Как из постыдного не родиться честному, так и благу из зла: ведь честное
и благое - одно и то же.
(26) Один из наших отвечал так: "Предположим, что деньги - благо, от-
куда бы их ни взять; тогда деньги, пусть даже добытые святотатством,
непричастны святотатству. Понимай это так: в одном сосуде находятся и
золото, и гадюка; ты вынешь золото из сосуда, потому что в нем гадюка,
но сосуд не потому дает золото, что в нем гадюка, а несмотря на то, что
в нем гадюка. Точно так же и святотатство приносит прибыль не потому,
что святотатство это позорно и преступно, а потому, что в нем заключена
и прибыль. Как в названном сосуде зло - это гадюка, а не золото, так и в
святотатстве зло - это преступленье, а не прибыль". - (27). Но я не сог-
ласен: ведь тут и там дело обстоит по-разному. Там я могу извлечь золото
без гадюки, а здесь мне не получить прибыли без святотатства. Прибыль
здесь не рядом со злодеянием, а вперемешку с ним.
- (28) "Если в погоне за чем-нибудь мы то и дело попадаем в беду, то
предмет наших желаний не благо; а в погоне за богатством мы то и дело
попадаем в беду - значит, богатство не есть благо". - Нам говорят:
"Ваше положение утверждает две вещи. Первая - что в погоне за бо-
гатствами мы то и дело попадаем в беду. Но то и дело попадаем мы в беду
и в погоне за добродетелью. Человек путешествует по морю ради образо-
ванья - и терпит крушенье или попадает в плен. (29) Другое утвержденье
такое: "То, из-за чего мы попадаем в беду, не есть благо". Но из него
вовсе не следует, что мы попадаем в беду лишь из-за бо гатств или нас-
лаждений. Если же именно из-за богатства мы то и дело попадаем в беду,
оно не только не благо, но и зло, вы же о нем говорите только, что оно
не есть благо. Кроме того, вы даже признаете, что богатство не совсем
бесполезно, причисляете его к удобствам, тогда как по вашему рассуждению
выходит, что оно и удобством не будет - столько у нас через него непри-
ятностей". - (30) На это дан был такой ответ: "Вы ошибаетесь, относя
неприятности на счет богатства. Оно никому не делает зла: каждому вредит
либо собственная глупость, либо чужая подлость. Так сам меч никого не
убивает, но служит оружием убийце. Если из-за богатств тебе повредили,
это не значит, что повредили тебе богатства". (31) Посидоний (по-моему,
он!) говорит лучше:
"Богатство - причина бед не потому, что само оно что-нибудь делает, а
потому, что подстрекает сделать". Есть действующая причина, которая не
может не вредить сама по себе, и есть причина предшествующая; вот пред-
шествующая-то причина и заключена в богатствах. Они делают душу кичли-
вой, порождают спесь, навлекают зависть, до того исступляют ум, что мол-
ва о наших деньгах, пусть и опасная, приятна нам. (32) А благу подобает
быть свободным от всякой вины; оно не развращает душу, не будоражит, а
если поднимает и делает шире, то без надменности. Что благо, то дает
уверенность, а богатство - лишь дерзость; что благо, то дает величие ду-
ха, а богатства - лишь наглость. Ведь наглость не что иное, как ложный
призрак величия. - (33) "Так получается, что богатство не только не бла-
го, но и зло". - Оно было бы злом, если бы вредило само по себе, то
есть, как я сказал, было бы действующей причиной; в нем же заключена
лишь предшествующая причина, и не только подстрекающая души, но и прима-
нивающая. Ведь богатство являет некий образ блага, столь правдоподобный,
что большинство людей ему верят. (34) В добродетели тоже заключена пред-
шествующая причина, вызывающая зависть, - ведь многим завидуют за их
мудрость, многим - за их справедливость; но причина эта не заключена в
добродетели как таковой и лишена правдоподобья. Зато намного более прав-
доподобен тот образ, что добродетель посылает в души людей, побуждая их
любить ее и чтить. (35) Посидоний говорит, что умозаключение должно быть
таким:
"То, что не дает душе ни величья, ни уверенности, ни безмятежности,
не есть благо; а богатство, крепкое здоровье и прочие подобные вещи ни-
чего такого не дают и, значит, не могут быть благами". То же умозаклю-
ченье Посидоний излагает еще резче: "То, что не дает душе ни величья, ни
уверенности, ни безмятежности, а, напротив, делает ее наглой, спесивой и
надменной, есть зло; случайное же толкает душу к этим порокам; значит,
случайное не может быть благом". - (36) "Но если так рассуждать, то оно
не будет и удобством". - Одно дело удобство, другое благо. Удобство есть
то, в чем больше пользы, чем тягости; благо должно быть неподдельным и
совершенно безвредным. Благо - не то, что по большей части полезно, а
то, что только полезно. (37) Удобства, кроме того, могут доставаться и
животным, и людям несовершенным и глупым. С ними могут быть перемешаны и
неприятности, однако они зовутся удобствами, оцениваемые по тому, чего в
них больше. Благо достается на долю одному мудрецу и должно быть без
изъяна.
(38) Теперь наберись мужества! Тебе остался один узел - но узел Гер-
кулесов. "Из зол не возникает благо; но из многих бедностей возникает
богатство; значит, богатство не есть благо". - Этого умозаключенья наши
не признают; оно придумано перипатетиками, и они же его разрешают. По
словам Посидония, Антипатр8 так опровергал этот софизм, затасканный по
всем школам диалектиков: (39) "Говоря "бедность", имеют в виду не нали-
чие, а отсутствие, или, как говорили в старину, небытность (греки тоже
говорят ^лт-л a-cspTpiv), - не то, что есть, а то, чего нет. Из многих
пустых кувшинов ничего не наполнишь. Богатства составляются из многих
вещей, а не из многих нехваток. Ты понимаешь бедность не так, как долж-
но. Быть бедным не значит иметь мало, а значит многого не иметь. И обя-
зан человек этим именем не тому, что у него есть, а тому, чего ему не
хватает". (40) Мне было бы легче выразить то, что я хочу, если бы было
латинское слово, обозначающее (Ху'лтохр1кх. Его-то Антипатр и применяет
к бедности. - А на мой взгляд, бедность - не что иное, как скудость дос-
тояния. - В чем сущность бедности и богатства, мы разберемся, когда у
нас будет много лишнего времени; но и тогда мы поглядим, не лучше ли бы-
ло бы сделать бедность не такой горькой, а богатство - не таким кичли-
вым, чем вести тяжбу о словах, - как будто о предметах уже вынесено суж-
дение. (41) Представим себе, что нас позвали на сходку народа. Внесен
закон об упразднении богатств. Неужто мы будем убеждать или разубеждать
толпу такими умозаключеньями? Неужели с их помощью добьемся мы того, что
римляне вновь устремятся к бедности и восхвалят ее, опору и зиждущую си-
лу своей державы? Что они устрашатся своих богатств, вспомнят, что нашли
их у побежденных, откуда и проникли в незапятнанный, славный воздерж-
ностью город подкупы, и раздачи, и мятежи? Что с чрезмерной страстью к
роскоши стали они выставлять напоказ добытое у многих племен? Что отня-
тое одним народом у всех еще легче может быть отнято всеми у одного? -
Лучше убедить в этом и изгонять страсти, чем определять их. Если нам под
силу, будем говорить храбро, если нет, то хоть откровенно. Будь здоров.
Письмо LXXXVIII
Сенека приветствует Луцилия!
(1) Ты желаешь знать, что я думаю о свободных науках и искусствах. Ни
одно из них я не уважаю, ни одно не считаю благом, если плод его -
деньги. Тогда они - продажные ремесла и хороши до тех пор, пока подго-
тавливают ум, не удерживая его дольше. На них следует задержаться, лишь
покуда душа не в силах заняться ничем важнее; они - наше ученье, а не
наша работа. (2) Почему они названы свободными, ты видишь сам: потому
что они достойны свободного человека. Впрочем, есть только одно подлин-
ное свободное искусство - то, что дает свободу: мудрость, самое высокое,
мужественное и благородное из них, а все прочие - пустяки, годные для
детей. Неужто ты веришь, будто в них есть какое-то благо, хотя сам ви-
дишь, что нет людей ниже и порочнее их учителей? Все эти вещи нужно не
все время учить, а однажды выучить. Некоторые полагали нужным разоб-
раться, можно ли благодаря свободным искусствам и наукам стать человеком
добра. Но они и не сулят этого, и даже не притворяются, будто знают та-
кое! (3) Грамматик хлопочет только о нашем уменье говорить, а пожелай он
пойти дальше, - займется историей или стихами, если раздвинет свои гра-
ницы так, что шире некуда. Но пролагается ли дорога к добродетели объяс-
неньем слогов, тщательностью в выборе слов, запоминаньем драм, правил
стихосложенья, разновидностей строк? Это ли избавляет нас от боязни, ис-
кореняет алчность, обуздывает похоть? Перейдем к геометрии, к музыке: и
в них ты не найдешь ничего такого, что наложило бы запрет на страх или
алчность. А кому он неведом, для того все знания тщетны. (4) Нужно пос-
мотреть, учат ли эти наставники добродетели; если не учат, то им нечего
преподать; если учат, то они философы. Ты хочешь убедиться, что они на
уроках и не думают учить добродетели? Взгляни, до чего ученье каждого не
похоже на ученья остальных! А учи они одному и тому же, разнобоя бы не
было. (5) Они бы тебя убедили даже в том, что Гомер был философом, если
бы не опровергали этого своими же доводами. Ведь они превращают его то в
стоика, одобряющего только добродетель и бегущего наслаждений, от чест-
ности не отступающего даже ради бессмертия; то в эпикурейца, восхваляю-
щего покой в государстве, проводящего жизнь в пирах и песнях; то в пери-
патетика, устанавливающего три рода благ; то в академика, твердящего,
что нет ничего достоверного'. Ясно, что ничего такого у него нет, раз
есть все разом, - потому что учения эти между собою не совместимы. Но
уступим им Гомера-философа. Он, видимо, стал мудрецом до того, как узнал
о стихах; будем же и мы лучше учиться тому, что сделало Гомера мудрецом.
(6) А спрашивать у меня, кто был старше - Гомер или Гесиод, такое же
пустое дело, как разузнавать, почему Гекуба, хотя и была младше Елены2,
выглядела старой не по возрасту. И не пустое ли, по-твоему, дело - исс-
ледовать возраст Патрокла и Ахилла? (7) Будешь ли ты доискиваться, где
блуждал Улисс, вместо того чтобы положить конец собственным заблуждени-
ям? Нет времени слушать, носило ли его между Италией и Сицилией или за
пределами известного нам мира. Да и не мог он на таком малом прост-
ранстве скитаться так долго. Душевные бури швыряют нас ежедневно, из-за
собственной негодности мы терпим все Улиссовы беды. И красота прельщает
наше зренье, и враг грозит; здесь - свирепые чудовища, лакомые до чело-
веческой крови, там - коварный соблазн, привлекающий слух, и все разно-
образье бед. Научи меня, как любить родину, жену, отца, как плыть к этой
столь честной цели даже после кораблекрушенья. (8) Зачем ты доискива-
ешься, была ли Пенелопа вправду целомудренна3, или обманула свой век?
Подозревала ли она, что видит Улисса еще прежде, чем узнала наверное?
Лучше объясни мне, что такое целомудрие, и какое в нем благо, и в чем
оно заключено - в теле или в душе?
(9) Перейду к музыке. Ты учишь меня, как согласуются между собою вы-
сокие и низкие голоса, как возникает стройность, хотя струны издают раз-
ные звуки. Сделай лучше так, чтобы в душе моей было согласие и мои по-
мыслы не расходились между собою! Ты показываешь мне, какие лады звучат
жалобно; покажи лучше, как мне среди превратностей не проронить ни звука
жалобы!
(10) Геометрия учит меня измерять мои владенья; пусть лучше объяснит,
как мне измерить, сколько земли нужно человеку! Она учит меня считать,
приспособив пальцы на службу скупости; пусть лучше объяснит, какое пус-
тое дело эти подсчеты! Тот, чья казна утомляет счетоводов, не счастливее
других; наоборот, как был бы несчастен владелец лишнего имущества, если
бы его самого принудили сосчитать, сколько ему принадлежит! (11) Какая
