покидал здешние места по той, другой дороге. Иногда, правда, если
a{kn желание и хватало сил, я добирался до последних скал и,
повернув обратно, шел на север. Время от времени бывает занятно
увидеть все то же самое в зеркальном отражении. Однако потом я
опять поворачивал на юг, чтобы покинуть эти места обычным путем.
Так что дед был прав. Здесь не возвращаются...
Было очень тихо. Я лег на сухую горячую землю рядом с
рюкзаком и, сощурив глаза в узенькие щелочки, принялся
разглядывать висевший почти в зените слепящий шар.
Нужно расслабиться, прежде чем идти дальше. Иначе эта бешеная
белая звезда напрочь расплавит мозги, пока добреду до места...
Придя на берег, я вынул из рюкзака смотанную в бухту веревку,
обвязал один ее конец вокруг вертикальной скалы у края белого
слоистого обрыва и сбросил всю бухту вниз. Наклонившись, проследил
взглядом за тем, как падала и разматывалась веревка, и как второй
конец ее завис, покачиваясь, в трех метрах над большой плоской
каменной плитой, выступающей из-под обрыва в море примерно на
двадцать метров.
Это была моя любимое место. Внизу на плите можно загорать,
тренироваться, а в тихую погоду - даже ночевать. Море под кромкой
плиты не слишком мелкое, но и не очень глубокое - метров десять-
пятнадцать, камни образуют под водой ступени, покрытые мидиями,
устрицами и подводной растительностью, вокруг постоянно снуют стаи
разноцветных рыб, ползают крабы, в толще воды колышутся
полупрозрачные купола медуз. Морские ежи, звезды, актинии и
большие красивые ракушки во множестве покрывают дно бухты, которое
уступами спускается до пятидесятиметровой глубины и переходит в
пологий песчаный шельф. Вода в этих местах всегда прозрачная.
Правда, иногда - при сгонном ветре с берега - она становится,
мягко говоря, холодноватой, но потом ветер обыкновенно меняется и
снова приносит теплые водные массы из открытого моря. Бухта
образована почти идеальным полукругом белых известняковых обрывов,
спуститься с которых к воде - на плоскую плиту - можно только по
веревке. В непогоду внизу делать нечего - там все кипит и тяжелые
волны с грохотом обрушиваются на белые скалы. В самом центре бухты
есть небольшой утес. Во время шторма он почти не виден, только
буруны и фонтаны брызг указывают его местоположение. В тихую
погоду его плоская поверхность на полметра-метр выступает из воды.
От края плиты до утеса - ровно сто метров. Очень удобно, поскольку
его край во время тренировки всегда служит мне противоположным
бортиком бассейна. Возле него даже можно делать поворот-сальто.
За много лет я привык к этой бухте, и обычно начинаю свой
путь по побережью с того, что около недели здесь отдыхаю.
Я не стал ставить палатку, а спустился к воде, бросив наверху
рюкзак. Вечером, когда станет прохладней, возиться с палаткой
будет намного приятнее. Тем более, что спешить мне некуда, палатку
я поставлю за несколько минут, и вообще, у меня впереди дни и
недели полной свободы. Я знал, что могу остаться в этой бухте на
месяц и даже на два, если не захочу никуда идти. А если решу уйти
- могу сделать это в любой момент...
Раздевшись, я прыгнул в мягкую прозрачную воду. Сначала
нырнул к самому дну, чтобы убедиться в том, что вода внизу не
слишком холодная, потом поднялся на поверхность и медленно поплыл
к утесу, наслаждаясь мощными гребками. Я плыл брассом, я вдыхал
горячее солнце и с длинным выдохом долго скользил сквозь упругую
hgslpsdms~ прохладу, вытянувшись, и замерев, и вслушиваясь в
бульканье пузырей выдыхаемого воздуха возле моей головы...
Когда солнце поползло вниз к морю по западной стороне неба, я
взобрался наверх и поставил палатку. Сходил за пресной водой к
источнику в соседний каньон. Прогулка заняла около полутора часов.
Потом прошел по дну неглубокой балки, которая спускается из степи
в мою бухту, набрал сушняка, вернулся к палатке, сложил из камней
некое подобие очага и вскипятил котелок воды. После знойного дня
есть не хотелось, я бросил в горячую воду немного сорванного здесь
же под ногами чабреца, а затем удобно расположился с котелком и
зеленой эмалированой кружкой на краю обрыва в ожидании захода
солнца. Ветра не было вовсе. Закат обещал быть дивным...
Я не стал укладываться спать в палатке, а просто расстелил
спальный мешок в брезентовом чехле на траве и забрался в него,
положив под голову завернутый в свитер и штормовку плоский камень.
Прежде, чем заснуть, я долго смотрел на звезды. Говорят, в горах
небо выглядит еще фантастичнее. Веротянее всего, так оно и есть,
хотя мне трудно это себе представить. В небе над южными степями в
Млечном Пути видна каждая отдельная звездочка... И потом, я плохо
переношу лес, замкнутые пространства, холода и гористый рельеф.
Мне больше по душе открытые места, где все видно до самого
горизонта, залитые беспощадным солнцем голые каменистые равнины,
дрожащие в ослепительном полуденном безмолвии пустынные пологие
холмы, неглубокие сухие каньоны с редкой путаницей низкорослых
деревьев на дне, знойное небо и темно-синий простор моря.
Он появился на следующий день ближе к вечеру, когда низкое
солнце уже окрасило золотом разбросанные по степи белые камни.
Сначала я заметил длинную узкую тень, которая двигалась по
противоположному склону балки. Присмотревшись, я увидел в самом
начале этой тени маленькую фигурку человека. Его трудно было
разглядеть, поскольку бронзовая от загара кожа обнаженного торса и
защитного цвета штаны сливались с буровато-золотистой сухой
травой, покрывавшей склон холма, по которому он шел.
Человек спустился в балку и на несколько минут пропал из
виду. Потом он появился уже на этой стороне, размеренно шагая
вверх по склону. Он явно направлялся к моей палатке. Загорелая до
цвета темной бронзы кожа его чисто выбритой головы мерцала
шафранными бликами в оранжево-золотых лучах заходящего солнца.
Я ощутил, как внутри меня волной поднимается раздражение. Он
тем меньше нравился мне, чем ближе подходил. Когда до него
оставалось десять метров, он уже не нравился мне совсем.
- Привет, - сказал он, подойдя и сбросив рюкзак на землю возле
моего очага.
- Угу, - буркнул я в ответ.
Я не совсем понимал, почему появление незнакомца так меня
раздражает. Судя по всему, он был "тихим" - таким же, как я сам,
любителем одиночества и покоя. Иначе он вряд ли пришел бы один с
рюкзаком, и вообще, вероятнее всего, не появился бы здесь, а
остановился в одной из больших бухт к северу от полуострова. Там
есть колодцы с пресной водой, широкие, плотно вымощенные потными
лоснящимися телами песчаные пляжи, море там устлано надувными
матрасами, а люди в гидрокостюмах с аквалангами и подводными
ружьями разве что не летают по воздуху на надувных лодках, плотах
и катамаранах с веслами, парусами и подвесными моторами. Там
bqecd` полно палаток, машин, битых бутылок, помойных ям и мусорных
куч, автомобильной музыки, плотно роящихся повсюду мух и пьяного
веселья с гиканьем, гоготом, пыльными ночными дискотеками,
ракетами и предрассветной пальбой по воде из самых разнообразных и
разнокалиберных видов фирменного и самодельного оружия. Здесь - на
южной стороне - пресной воды почти нет, а те немногие источники,
которые имеются, находятся далеко от мест, в которых можно
спуститься к морю без веревки. Потому эта часть полуострова всегда
пустынна. Он пришел сюда. Мало ли, захотелось человеку побыть
наедине с природой... Это, вроде бы, не причина для того, чтобы на
него злиться.
Может быть, все дело было в том, что, по моему мнению, побыть
наедине с природой в этих местах невозможно? Здесь можно только
остаться один на один с самим собой, потому что здешняя природа не
имеет своего собственного характера. По крайней мере, так мне
всегда казалось. Возможно, потому, что известняки - это породы,
сложенные оболочками, из которых внутренняя органическая жизнь
ушла сотни тысяч лет назад, а собственной жизни у них не было с
самого начала, и, безучастно лежа здесь под солнцем, они за многие
десятки тысячелетий сделались никакими? Особо населенными эти
места никогда не были, войны и массовые кровопролитные битвы
обходили их стороной, поскольку люди бились обычно за края
благодатные, а здесь сражаться было вроде бы не за что. Да к тому
же солнце и пронизывающие ураганные ветры - они начинаются осенью
и не стихают до самой весны - все это выжигает и выдувает прочь
даже самые незначительные крохи человеческих эмоций, желаний и
страстей, которые когда-либо вспыхивали здесь и впитывались в эти
ноздреватые древние камни. Приходя сюда, я всегда оставался в
одиночестве, которое еще ни разу никем не было нарушено. За годы я
привык, попадая в эту бухту, ощущать себя изолированным от всего
остального мира. В отличие от вулканических пород и базальтовых
скал в других частях побережья, камни этого полуострова никогда
ничего не диктовали, не навевали никаких настроений, не
генерировали никаких мыслей. Здесь я оставался один на один с
самим собой - таким, каким я был где-то в самой-самой глубине себя
в данный конкретный момент своей биографии. И я автоматически
распространил это правило на всех людей: каждый, приходящий сюда в
одиночестве, должен оставаться один. Вряд ли такой подход можно
назвать корректным, в конце концов, сколько людей - столько и
мнений. Однако лично меня вопросы корректности интересовали очень
мало, я хотел быть один... Я привык к тому, что я - один. Теперь
же рядом появился кто-то еще, он принес сюда себя, я ощущал, как
он теснит меня в пространстве, нарушая мой внутренний тет-а-тет и
клубком всего своего человеческого вваливаясь в благостное ничто
пустого августовского предвечерья, и это было мне неприятно. И
разозлился я, по всей видимости, оттого, что не привык ни с кем
делить пространственно-временную затерянность бухты, которую
всегда считал своей.
- Я не буду тебе мешать, если хочешь, я остановлюсь на той
стороне балки, - сказал он через плечо, явно почувствовав спиною
исходившую от меня неприязнь.
- Какая разница, - пробурчал я, - ты ведь все равно уже здесь.
Становись, где хочешь... Можешь даже моим очагом пользоваться.
Фраза об очаге явилась для меня самого полнейшей
неожиданностью. Но именно она разрушила повисшую в воздухе
напряженность. Впрочем, я не был в этом уверен, мне даже
показалось, что, скорее, он сделал что-то с тем собою, которого
ophbnknj на мой холм. Что растаяло первым - его плотное тяжелое
"вот он - я" или мое раздражение - я так и не понял. Как бы то ни
было, я вдруг ощутил, что его пребывание здесь - вещь совершенно
естественная, и что в конечном счете мне придется с этим
смириться, и, может быть, даже принять его в качестве
неотъемлемого элемента окружающего пространства.
Он сидел на земле возле очага и смотрел на море. Мне видна
была только его спина. На вид он казался очень сильным, хотя
атлетическим его телосложение я бы не назвал. Могучая мускулатура
не производила впечатления особенно рельефной из-за достаточно
заметного слоя подкожного жира, покрывавшего его тело. Мне не
нравится такой тип. Мое собственное тело всегда было мускулистым и
довольно сухим. Однако я оценил то, насколько расслаблены все его
мышцы в состоянии покоя.
- Тюлень, - мысленно определил я его тип и подумал, -
интересно, что это он такое с собой делает, чтобы быть в подобной
форме?.. Плотный, гладкий, мощный... И толстым не назовешь...
