незыблемость Вселенной. Сила, которая заявляет о себе различными
способами, и ради того, чтобы перекинуть мост над пропастью, разделяющей
нас и эту силу, мы рассматриваем каждое из ее проявлений как
"божественное", да, и возносимся духом своим то к одному из ее проявлений,
то к другому в зависимости от наших нужд. Те из нас, кто не получил
должного образования, воспринимают богов буквально, видят в них существа с
лицами и индивидуальностями. Другим же свойственно метафизическое
воззрение на божественную силу; для таких людей это уже не просто какое-то
племя могучих духов, живущих над нами. Но нет никого на материке Велада,
кто бы оспаривал существование самой этой силы.
- Приходится только завидовать им, - покачал головой Швейц, - тем,
кто воспитан в культурной среде, обладающей такой связанной системой
понятий и структур, тем, кто приобрел веру в абсолютные истины, тем, кто
ощущает себя частицей божественного распорядка. Как, должно быть, чудесно
обладать таким духовным богатством! Одна эта система веры может оправдать
многие пороки вашего общества!
- Пороки? - внезапно я почувствовал, что оказался в роли
обороняющегося. - Какие это пороки?
Швейц прищурил глаза и провел языком по губам. Возможно, он
лихорадочно взвешивал, то ли я разгневан его словами, то ли они заставили
меня страдать.
- "Пороки", вероятно, слишком сильное слово, - ответил он. - Лучше
было бы назвать их несуразицами, нет, еще лучше - ограниченностью вашего
общества. Речь идет о необходимости тщательно скрывать свой духовный мир
от своих сограждан. Вам нельзя в разговоре упоминать о себе, вам претит
откровенность в беседах, вам кажется безнравственным открыть свою душу...
- Разве перед вами сегодня не раскрыта душа, вот в этой самой
комнате?
- О, - развел руками Швейц. - Но вы же разговариваете сейчас с
чужеземцем, с человеком, не являющимся частицей вашего общества, с
человеком, у которого, как вы тайно подозреваете, могут быть рога и клыки!
Вы бы допустили подобную вольность с кем-либо из жителей Маннерана?
- Никто еще в Маннеране не задавал подобных вопросов!
- Может быть, и так. Видимо, вам недостает свойственной уроженцам
этой планеты натренированности в самоподавлении. Эти вопросы относительно
философских аспектов вашей религии нарушили уединенность вашей души, ваша
милость? Они для вас оскорбительны?
- Нет возражений против того, чтобы поговорить о таких вещах, -
постарался успокоить я землянина, но, думаю, это прозвучало не очень
убедительно.
- Но ведь такой разговор запрещен для вас, не так ли? Мы редко
прибегали к неприличным выражениям, разве что были случайные обмолвки, но
мы рассматривали непотребные понятия, в каком-то смысле даже запретные. Вы
позволили себе несколько раздвинуть стены, окружающие вас, не так ли? За
это можно только поблагодарить вас. Потому что в течение столь долгого
пребывания здесь не удалось ни разу поговорить свободно с кем-либо! Вы
понимаете, ни разу! Пока сегодня не возникло ощущения, что вы
соблаговолили немного раскрыть себя. Это необычное переживание, ваша
милость.
На лице у него вновь появилась усмешка. Он стал порывисто ходить по
кабинету.
- Поймите, не было желания критиковать ваш образ жизни. Хотелось, на
самом деле, даже похвалить одни его стороны и попытаться понять другие.
- Какие же похвалить, а какие - понять?
- Понять ваш обычай возводить стены вокруг себя. Похвалить легкость,
с которой вы принимаете божественное присутствие. Можно только этому
завидовать. Как уже говорилось, ваш собеседник воспитан без веры как
таковой, и поэтому не способен воспринять веру. Голова у таких людей
всегда полна скептических вопросов. Не дано по складу своего ума постигать
то, чего нельзя увидеть или почувствовать, и поэтому приходится быть
всегда одиноким, странствовать по глубинам Галактики в поисках подступов к
вере, пробуя то одно, то другое, но никогда не обнаруживая их...
Швейц на некоторое время умолк, лицо его горело и было покрыто потом.
- Так что, вы понимаете, ваша милость, что у вас здесь есть нечто
драгоценное, эта способность ощущать себя частицей более могучей силы.
Хотелось бы этому научиться у вас. Разумеется, весь вопрос состоит в
воспитании. Борсен до сих пор признает богов. Земля давно отринула
бесплодную догматику. Цивилизация еще молода на этой планете. Для того
чтобы религия изжила себя, нужны тысячелетия.
- Кроме того, - вмешался я, - эту планету заселили люди, обладавшие
сильными религиозными убеждениями. Они поставили своей целью сохранить их
и предприняли огромные усилия, для того, чтобы донести их до своих
потомков.
- И это тоже. Ваш Завет! Когда он был создан... полторы тысячи, две
тысячи лет назад? Он мог бы давно обратиться в прах, но выстоял! Он
сильнее, чем когда-либо. Ваша благочестивость, ваше смирение, ваша
самодисциплина...
- Тем, кто не способен был воспринять идеалы первых поселенцев, -
подчеркнул я, - не разрешалось оставаться среди них. И это оказало сильное
воздействие на культуру, воспитание и нравственность будущих поколений.
Только таким путем бунтарство и атеизм могут быть изжиты из целой расы.
Согласные остаются, несогласные уходят.
- Вы говорите об изгнанниках, которые переселились на материк Шумар,
ваша милость?
- Значит вам известна наша история?
- Естественно. История любой планеты, на которой приходится бывать,
представляет огромный интерес. А вы там когда-нибудь были, ваша милость?
- Немногие из нас посещают этот материк, - неохотно вымолвил я.
- Но хотя бы изредка мечтали его посетить?
- Никогда.
- Есть такие, которые туда отправляются, - сказал Швейц и как-то
странно улыбнулся мне. Я намеревался расспросить его об этом, но в это
мгновение вошел секретарь с кипой бумаг, и Швейц начал прощаться.
- Не хочется отбирать драгоценное время у столь уважаемого человека,
- начал вежливо кланяться он. - Возможно, в какой-нибудь другой раз можно
будет продолжить этот разговор?
- Хотелось бы надеяться на это, - сказал я ему.
29
Когда Швейц ушел, я еще долго сидел за своим столом, откинувшись и
закрыв глаза, и повторял про себя сказанное во время нашей беседы. Как
легко ему удалось проникнуть сквозь мои защитные барьеры! Как быстро мы
начали говорить о самом сокровенном!
Правда, он - инопланетянин, и, общаясь с ним, я не был столь строго
связан нашими обычаями. И все же мы сблизились с опасной скоростью. Еще
минут десять - и я бы открылся перед ним так, как будто он был моим
побратимом. Я был поражен и напуган своим забвением благопристойности и
той легкостью, с какой он коварно принудил меня к откровенности.
Но разве он один в этом виноват?
Я послал за ним, я первый стал задавать скользкие вопросы. Я задал
тон нашей беседы. Он почувствовал какую-то мою шаткость, ухватился за нее,
быстро изменил ход разговора, и уже не я стал расспрашивать его, а он -
меня! И я всецело смирился с этим. Опасливо, но все же с готовностью я
открылся перед ним. Меня влекло к нему, а его - ко мне. Швейц -
искуситель! Швейц - человек, умело воспользовавшийся моей слабостью,
скрываемой так долго, скрываемой даже от самого себя! Каким образом
удалось ему понять, что я готов открыться?
Его быстрая эмоциональная речь, казалось, все еще отдавалась эхом в
комнате. Вопросы, вопросы, вопросы. А затем - откровения! "Вы - человек
верующий?.. Вы верите в богов в буквальном смысле?.. Если бы я только мог
обрести веру!.. Как я завидую вам!.. Но пороки вашего общества!..
Отрицание своего "я"... Вы бы позволили подобные вольности с жителем
Маннерана?.. Скажите мне, ваша милость... Откройтесь мне... Я здесь так
долго был одинок..."
Между нами зародилась какая-то странная дружба. Я пригласил Швейца к
обеду. Мы ели и разговаривали, щедро лилось голубое вино, изготовленное в
Салле, и золотистое из погребов Маннерана, и когда оно разогрело нас, мы
снова заговорили о религии, о неверии Швейца и о моей убежденности в том,
что боги существуют. Халум вышла к нам. Заметив способность Швейца
развязывать мой язык, она позже сказала:
- Ты тогда казался таким пьяным, каким никогда раньше не был,
Кинналл. Твои глаза горели огнем. А ведь вы выпили всего лишь три бутылки
вина. Должно быть, что-то другое разгорячило тебя и заставило так вольно
говорить.
Я тогда рассмеялся и сказал, что на меня находит безрассудство, когда
я остаюсь наедине с землянином, и что мне довольно трудно придерживаться
обычаев, разговаривая с ним.
Во время нашей следующей встречи, в таверне близ здания Судебной
Палаты, Швейц сказал:
- Вы любите свою названую сестру?
- Разумеется, каждый любит свою названую сестру.
- Здесь имелось в виду "любите" в совершенно определенном смысле, -
заявил он, понимающе усмехнувшись.
Я напрягся и невольно отпрянул от нее.
- Разве мы настолько опьянели в тот вечер? Что вы тогда услышали о
ней?
- Ничего, - пожал плечами Швейц. - Об этом говорили ваши глаза,
улыбка. Вам не нужны были слова.
- Может быть, лучше поговорим сейчас о чем-нибудь другом?
- Как будет угодно вашей милости.
- Это деликатная тема и... мучительная.
- Тогда извините, ваша милость. Просто хотелось получить
подтверждение своим догадкам.
- Такая любовь как раз запрещена нам.
- Хоть и нельзя утверждать, что она никогда не возникает, не так ли?
- спросил Швейц и, приблизив свой бокал, чокнулся со мной.
В то мгновение я твердо решил никогда больше с ним не встречаться. Он
слишком глубоко заглянул внутрь меня и говорил о сокровенном чересчур
свободно. Но дня через четыре, столкнувшись с ним на причале, я снова
пригласил его на обед. Лоимель была недовольна и отказалась выйти к столу.
Халум тоже не пришла, сославшись на то, что приглашена к друзьям. Когда же
я стал настаивать, она сказала, что в присутствии Швейца чувствует себя
как-то неловко. Правда, в Маннеране был Ноим, и он присоединился к нашей
трапезе. Мы понемногу пили, разговор поначалу не клеился. Постепенно мы
все же разговорились и рассказали Швейцу, как я бежал из Саллы, опасаясь
своего брата, а Швейц описал нам, как он покидал Землю. Когда в тот вечер
землянин ушел, Ноим сказал, причем не очень-то осуждающе:
- В этом человеке много сатанинского, Кинналл.
30
- Этот запрет на самовыражение, - сказал Швейц, когда мы в очередной
раз оказались вместе, - можете ли вы объяснить его, ваша милость?
- Вы имеете в виду, что запрещено говорить слова "я" и "мне"?
- Не только, поскольку при этом вам отказано в образе мышления,
сопутствующем употреблению таких слов, как "я" и "мне", - покачал он
головой. - Меня интересует заповедь, которая заставляет вас замыкаться в
себе, ограничивать круг доверительного общения побратимами и
исповедниками. Обычай возводить вокруг себя стены оказал влияние даже на
вашу грамматику.
- Вы имеете в виду Завет?
- Да, Завет, - кивнул он.
- Вы говорили, что знакомы с нашей историей?
- Довольно глубоко.
- Вам известно, что наши предки были людьми суровыми, привычными к
холодному климату, не боялись трудностей, недоверчиво относились к роскоши
и опасались праздности. Они прибыли на Борсен, чтобы избежать разлагающей
скверны на своей родной планете.
- Разве это так? Они были просто беженцами, которые удирали от
