через три года прощенный Текеш снова выступил из завещанного ему отцом
Термеза и осадил Серахс, то одной лишь подписи "Низам ал-Мульк" стало
достаточно, чтобы мятежники бежали в беспорядке. Котлы с теплой кашей были в
страхе брошены ими тогда у стены Серахса...
"...И вот твои сыновья и внуки, каждый из них владеет большим округом и
правит большой областью, но, не удовлетворяясь этим, они вмешиваются в дела
расправы и в жажде власти дошли до того "
Не стал бы писать такое великий Алп-Арслан. Когда-то был тоже подан
донос на него покойному султану. Тот повертел в руках тайное письмо, остро
посмотрел
218
и вдруг рассмеялся. "Я не стану читать это, -- сказал он. -- Возьми и
сам прочитай. Если то, что пишут эти люди о тебе, правда, то исправь свое
поведение. Если же там неправда, то подумай, чем обижены писавшие, и
удовлетвори по возможности их желания в службе или имуществе". Этот отважный
туранец быстро понял смысл государства, хоть царствовал только во втором
поколении.
Все происходило тогда в его загородном имении -- кушке. Туграи закончил
чтение, поцеловал подпись, свернул и подал ему послание. Все были на своих
местах:
оба сановника, надимы и чуть в стороне -- эмир Йиль-берды. Золотой куб
чернильницы стоял на низком прямоугольном столике. Прямая линия
подстриженных деревьев виднелась в окне. Листва не шевелилась, скованная
горячим хорасанским солнцем.
Он принял обеими руками письмо Величайшего Султана, поцеловал и опустил
перед собой на стол. Потом, подведя ладони под бороду, начал говорить. Тверд
и резок был его голос:
-- Скажите этому султану: "Если ты не знал, что я соучастник твой в
царстве, так знай, ибо достиг ты своего положения только благодаря моим
действиям и мерам!"
Находившиеся здесь были опытные люди, и стояли они, как бы не слыша
этих слов. А он уже широко развел руки, обращаясь прямо к их свидетельству:
-- Разве не знал этот султан, что когда убит был его отец, то я устроил
все дела и уничтожил смутьянов из его рода? И многих других я устранил,
направив дело к завоеванию стран близких и дальних. А после этого он стал
слушать доносы на меня, приписывать мне грехи... Передайте ему от меня, что
устойчивость золотой зубчатой шапки на его голове связана с этой моей
чернильницей и что в их единении тайна упрочения державы. И когда я закрою
эту чернильницу, то недолго удержится на его голове и шапка Кеев!..! --
Потом в его голосе появилась озабоченность. -- Если он решился на перемену
ко мне, то пусть сделает в целях предосторожности заготовку продуктов и
фуража, прежде чем это случится. Пусть соблюдает предусмотрительность в
отношении со-
К е и -- полулегендарные иранские цари.
211
бытии до того, как они произойдут...-- Указания его были точны и
касались существа дела. Перечислив все, что необходимо исполнить в связи с
его уходом от дел и могущей произойти от этого неурядицы, он закрыл глаза.
-- Передайте от меня султану то, что хотите, из услышанного, а для меня его
упреки оказались столь тяжкой ношей, что руки мои обессилели!..
До сих пор все шло в должном порядке. Никем в государстве не могут быть
произнесены слова в осуждение Величайшего Султана. И вместе с тем он должен
знать мысли и обиды своего первого раба. Для того и посылаются в таком
случае мудрые, знающие тайны правления сановники. Они как бы не слышат
порочащих султана слов. В подобающих выражениях расскажут они султану, как
проливал слезы раскаяния тот, кто вызвал его неудовольствие. Целовать пыль в
том месте, куда падает высочайшая тень,-- вот лишь о чем думает виновный. Но
вместе с сановниками посылается и личный хаджиб государя. "Сообщишь мне все,
а то эти скроют!" -- говорится ему в напутствие. И он тайно передает султану
все сказанное в действительности: горькое и сладкое. Таким образом, этих
слов как бы не говорилось, а султан тем не менее их услышит. Все это имеет
свой глубочайший смысл...
Был Абу-л-Ганаим, и была Тюрчанка. И султан на этот раз пожелал вдруг
не наедине, как принято, а в присутствии всего дома услышать тайный доклад
своего личного хаджиба. Эмир Йильберды вслух произнес все те речи, что
