не должен..."
Мастер Зы Фэн Чу
Медленно и весьма неохотно я открывал глаза. Так не хотелось
расставаться с темнотой... В ней не было ничего, но это меня
почему-то не смущало, поскольку там существовало что-то "другое",
заменявшее собою весь мир... Уют, теплота? Нет... Полнота?
Пожалуй... Полнота абсолютной пустоты. Ну да - совсем пусто... Там
даже не нужно было ничего хотеть... Там просто нечего было хотеть.
Но что-то все же заставило меня открыть глаза, и серый пятнистый
мир навязчиво вполз в мое восприятие, разрушив пустоту рисунком
трещин на желтоватом потолке зала, наглым жужжанием люминесцентных
ламп и чьим-то напряженным свистящим шепотом:
- О, глядите, глаза открыл. Живой...
Я ощутил, как тяжело растеклось мое тело по холодным доскам
крашеного пола, и насколько невыносимо противно возвращаться в
этот сон, который тянется изо дня в день вот уже столько долгих
лет, и в котором так много всего, что порою не знаешь, куда деться
от возможностей и бесконечных вариантов, потому что выбрать дано
всегда только один. Один-единственный... Выбор неизменно
оказывается верным, ибо так устроена эта реальность, где каждую
секунду мы вновь и вновь придумываем самих себя... Но до чего же
отвратителен иногда бывает результат... В особенности, когда
хочешь сделать как лучше... Или так, чтобы все всех устраивало...
Ну, или чтобы в грязь лицом не ударить...
Бред какой-то...
Повсюду вокруг меня были ноги, я заметил, что вверху они они
заканчивались туловищами, на которых виднелись головы с надетыми
m` них масками озабоченных физиономий. Странная перспектива... и
почему так болит бок? Нужно сделать вдох. А-а-а! Вот черт, это же
надо!.. Если не дышать вовсе, то недолго и концы отдать... Но если
дышать - так больно, то, может быть, действительно, лучше не
дышать? Однако отчего же так больно дышать? Там где-то должна быть
печень... Справа внизу... Боже, какая огромная... И ветер...
Откуда ветер? Он входит сбоку - сквозь живот - и выходит где-то
сзади... Я пощупал у себя под ребрами. Никакой дырки там не было.
Ветер врывался в тело прямо сквозь кожу. Да и был он не воздушным,
а каким-то электрическим.
- Сядь! - услышал я голос Альберта Филимоновича, и
автоматически повиновался.
Перед глазами поплыли радужные круги, и я вспомнил, что
произошло.
В какое-то мгновение спарринга я сделал что-то не совсем
корректное и тут же увидел, как Альберт Филимонович медленно
взлетел и, пролетая мимо меня куда-то вправо, едва ощутимо
коснулся пяткой моего тела на уровне печени. При этом мне
показалось, что я прострелен навылет как минимум из гранатомета.
Почти одновременный удар-вертушка второй ногой по скуле отправил
меня в спасительную благостно пустую темноту, из которой я теперь
выкарабкался, и вот сижу, и, щурясь от безжалостного трескучего
света, тупо гляжу на физиономию Василия, который наклонился, и
щупает мою щеку, и свистит, и бормочет удивленно:
- Вот это да!.. Как же он теперь домой-то заявится с этаким
фингалом?
- Фингал - ерунда... - проговорил голос Альберта Филимоновича.
- Вот печень он крепко подставил. Ну, ничего, сейчас залатаем... А
ну-ка, Вась, подвинься... Вставай!
С трудом я поднялся на ноги. Ужасно болело под ребрами,
дышать я почти совсем не мог, дрожали колени, и голова была до
отказа забита кофейной ватой. Я не мог понять, почему вата -
кофейная, но никакое другое определение с ее качеством не
ассоциировалось.
Альберт Филимонович встал рядом, держа правую руку ладонью
напротив моей печени, а левую - позади меня, там, где сквозной
поток электрического ветра вырывался из тела. Через пару минут
ветер стих, боль куда-то улетучилась, и я смог глубоко вдохнуть. В
голове прояснилось, стены зала из серых снова сделались
пролетарско-голубыми. Ужасающей дыры в моем теле больше не было...
Альберт Филимонович взял меня за подбородок и принялся
изучать нечто, бывшее на моем лице и ощущавшееся мною как тупая
давящая боль.
- Н-да, - сказал он. - Ну что ж, хорошо...
- Чего хорошего? - спросил откуда-то из-за моей спины Васькин
голос. - Мать в обморок упадет, если его такого увидит...
- Еще не привыкла? - поинтересовался Альберт Филимонович.
- Так ведь разве привыкнешь?.. Мать все-таки... И потом, таких
крутых бланжей у нас еще не было... Чтобы за один раз - и на пол-
фэйса... Ну, вы даете!..
Альберт Филимонович ничего не сказал. Пальцами правой руки он
пошевелил перед моим лицом - так, словно стягивал что-то в точку.
Это движение отозвалось во мне дикой подкожной болью, от которой я
едва не взвыл. Нестерпимое жжение собралось в крохотной области на
самом выступающем месте скулы. Альберт Филимонович коснулся ее
jnmwhjnl указательного пальца и боль выплеснулась наружу,
оторвалась от моего тела и растаяла, забрызгав его руку и кимоно
темной кровью.
- Ну вот, - произнес он. - И никаких бланжей! Маленькая
царапинка, через три дня заживет...
Он внимательно осмотрел меня с ног до головы.
- Так, печень в порядке, синяк убрали... Пожалуй, все...
Он повернулся и, заставив вздрогнуть ребят, остолбенело
наблюдавших за происходящим, громко сообщил:
- Конец тренировки. Можно идти в душ, а завтра и...
И тут он вдруг замолчал, глядя внутрь меня долгим изучающим
взглядом. Мы все знали этот взгляд - так смотреть умел только наш
учитель. Он, казалось, рассматривал сквозь меня, как сквозь лупу,
что-то бесконечно удаленное, но являющееся, тем не менее, частью
моего существа. Или моей судьбы... По крайней мере, с его точки
зрения. За подобным взглядом неизменно следовало что-нибудь
неожиданное. И отнюдь не всегда неожиданность оказывалась
приятной.
Все ждали, затаив дыхание.
Когда напряженно затянувшееся молчание сделалось, наконец,
невыносимым, Альберт Филимонович медленно и очень тихо произнес:
- Завтра ничего не будет... Завтра и послезавтра... В выходные
все свободны. Все, идите.
Стоя под душем, я недоумевал. Отменить две самые длинные
тренировки... И самые важные - ведь он сам говорил... Странно.
Или... Или в выходные случится нечто из ряда вон выходящее...
Видимо, все дело в этой истории с печенью и фингалом...
Похоже, именно мне суждено стать главным действующим лицом
предстоящих событий.
В выходные что-то произойдет - в этом я уже почти не
сомневался. Иначе с чего бы это все внутри меня сжалось в
холодный ком от некоторого не совсем радостного предчувствия?
Ощущения подобного рода меня никогда не обманывали, ведь недаром
же двенадцать лет прошло с того дня, когда я впервые переступил
порог этого зала...
Одевшись и затолкав мокрое от пота кимоно в сумку, я вышел из
раздевалки. Все уже ушли, и вахтерша тетя Зоя с грохотом заперла
за мной тяжелую дверь парадного входа, бурча с белорусским
акцентом, что, мол, "ходют тут по ночам всякие караты и еробики,
нет шоб дома в телевизир глядеть".
На улице было темно, сквозь прозрачный туман сеялся дождик,
под фонарем, поблескивая мокрым зонтиком, одиноко маячил Альберт
Филимонович.
- Вы еще не ушли? - спросил я и ощутил себя идиотом.
Взяв зонтик в левую руку, Альберт Филимонович жестом предложил
мне частично укрыться по его сенью. Сперва я так и сделал, но
потом обнаружил, что с зонтика капает не так, как с неба - капли
крупнее и почему-то обязательно попадают мне за ворот. Я вежливо
обошел учителя и пристроился справа.
До остановки мы молчали. В трамвае я не выдержал и
поинтересовался:
- Альберт Филимонович, а почему вы отменили субботнюю и
bnqjpeqms~ тренировки?
Видишь ли, Миша, сейчас ты находишься в состоянии, которое
нам необходимо использовать. Такой шанс предоставляется только
один раз в жизни, и мы просто обязаны его реализовать. Поэтому
завтра и послезавтра нам с тобой предстоит одно важное дело,
которое займет немало времени. И попасть на тренировки мне никак
не удастся. Впрочем, как и тебе... Что у тебя в выходные на
работе? Есть занятия?
- В субботу вечером я должен в бассейне со сборной института
работать... Хотя, я мог бы позвонить кому-нибудь из ребят, выдать
задание и сказать, чтобы тренировались самостоятельно. Я, правда,
прикидку перед Кубком хотел сделать, но это можно и в
воскресенье...
В понедельник, - поправил он. - В воскресенье ты, вероятнее
всего, тоже будешь занят.
- О'кей, - согласился я, - а о каком таком важном деле идет
речь?
- - Завтра утром мы с тобой - вдвоем - отправляемся на рыбную
ловлю, - торжественно объявил Альберт Филимонович.
- Куда?!
- На рыбную ловлю, - повторил он еще раз, и я понял, что не
ослышался.
- И только ради этого вы отменили тренировки и требуете, чтобы
я не вышел на работу?!
- Это - вопрос жизни и смерти, Миша. Вернее, смерти и истинного
бессмертия. Мы с тобой непременно должны попасть на рыбную ловлю.
- Зачем?
- Ну, рыбу, вероятно, ловить... А что тебя смущает?
Я знал, что Альберт Филимонович - большой шутник, поэтому
пропустил мимо ушей его пассаж о жизни, смерти и бессмертии. Он -
мастер делать подобные ничего не значащие заявления-ловушки, так
что это меня не смущало. Меня вообще ничто не смущало. Кроме
одного - за двенадцать лет он ни разу даже не заикнулся ни о какой
рыбной ловле. Мы все были уверены, что таких растлевающих дух
воина вещей, как рыбалка, пиво и преферанс, в его жизни не
существует. И потому мне стало изрядно не по себе.
- Я заскочу за тобой рано утром, - сказал он, когда я выходил
из трамвая.
- Мне следует как-то приготовиться? - спросил я почти
обреченно.
- Ну, разве что морально, - ответил он. - Остальное предоставь
мне. Да, и не забудь позвонить своим подводникам. Пускай немного
расслабятся. Могу себе представить, как они пашут, когда на
бортике бассейна над ними возвышается такая серьезная и
преисполненная сознания тренерского долга фигура, как ты...
Засыпая, я все еще пребывал в некоторой растерянности. Однако
усталость дала себя знать, и я довольно быстро погрузился в
глубокий сон. Там что-то происходило, но запомнить мне ничего не
удавалось, потом я откуда-то куда-то летел, потом упал и от удара
проснулся. Мама трясла меня за плечо:
- Миша, вставай, уже утро. Там Альберт Филимонович пришел... С
удочками...
- С какими удочками? - спросил я и тут же все вспомнил.
Ну да, рыбная ловля с Мастером... Состояние... Вот черт,
спать охота... Бред какой-то. Впрочем, ему виднее.
Я встал и, сонно потягиваясь, в одних трусах вышел в коридор.
Там стоял Альберт Филимонович в военном ватнике поверх пятнистого
комбинезона и в офицерских яловых сапогах. В руках он держал
брезентовый чехол, из которого торчали удочки, на голове у него
была полковничья папаха без кокарды, за спиной - странного вида
рюкзак.
- А что это за рюкзак у вас такой? - неожиданно для самого себя
спросил я.
- Это не рюкзак, это - военный гермомешок.
- Военный?
- Доброе утро, Миша.
- Ага. А папаха - чего?..
- Так ведь я же офицер! В душе... И потомственный к тому же
дворянин... И вообще - удобно. Тепло...
- А-а... Понятно...
Я направился в ванную, чтобы окончательно проснуться.
Когда я вышел оттуда, в коридоре горел свет. Мне он показался
каким-то слишком ярким и чересчур желтым. Прямо под лампой стоял
Альберт Филимонович с удочками. На лампе почему-то не было
