что сатана просыпается в людях на ипподроме, великий евнух сказал: "Вот и
хорошо : крепче спать будут потом!" Как на земную реальность, без варварской
претенциозности и мистики, смотрели они на людские страсти. Выход давали им
здесь, и не копились эти страсти в душах до безумной грани...
Их мало интересовали уже древние герои. Ловкий Язон с хитроумным
Одиссем явно брали верх над первобытным Гераклом. Равновесие правило
империей. Теплое синее море плескалось у здешних берегов, солнце не жгло так
немилосердно. И не было столько голодных...
-- Может быть, погреться захотел твой эпарх Ксан-тий?!
Трибуны примолкли. Это была откровенная угроза, хоть и относилась к
управителю города. На главной улице Месе, идущей от Золотых Ворот, видел
Авраам почерневшие остовы домов. Даже многочисленные монументы и стены
императорского дворца на Августеоне опалены были пожаром. Не так давно
возмущенные демы после представления на ипподроме начали подряд поджигать
дома сенаторов, а кесаря забросали камнями...
-- Полисионерам претория, магистрам и милиции указано на возможность
новых выступлений демагогов...
Опять долго шумели трибуны, угрожающе вскидывались кулаки и
выкрикивались проклятия кесарю, пока разноцветные трубачи не затрубили в
сверкающие трубы-фанфары. Ромейские актеры-мимы нестройной толпой шли из
ворот, и овацией встретил их ипподром.
А мимы уже перестроились на ходу, трое отделились от остальных,
запрыгали впереди. Один из них приставил к лицу огромную, больше себя
самого, маску и степенно, размеренно зашагал взад и вперед по театральным
подмосткам. Ахнули трибуны: это он ходил по арене -- Анастасий Дикор,
уравновешенный, дебелый, выбранный императрицей в мужья из простых
чиновни-ков-силенциариев. Со дня воцарения не оставляли его в покое мимы, и
неоднократно изгонял он их за наглость из стен города...
А двое других пока что вывернули плащи. Один из них оказался голубым,
другой -- зеленым. Маски нацепили они и стали с двух сторон по-собачьи
хватать Анастасия за полы. Но тот продолжал спокойно выхаживать,
189
ловко и незаметно лягая голубого и зеленого демархов. Авраам качался от
хохота вместе со всем ипподромом. Размеренно аплодировал кесарь в своей
ложе, гулко били в ладоши подлинные демархи...
Потом набежала целая толпа мимов. Маски и одежды изображали все диоцезы
империи, и каждый оттеснял другого, чего-то требуя от кесаря. Копт из Египта
вкупе с армянским нахараром совали ему свои кресты в утверждение божьей
природы Спасителя; их отталкивал несторианин из Эдессы; грубый иллириец
тащил императора в сторону старого Рима, показывая при этом пальцем на
скалившего зубы готского конунга; тощий самаритянин, взявшись за руки с
иудеем, выбирали камень покрупнее, чтобы толкнуть его на Новый Рим. И еще
громадный, нелепый, красноротый зверь все рычал из-за Евфрата: зубы у него
торчали из головы, хвост был покрыт шипами, длинные крючья' заменяли руки и
ноги, а на туловище была натянута черная персидская куртка-каба...
Закончилось представление мимов, и служители стали составлять из
железных звеньев большую круглую клетку. Рыканье усилилось во рву. Убийц,
пиратов и рабов-поджигателей должны были скармливать здесь зверям. Лишь
желающие из плебеев оставались смотреть это зрелище...
И вдруг встали в одном порыве трибуны: голубые и зеленые. Тьгсячерукий
гром покатился к кесаревой ложе:
-- Привет тебе, Анастасий, наш вечный август и автократор!
Кесарь, большой, дородный, с невыразительным лицом, плыл на носилках
сквозь толпу, направо и налево вздевая руку. Каждый из пятидесяти тысяч
обращался к нему.
-- Вечно живи, мой кесарь, великий, несравненный!.. Это выкрикнул сосед
-- черноволосый крепкий эллин в полотняной тоге, и Авраам в изумлении открыл
рот. Лишь накануне тот, когда демархи спрашивали о магистре Вителии, при
общем смехе пожелал кесарю Анастасию подавиться костью в сегодняшний ужин.
Может быть, и впрямь изнемог сатана на переполненном страстями зрелище. А
те, в коих не успокоился враг рода человеческого, терпеливо ждали, пока
служители обнесут решеткой арену...
190
Патриций Леонид Апион нахмурился, когда Авраам рассказал обо всем, что
было на ипподроме.
-- Безмерные нападки демагогов принуждают кесаря утяжелять десницу,--
сказал он.-- Пока еще терпимо, но, если наденет порфиру другой, властный и
менее рассудительный, произойдет недоброе.
-- Возможно такое? -- спросил Авраам. Патриций пожал плечами:
-- Политическое здравомыслие неминуемо потребует положить более тяжелую
гирю на другую чашу весов. Как бы, перетянув, не придавила она разум!..
Ничего больше не сказал Леонид Апион, потому что не было у него времени
заниматься разговорами. Внизу, у пристани, стояли пятнадцать плоскодонных
кораблей, которые должны были через день уплыть с товарами через Черное море
и дальше по Борисфену до древнего Кеева-города. Испокон веков вели там ромеи
обмен с северными язычниками...
Весы и гири!.. Все они здесь, особенно прасины, приводили примеры из
торгового обихода. Даже кесарь в своих указах пользовался экономическими
терминами. И лишь опухшие люмпен-пролетарии, отирающиеся у бесчисленных
винных лавок, по-римски выпячивали груди и клялись Гераклом...
Последний вечер в доме Леонида Апиона испортили ему здешние знакомые
Агафон и Евстроний Руфин, поэт...
В префектуре претория служил гладкий, кругленький, с золотыми
кудряшками вкруг лысой головы Агафон Та-тий. Хитроумнейшим инженером был он
и ведал всеми императорскими стройками города. Уже долгое время носился он с
идеей возведения в Новом Риме небывалого храма господня, в котором
воплотилась бы древняя, угодная богу мысль о единстве Востока и Запада.
Наставнице мудрости -- святой Софии -- будет посвящен этот храм и толпы
молящихся со всех концов земли вместит в свои стены. Лучшие мастера в мире
распишут его святыми сюжетами. И, взглянув на храм, осмыслят дикие князья и
конунги величие церкви Христовой...
Выше ростом становился Агафон, когда рассказывал о своем замысле, и
глаза у него горели. В префектуре ценили его, и Консисторий в скором времени
должен был
191
рассмотреть проект храма. Сам кесарь дважды выслушивал Агафона Татия...
В первое же свидание в доме Леонида Апиона, после увлекательного
рассказа о храме и других задуманных им строениях, маленький Агафон
таинственно поманил пальцем Авраама в другую комнату.
-- У нас уже все готово! -- прошептал он.
Оказывается, Агафон и его друг Евстропий возглавляли здешних истинно
верующих в правду Маздака. Всеобщее владение имуществом и женщинами
проповедовали они. Больше полусотни людей уже было у них, и Агафон подумывал
о том, чтобы откупить для начала секцию на ипподроме. Красные ленты будут у
их квадриги...
На следующее утро он заехал за Авраамом в парных носилках. Быстро,
весело бежали рабы по самой кромке берега, и вскоре оказались они в
маленькой светлой вилле с мраморными беседками. Увлекшись, Агафон показал
ему множество тонких изящных вещиц, собранных им по разным провинциям. Со
вкусом были расставлены они на специальных подставках...
В последней комнате глухими щитами были забраны окна. Повозившись во
тьме, Агафон сам, без помощи раба, высек огонь, зажег факел. В черную
кожаную куртку-кабу успел он одеться, и персидский крюк для утаскива-ния
мертвых был в его руке. Такие же перекрещенные крючья висели по всем четырем
стенам...
-- Всех мы перетаскаем, начиная с кесаря! -- сказал он глухим, страшным
голосом, и почудилось, что зазвенели золотые колечки волос вкруг его лысой
головы.
Авраам молча смотрел на него...
Поэт Евстропий Руфин в последний вечер читал поэму о несравненной
Феодоре, уподобляя ее, по признанному порядку, всем эллинским богиням,
начиная с Афро-диты. Их было так много, что можно было понять его маленькую
содержанку, дочь конюха прасинов при ипподроме. Десятилетняя красавица
Феодора убегала в солдатские казармы, когда заставлял ее Евстропий слушать
свои стихи...
Снова они делали друг другу тайные знаки, подмигивали, отводили Авраама
в сторону. С Барсуком уже про что-то говорили они на гостином дворе. Агафон
Татий сказал, что это настоящий борец за правду, не боящийся крови, и такими
людьми надо гордиться...
192
В последний раз прошел Авраам от кесаревой площади -- Августеона по
Месе, постоял там, где раздваивается она. Тысячи людей во всевозможных
одеждах двигались в разные стороны, заходили в бесчисленные лавки, сидели
прямо вдоль тротуаров, спорили, громко смеялись.
Четырех-, пяти- и даже девятиэтажные каменные дома стояли по обе
стороны улицы. Тяжелые медные кольца свешивались из львиных пастей в высоких
дубовых парадных. Солнце без помех светило в забранные сверкающим
александрийским стеклом окна...
А он уже был не здесь. Глухие настороженные стены с узкими щелями,
покинутые людьми селения, кровь на площадях ждали его. Совы ухали по ночам.
Историю Эраншахра писал Авраам -- сын перса Вахромея...
Как только переплыли на пароме Босфор, в ромей-ской провинции Вифинии
встретились с Эраншахром. Цыганские телеги-фуры с плетеными крышами стояли у
самого берега. Изгоняли домов из Эраншахра, и брели они по всем ромейским
дорогам, вызывая неприязнь своим жалким видом. Не допускали их в
Константинополь и другие города империи. Они составляли здесь плоты,
привязывали к ним телеги и плыли через Мраморное море в провинцию Европу,
растекаясь оттуда по Фракии, Македонии, Иллирийскому побережью. Разговоры
шли среди них, что куда больше повезло тем, кто пошел через пустыню в Египет
или ушел в Ту-ран...
А через две недели стали попадаться беженцы-инородцы: ромеи, арамеи,
сирийцы, иудеи. Да и персов было немало, побросавших свои дома в страхе
перед людьми пайгансалара с крючьями. Прилетевшая из лесу стрела воткнулась
как-то в акацию рядом с Барсуком, и он на время снял свою черную куртку...
Кучка конных иудеев, не отставая, ехала на хвосте посольского каравана.
Еще в Константинополе через Леонида Апиона вели они какие-то переговоры с
самим Барсуком. Лишь случайно узнал Авраам, что о "ростке древа Давидова"
шла между ними речь. Оказалось, выкупить хотят они Аббу, если жив он до сих
пор в каризе, куда бросили его в ночь смерти Розбеха. Деньги, собранные с
разных сторон мира, сулили за него.
7 М Сииашко193
Четыре длиннобородых старика в черных ермолках ехали среди них. На
каждом привале молодые иудеи садились вокруг, не снимая кольчуг, с длинными
кинжалами в руках, а старцы раскрывали большую книгу с медными застежками и
начинали дико спорить, плюясь и проклиная друг друга до двенадцатого колена.
Авраам понимал все: об одном лишь слове шли пререкания. В ушах у него стоял
грустный голос маленького Аббы:
"Ты не знаешь, что такое наши евреи... О, эта тупая вера в книгу!" В
Даре, на самой границе, остались иудеи в ожидании ответа...
Тысячи повозок с камнем двигались по древней Ке-евой дороге со стороны
Эдессы. Новую большую крепость сооружали ромеи напротив Нисибина...
В Нисибине уже тоже ночами слышалось шуршание и раздавались вопли
людей. По Тигру плыли черные тайяры. Стоны и плач доносились из красноватой
воды...
От заброшенной кузни при дороге завернул Авраам на полдня в знакомый
дех. Старший сын заменил на царской службе сотника Исфандиара, и жил он
дома. Дети возились у хауза, и мальчик лет двенадцати с черным клоком волос
