вернулся, неся подмышкой двух длинных - сантиметров по сорок, не
меньше - и очень толстых земляных червяков сизо-красного цвета.
- Разве они не спят? - спросил я. - Уже ведь почти зима.
Невиданные размеры червяков меня почему-то не удивили.
- Я взял их сонными, - ответил он. - Видишь, вялые какие. Но
жирные: за лето отъелись.
Мы размотали удочки. Обнаружив, что они - без крючков, я уже
почти не удивился. Чего еще можно было от него ожидать?.. Альберт
Филимонович показал мне, на каком расстоянии от грузила должен
быть поплавок и сказал:
- Червячка привязывай осторожно - петелькой за самый хвостик,
чтобы мягкие внутренности и скелет не повредить. Если сильно его
травмировать, рыба не клюнет.
- Скелет?!
- А что? У тебя же скелет есть. Почему у него не может быть?
- Но ведь он - червяк?
- Ну, червяк, и что? Разве это повод презирать его или считать,
что он чем-то хуже тебя? В конце концов, именно он является
посредником между тобой и твоей рыбой.
- Моей рыбой? - переспросил я, сразу же забыв о червяковом
скелете.
Альберт Филимонович ничего не ответил и забросил свою удочку.
- Без четверти семь, - сообщил он после непродолжительного
молчания. - Забрасывай удочку, рыба уже шевелится во сне...
- Бред, - подумал я. - Какая рыба в конце ноября? Она уже вся
давным-давно на ямах...
Мне снова стало холодно и неуютно, но, чтобы лишний раз не
действовать ему на нервы - кто знает, какие еще фантазии могут
bngmhjmsr| в его больном мозгу? - я все же аккуратно - за самый
хвостик - привязал своего червяка и забросил удочку.
- Теперь будем ждать, - сказал Альберт Филимонович.
- Чего ждать? - не сдержался я.
- Заветного мгновения, когда рыба проснется и поднимется из
неведомых глубин, чтобы клюнуть на нашу наживку.
- Каких в задницу глубин, здесь всего-то воды по горло...
- Это для тех, кто переходит вброд, - терпеливо объяснил он. -
Рыба - она вброд не ходит. Рыба имеет обыкновение плавать в
неизмеримой толще кристально прозрачных антрацитово-черных вод...
Если она, конечно, не летучая. Которая летучая - той время от
времени свойственно бывает воспарять...
- Так ведь вы говорите, что здесь - Оболонь! Откуда на Оболони
летучая рыба? Это же не тропики... Здесь летучие рыбы не живут.
- Живут, не живут... Ты-то откуда знаешь?
- Но ведь это же - Оболонь, - чуть не плача от ощущения
безнадежности, произнес я.
- Ну и что? Про Оболонь-то кто тебе сказал?
- Так вы же и сказали...
- Вот и я о том же... Странное все-таки существо - человек...
Ему как скажешь - так и будет. Главное - чтобы убедительно. Ну и,
по-возможности, с чувством... Ведь не просто так три четверти
человечества питаются лапшой. Похоже - привычка... И наука, между
прочим, утверждает, что лапша - это очень полезно. Усваивается,
дескать, хорошо...
Почему-то его высказывание показалось мне оскорбительным, и я
почти обиделся. Не за себя - за человечество. И даже немножечко -
за науку. Но потом сообразил, что обижаться на психически больного
- неблагородно и, кроме того, попросту глупо. А потом произошло
нечто, заставившее меня мигом позабыть и о лапше, и о науке, и
даже о судьбах человечества.
Я вдруг заметил на противоположном берегу озера какое-то
яркое пятно. Присмотревшись, я увидел стайку девушек в цветастых
спортивных костюмах и пестрых кроссовках от "Нью бэланс".
Окруженные теплым пузырем радужного света, девушки легко и весело
скользили трусцой по самой кромке узкого песчаного пляжа.
- Спортсменки! - радостно подумал я и рванулся к ним.
- Стоять!!! - раздался за моей спиной резкий окрик.
Я застыл как вкопанный - по щиколотки в неподвижной черной
воде. От моих ног по жирной зеркальной глади расходились круги.
Девушки бежали и делали вид, что наши расклады их не касаются. Я
медленно оглянулся.
Альберт Филимонович сидел на прежнем месте, не выпуская из
рук удочку, но теперь в зубах его был зажат выпачканный землей
широкий нож.
- На место, - сквозь стиснутые зубы зловеще процедил он. -
Возьми удочку и лови дальше...
- Нечего здесь ловить! - с истерической ноткой в голосе
воскликнул я. - А там - девушки... Спортсменки... Теплые...
Хорошие... И спонсоры у них, видать... Кроссовки - ого какие!..
Отпустите, а? Ну пожалуйста...
- На место! - еще жестче приказал он, и холодная сталь лязгнула
в его зубах. Нож, однако, не выпал, и Альберт Филимонович с
яростным присвистом продолжил: - Спонсоры... Тоже мне...
Анатомическое строение у тебя подкачало, не тянешь ты на ихних
qonmqnpnb... и потом, не в спонсорах дело. Ты ловишь на червяка,
тебя ловят на девушек. Спонсоров уже вон поймали. А рыба - она
проснулась и только того и ждет, чтобы ты бросился назад -
вброд...
- Боже мой, - с отчаянием подумал я, - он ведь совсем рехнулся.
Вот это называется - влип...
Мне не раз доводилось видеть, с каким мастерством он метает
нож из любого положения. Искушать судьбу не хотелось... Я
обреченно вернулся на прежнее место, сел на песок и взял удочку,
поплавок которой все это время неподвижно торчал из воды в
нескольких метрах от берега. Альберт Филимонович вынул нож изо рта
и вонзил его рядом с собой в песок.
Девушки обогнули озеро и трусцой приближались к нам.
- Почему они не побежали вброд? - спросил я.
- Они уже выманили свою рыбу, - ответил он. - Своих спонсоров,
я хотел сказать...
Девушки были совсем близко. Я даже ощущал тонкий аромат смеси
женского пота и дорогих духов. Радужный свет, окружавший их, был
теплым и излучал ощущение домашнего уюта. В сумеречной хмурости
ноябрьского утра на берегу черного озера черт знает в каких местах
это казалось чем-то фантастическим и нестерпимо притягательным.
- Эй, мужички, побежали с нами, чего без толку сидеть? Рыба вся
давно ушла, а которая не ушла, ту уже поймали другие. Тут ведь все
лето ловцы толкутся, к воде не пробьешься. Идем!
- Сидеть! - приказал Альберт Филимонович, снова сжав зубами нож
и грозно вращая глазами.
- Миша, плюнь ты на него, пускай сам ловит, идем с нами!
"Откуда они знают, как меня зовут? - подумал я. - Мы ведь
никогда раньше не встречались... Наверное, это - ловушка.
Пожалуй, лучше остаться с этим козлом, как-никак, двенадцать
лет... И потом, если он не в себе, должен же кто-то за ним
присмотреть..."
- Ну что, идешь? Да ты не бойся, он своим тесаком в тебя не
запустит, это он так, пугает. Ведь он же тебя любит, вы для него
все - как дети родные... Идем!
Я отрицательно покачал головой.
- Ну и дурак. Хочешь ловить - лови, неизвестно еще, кого
поймаешь. Может, сам рад не будешь. Чувство до-о-олга!.. Из вас
двоих, между прочим, козел - вовсе даже не он...
И девушки легко затрусили прочь, ритмично вздрагивая рыхловато-
мускулистыми шейпинговыми ягодицами и унося с собой радужный свет,
тепло и уют. Предрассветные сумерки сомкнулись вокруг нас вязкой
жижей сиреневого ноябрьского тумана. Альберт Филимонович вынул изо
рта нож и снова воткнул его в песок.
- Молодец, Миша, - сказал он, - ты не поддался дьявольскому
искушению и дал достойный отпор криминогенному элементу. Теперь
вся твоя рыба - воистину твоя...
- Идиот, - подумал я, и на душе у меня почему-то вдруг
потеплело.
Однако телом я ощущал некоторую глубинную промозглость,
потому, видимо, что сиреневый туман предрассветных сумерек
странным образом проникал внутрь меня, обволакивая клетки тела
сырым холодным ощущением последней предзимней стылости. Я видел,
как он течет от клетки к клетке, слой за слоем овладевая тканями
моего организма, и все процессы жизнедеятельности делались от
}rncn почти совсем подспудными, а сознание останавливалось на
полумысли, и зависавшие в остекленении внутреннего безмолвия
разлапистые, тягучие, как хорошо разжеванный "Стиморол", до
прозрачности хлипкие мыслеформы таяли и сами превращались в
струящуюся фиолетовую мглу.
- Ой, - подумал я, - неужто и моя крыша - туда же? Вот уж не
знал, что психические заболевания могут быть заразными... Если у
него мозги все время так растекаются, то его можно понять. Бедный
Альберт Филимонович... Мама расстроится - ведь она ему всегда
симпатизировала. Выпить бы - прогреться изнутри, да и развеяться
заодно...
- У вас там в гермомешке военном водки случайно нет? - спросил
я. - Или спирта?
- Водки?!! - взвился он. - Что ты!!! Как можно?!! Откуда?!!
- Так сами ведь говорили - мешок военный. Ну где это видано,
чтобы военный - и без бухла. Прямо патология какая-то... Нет,
такого не бывает...
- Бывает, Миша, еще и не такое бывает...
- И что, ни капельки нет?
- Брать с собой спиртное, отправляясь на рыбную ловлю...
Неправильно ты как-то мыслишь...
- Я вообще не мыслю, у меня мозги оцепенели... Потому и хотел
дернуть... Согреться, да и развеяться заодно...
- Может, еще и подлечиться?
- Может быть...
- Фи, как некрасиво! От тебя, Миша, я такого не ожидал.
Функциональное употребление ограниченных доз спиртного, равно как
и психотропных средств - это пошло! Истинный воин пьет просто ради
того, чтобы пить - очень много и абсолютно не пьянея.
- А зачем пить, если не пьянеть? И почему непременно много?
- Много - чтобы развить исчерпывающе всеобъемлющий кайф, а не
пьянея - чтобы в полный рост этим кайфом насладиться... Какой
смысл набраться и тут же умом помрачиться, и всякий утратить
контроль? А после - где был, что делал, с кем, как?... Стыдно. И
синдром похмельный, опять-таки... Воин таких ошибок не допускает.
Если, конечно, он - истинный воин, а не дешевый джентльменствующий
мордобоец... Когда воин пьет, он знает, зачем он пьет!.. Ну, и что
именно он пьет - это ему тоже хорошо известно. И сколько стоит то,
что он пьет... Он ведь никогда не пьет что попало... Воин всегда
отслеживает все без исключения аспекты реальности. От спиртного
тело расслабляется, циркуляция потоков магической силы ци в
энергетической структуре человека приобретает поистине грандиозный
размах! И если контроль не утрачен, а воин не утрачивает его
никогда, всю эту энергию можно собрать и накопить в поле нижнего
света, которое находится в животе чуть ниже пупка. А это - такой
кайф!.. Даже даосский ступенчатый оргазм блекнет...
"Даосский ступенчатый оргазм"... Вот зараза... Я вспомнил
девушек, окончательно расстроился и пробормотал:
- Холодно и гадко.
- Ну, мы-то еще в завидном положении. А ты представь себя на
месте одного из червячков, которые у нас на удочках - им-то
каково? Прикидываешь? Ледяная вода, тьма, и рыба, которая вот-вот
поднимется из неведомых глубин и поглотит...
Я не дослушал. Я был червячком на толстой леске своей удочки.
Мои ноги в области голеностопных суставов были плотно охвачены
тугой петлей. Так вот почему он говорил о скелете! Выходит,
червяки - это тоже мы... А где же рыба? Я с ужасом чувствовал, что
nm` должна быть где-то здесь, совсем рядом.
Я огляделся. На некотором расстоянии справа в прозрачной
антрацитово-черной толще болтался привязанный за ноги головой вниз
голый Альберт Филимонович в мокрой полковничьей папахе без
кокарды. Это несколько меня приободрило: выходит, не один я
оказался в столь незавидном положении. На мне тоже не было никакой
одежды, я подумал, что купаться голым рано утром в ноябре -
непозволительная блажь, а потом почувствовал, что со стороны
выгляжу, должно быть, довольно несчастным, чего нельзя было
сказать о нем. Весь вид Альберта Филимоновича выражал непреклонную
решимость, из-под сложенной козырьком ладони он озирал окружающее
пространство, а в зубах его был зажат нож, который, казалось, даже
