Кресты из неструганых бревен в руку толщиной висели у них на груди. Цепями и
грубыми веревками подвязывались они к шее. И только так должны были ходить
отныне в Эраншахре христиане.
Все они пришли сюда с этими тяжкими крестами:
старики, женщины, дети. А по другую сторону стояли
177
иудеи, и литые медные шары объемом с голову младенца висели у них под
черными бородами. Так определен был их размер по новому закону нового
вазирга Фарше-дварда...
Они отодвигались от Авраама -- христиане и иудеи, и он понял, что это
из-за его куртки. Всех, кто в красном, ловили в эти дни на улицах и волокли
на тайяры к Тигру. С холодным ожиданием смотрели на него служители
пайгансалара, охраняющие мост...
Деревянные столбы в два ряда стояли на мосту, и люди качались на них
головой к земле. Он сразу узнал епископа мар Акакия. Такое же скучное лицо
было у него, как всегда, только перевернутое, и надвое был разодран
подбородок. А напротив покачивался от ветра мар Зутра, экзиларх иудейский, и
веером свисала большая борода на голый блестящий лоб. В вавилонском
Междуречье отсиживался он до сих пор, отбиваясь от войска, но был наконец
схвачен...
Кто-то вежливо тронул его за плечо, и Авраам оглянулся. Сзади стоял
старый еврей, с которым говорил он как-то в доме экзиларха.
-- Ну, как вам это нравится? -- спросил тот, как будто продолжая
прерванный разговор.--А знаете, что сделали с нашим Аббой? Его бросили в
кариз, чтобы рыл там канал. Это под землей, вместе с гуркага-нами...
Он вдруг уцепился за рукав Авраама и потащил из толпы. Глаза его
восторженно сияли.
-- Знаете, что я вам скажу...--зашептал он в самое ухо.--Все равно
остался столб огненный... Будет он... Будет!..
Авраам вырвался из рук сумасшедшего старика и побежал пыльными
переулками...
Знакомое подворье, обсаженное шах-тутом, было перед ним и большие
ворота. Голодная собака бросилась ему под ноги. Чернели склады сорванными
дверями, песок выше колена намело к ним. Авраам уже слышал, что Авель
бар-Хенанишо, его родственник, водит теперь караваны где-то через хазарские
владения...
-- Меня не тронув--сказал врач Бурзой.--Они уже звали к этому...
Маздаку... и я смог принести облегчение
178
его почкам. Это болезнь всех, кто долго был в сырости, под землей...
Они очень дорожат своим здоровьем, такие люди...
Авраам не знал, почему пришел к Бурзою. Пустота и холод наполняли там
стены. В дом, где бывал Розбех, боялись заходить. Врач обрадовался: ему
необходимо было говорить.
-- Вы заметили, что этот... Маздак... всегда молчит. Видели на базаре
старого индуса с коброй? Если бы он заговорил, кобра укусила бы его.
Таинство молчания!.. Есть "Уста Маздака". Так они называют отказавшегося от
своего рода Фаршедварда. И тот говорит, что правда необъяснима для каждого
человека в отдельности. Только толпе можно овладеть ею. Помните: "О Маздак,
о-о!.." Все очень просто, но пройдет время, и мы с вами сами будем
выискивать в этом мистическое, вечное, так или иначе великое. Простота
объяснения страшит наши диперанские умы. Мы ведь тоже хотим быть великими...
Врач Бурзой помолчал, отрицательно покачал головой:
-- Никому еще это не проходило даром!.. Неожиданно явился Лев-Разумник.
Близким человеком к вазиргу Фаршедварду, главному ненавистнику иудеев, стал
он. Говорили, что никому не доверяет тот больше, чем ему.
-- Каждьш шахрадар имеет своего жугута! Бурзой шепнул это арийское
присловье, пока Лев-Разумник вышагивал по комнате.
-- Он дурак был, этот Абба! -- с важностью сказал Лев-Разумник. -- Не
понять такой простой вещи, что "Четыре" это "Четыре", "Семь" это "Семь", а
"Двенадцать" это "Двенадцать". Вот и докатился до измены великой правде...
Врач Бурзой и Авраам молчали.
-- Тебя тоже хотели там пощупать, но я поручился им.--Он
покровительственно кивнул Аврааму. -- Между прочим, сам великий Маздак
откуда-то помнит тебя. У него замечательная память.
Лишь через неделю пришел он в дасткарт. Вещи его были выброшены наружу.
У самой двери на земле валялся его мешок, кожаная сумка, свитки. Рабы
перешагивали через них. Они заделывали проломы в стенах, мыли
179
и чистили помещения, красили все сверху донизу густой, сильно пахнущей
бронзой.
-- Тут уже нет места, -- сказала ему Мушкданэ. -- Сам понимаешь:
Мардан-шах близок великому Маздаку и не может жить, как сова, в таких
развалинах. Для начала хоть кое-что необходимо сделать...
Она принялась по-дружески рассказывать ему, какой умный и красивый сам
великий Маздак. И очень простой: долго говорил с ней, когда все они
собрались в царском дворце, обещал на днях сам прийти к ней. Ему, наверно,
понравится розовый шелк, который остался от Фарангис -- жены этого старика
эрандиперпата, который жил здесь когда-то, еще до великой ночи. Очень идет
такой шелк к цвету ее кожи...
Какая-то девочка из прислуживающих споткнулась от испуга, увидев ее.
Желтые сливы просыпались из таза, что несла она на голове. Мушкданэ сорвала
серебряную туфлю с ноги и принялась яростно колотить ее каблуком по лицу.
Девочка только всхлипывала, не смея поднять руки. Кровь закапала у нее из
носа, из разбитого глаза.
-- Прямо не знаю, что делать с ними! -- пожаловалась Мушкданэ. --
Недо^ядишь где-нибудь, и сразу убыток...
Она побежала в коридор, переваливаясь на серебряных туфлях. В ширину
Мушкданэ уже была такая же, как и в высоту...
Книги из библиотеки горой лежали на заднем дворе дасткарта. Лошади,
привозящие из окрестных селений масло и пшеницу в хранилище, шли по ним,
оставляя навозные следы. Он выбрал все, что мог унести...
Когда прошел он ворота, черные всадники пайганса-лара проволокли на
рысях окровавленного человека. Бритая голова колотилась вдоль дороги о камни
и стволы деревьев. Слипшийся клок черных волос, оставленных на счастье,
попадал всякий раз под копыта лошадей. Фархад-гусан это был, певший когда-то
о жнецах на горе...
Азаты молча стояли у сторожевой башни, и сотник Исфандиар находился
среди них. Арийское послушание было в их глазах... А на площадке для
наблюдения стоял Мардан. Нос отвердел теперь у него, и ноздри смотрели
прямо. Бугры уже не прятались всякий раз.
180
Домашний раб при Мардане рассказал сегодня Аврааму, как все получилось.
Ремнем избил когда-то Мардана Фархад-гусан. И слухи ходили, что был он тем
азатом, который в "Красную Ночь" снес на площади голову Быку-Зармихру. Вот
Мардан и донес об этом младшему из Каренов -- вазиргу Фаршедварду. Да и сам
Мардан уже в силе...
VIII
Первым к царю царей и богу Каваду сидел Тахамтан. Для него уложили
специальный помост из подушек, и возвышался он над остальными в Царском
Совете.
Фаршедвард садился сразу за Тахамтаном. Черный комочек вдруг вынырнул
из-под руки и оказался на подушке раньше него. Большой безгубый рот страшно
открылся навстречу вазиргу Фаршедварду. Но Тахамтан повернул голову, и
послушно отполз на третье место горбун пайгансалар...
И по всему залу слышалось шуршание. Никак не могли успокоиться люди,
одетые в черные кожаные куртки-кабы. Они неслышно передвигались, сталкивая
друг друга с подушек и устремляясь ближе к Тахамтану. Он обвел их желтым
взглядом...
С другой стороны, где сидели воители, тоже появились люди в черном.
Через подушку от эранспахбеда Сиявуша сидел уже один из них. Лишь в сословии
ва-стриошан все было по-прежнему белое...
В глубь диперанской ниши посмотрел Авраам. Не было рядом уже Артака,
Аббы и самого главы царских писцов -- старого безобидного Саула. Вместо него
пришел диперан второго ряда Фаруд из Нисибина -- тот самый, которому помогал
в юности Авраам переписывать христианские колена города. Фаруд сказал, что
опа-скудились ктесифонские дипераны-иноверцы, и призвали его навести
порядок. Служители пайгансалара -- по два с каждой стороны -- сидели теперь
в нише, не спуская с диперанов глаз...
Фаршедвард сделал положенный знак и склонился перед царским троном.
Потом он повернулся к Тахамтану, опять закрыл ладонями глаза и губы. И сразу
вдруг обе руки вскинул кверху:
-- О великий Маздак!..
-- Маздак, о-о-о-о-о!..
181
Застонали изукрашенные стены, рельефы, курильницы, притухли и снова
загорелись трехъярусные светильники. С поднятыми к Тахамтану руками сидели
все, и рты были округлены в самозабвенном молении. Проснувшийся старец в
ряду сословия вастриошан в недоумении вертел головой. И царь царей пробежал
быстрым удивленным взглядом по нишам...
Фаршедвард не опускал воздетых рук:
-- Слава тебе, светоносный Маздак!.. Все, сказанное до тебя, лживо. Во
тьме блуждали люди, пока не пришел ты и не возвестил "Четыре, Семь и
Двенадцать". На все времена и всем народам указал ты путь к счастью. Как
красное солнце встаешь над миром, и рассеивается тьма!..
-- О-о-о-о-о!..
На этот раз увидел их Авраам. В нишах по всем стенам были спрятаны
люди. Короткий знак делал пайган-салар, и завывали они высокими голосами.
Вслед за ними начинал стонать зал. Старец в белом все вертел головой.
Светлолицый Кавад уже никуда не смотрел...
-- Напрасны надежды приспешников тьмы на хаос и безвластие! -- гремел
Фаршедвард. -- "Четыре, Семь и Двенадцать" -- это величайший порядок в мире.
Нет при нем места лживым разногласиям и сословному противоборству. Все люди
-- братья на земле Эран-шахра!..
Веселыми, злыми брызгами сверкали глаза Фарше-дварда. Как у пьяных
слонов, отсвечивали они красным. И не было на гладком породистом лице прямых
и честных солдатских морщин, как у Быка-Зар-михра...
К возрождению чистого арийского духа призвал Фаршедвард. Этот дух
древних воителей Ростама и медноте-лого Исфандиара, дух великих Кеев, дух
Арташира и Шапура -- победоносных внуков Сасана, гармонически сочетается с
правдой Маздака. Он, этот воедино слившийся дух, помог опрокинуть ромеев,
посягнувших на само существование Эраншахра.
Именно под эту основу основ подкапывались розбе-хиды. Твердая арийская
верность правде страшила их. Они знали, куда следует направить удар.
Безродные христиане с их противной арийскому духу иудейской книгой были у
них главными советниками. На деньги, идущие от кесаря, готовилось
неслыханное злодейство...
182
Следующим говорил бывший вождь истинно верящих в правду из Истахра:
-- О великий Маздак!..
-- Маздак, о-о-о-о-о...
Он повторил все сказанное Фаршедвардом и к концу заметил, что не все
еще розбехиды выловлены в Эран-шахре. Коварны они и, как червь в спелое
яблоко, пролезают порой в самое сердце правды. Ничье имя не назвал он, а
только посмотрел на сидящего перед ним другого вождя -- из Хузистана...
Тахамтан кивнул головой, и сразу выкрикнули это имя. Негодующе
простирались к хузистанскому вождю руки. Тот закричал, что был всегда врагом
подлому Роз-беху, но не дали ему говорить...
-- О великий Маздак!..
-- О-о-о-о-о!..
Притухали и вспыхивали светильники...
Дипераны уже знали, что это будет, и, спустившись по крученой лестнице,
затаились в простенке. Черные люди стояли во дворе с поднятыми крючьями, и
шли в полосе света сословия...
Что-то захотел крикнуть опять вождь из Хузистана, но острое железо уже
разорвало горло. Клокотание послышалось в наступившей тишине...
Другой хотел убежать, но крючья неумолимо подцепили его за ребра, в
промежность и под подбородок. Их специально учили этому, людей в черном.
