ве, а не то их обрывает самое легкое раскачиванье, покуда они мягки, как
воск, и держатся непрочно. Прежде чем зарыть дерево, он с него снимает
немного коры: ведь отовсюду, где обнажена древесина, идут, по его сло-
вам, новые корни. Из земли ствол не должен торчать больше чем на три-че-
тыре фута: тогда он оденется ветками с самого низа, и большая часть его
не будет, как у старых олив, сухой и заскорузлой. (19) А вот второй спо-
соб посадки: сильные побеги с мягкой корой, какие бывают обычно на моло-
дых деревьях, он высаживал таким же порядком. Эти растут медленнее, зато
не бывают ни морщинистыми, ни хилыми, потому что происходят от саженцев.
(20) Я видел еще, как он пересаживал к другому дереву многолетнюю лозу:
у нее, если возможно, надо подобрать даже тончайшие корешки, а потом
расстилать ее, не жалея длины, чтобы она и из стебля пустила корни. Я
видел лозы, пересаженные не только в феврале, но и в конце марта, они
уже обхватывают новые вязы и карабкаются вверх. (21) Но всем этим, так
сказать, толстоствольным деревьям нужно, по его словам, помогать водою
из подземного хранилища; если она поможет, значит, дождь в нашей власти.
Больше ничему я тебя учить не собираюсь, чтобы не сделать из тебя со-
перника себе самому, вроде того как наш Эгиал сделал из меня своего со-
перника. Будь здоров.
Письмо LXXXVll
Сенека приветствует Луцилия!
(1) Я потерпел крушенье, не успев взойти на корабль. Как все случи-
лось, я не пишу, чтобы ты не вздумал и это причислить к стоическим пара-
доксам, - впрочем, я докажу тебе, если захочешь (и даже если не захо-
чешь), что ни один из них не ложен и не так удивителен, как кажется на
первый взгляд. Эта поездка мне показала, как много у нас лишнего и как
легко было бы по своему почину избавиться от вещей, отсутствия которых
мы и не почувствуем, когда они отняты неизбежностью. - (2) В сопровожде-
нии немногих рабов, умещающихся в одной повозке, без всяких вещей, кроме
тех, что на нас, мы с Максимом1 уже два дня живем блаженнейшей жизнью.
Тюфяк лежит на земле, я - на тюфяке. Один дорожный плащ заменяет просты-
ню, другой - одеяло. (3) Завтрак наш таков, что от него нечего убавить,
он готов за пять минут и не обходится без сухих смокв, как без вощеных
табличек. Если есть хлеб, - они мне вместо закуски, если нет, - вместо
хлеба. С ними у меня каждый день новый год2, а счастливым и благополуч-
ным я делаю его сам, благими помыслами и неизменной высокостью духа, ко-
торый тогда бывает всего выше, когда, откинув чужое, обретает спо-
койствие через отсутствие страха, обретает богатство через отсутствие
желаний. (4) Повозка, в которой я еду, самая грубая. Мулы бредут и
только тем и доказывают, что живы; погонщик бос, и не из-за жары. С тру-
дом заставляю я себя согласиться, чтобы люди считали эту повозку моей:
еще упорна во мне извращенная привычка стыдиться того, что правильно.
Стоит нам встретить путешественника с сопровожденьем, я невольно крас-
нею, если оно выглядит почище. Вот и доказательство тому, что одобряемое
и восхваляемое мною еще не укрепилось во мне непоколебимо. Кто стыдится
убогой повозки, тот будет кичиться роскошью. (5) Покамест успехи мои не-
велики: я не осмеливаюсь на глазах у всех довольствоваться малым, и до
сих пор меня заботит мненье проезжих. А надо поднять голос против мнений
всего рода человеческого: "Вы безумны, вы заблуждаетесь! Вы восхищаетесь
лишним и никого не цените по его подлинному достоянью! Зайдет дело об
имуществе тех, кому вы собираетесь дать взаймы или оказать услугу (ведь
вы и услуги записываете в долговую книгу), - тут вы, прилежные счетчики,
берете на учет каждую статью. (6) "Владения у него обширны, да много
долгов; дом у него прекрасный, но обставлен на чужой счет; никто так
быстро не выведет напоказ челядь пышнее, но ссуд он не возвращает, а ес-
ли расплатится с заимодавцами, у самого ничего не останется". (7) Ты
считаешь его богачом, потому что и в дороге у него с собою золотая посу-
да, потому что он пашет во всех провинциях, потому что книга со сроками
ссуд у него толста, а земли под самым городом так много, что, имей он
столько даже в пустынной Апулии, ему бы все равно завидовали. Ты все
назвал, - а он беден. - "Почему?" - Потому что должен... - "Много ли?" -
Все. Или, по-твоему, есть разница, получил он взаймы от человека или от
фортуны? (8) Важно ли, что мулы у него откормлены и все одной масти? Что
повозка вся в резьбе? Что "крылоногие скакуны
В пестрых все чепраках и в пурпурных попонах узорных;
Звонко бренчат у коней золотые подвески под грудью,
В золоте сбруя у всех и в зубах удила золотые?" 8
От этого не станет лучше ни хозяин, ни мул. (9) Марк Катон Цензор
(его жизнь значила для государства не меньше, чем жизнь Сципиона: один
вел войну с нашими врагами, другой - с нашими нравами) ездил на мерине,
да еще вьючил его мешками вперемет, чтобы возить с собою пожитки. Как бы
я хотел, чтобы он повстречал по дороге кого-нибудь из наших щеголей, что
гонят перед собой скороходов, нумидийцев и столб пыли! Сомненья нет, он
кажется изящнее Катона, и сопровождающих у него больше; но среди всей
этой роскоши наш баловень не может решить, пойти ли ему внаймы к мечу
или к рогатине4. (10) До чего славный был век, когда справивший триумф
полководец, бывший цензор, больше того - Катон довольствовался одной ло-
шаденкой, да и ту делил с вьюками, свисавшими по обе стороны. И разве ты
бы не предпочел всем раскормленным иноходцам, всем рысакам и скакунам
одну эту лошадь, которой стер спину сам Катон?"
(11) Но я вижу, предмет этот нескончаем, если только я сам не положу
ему конец. Прекращаю говорить обо всем том, что он, без сомнения, угады-
вал в будущем и видел таким, каким оно и стало теперь, и что называл
"обузой". А теперь я хочу привести тебе несколько - совсем немного! - .
умозаключений, касающихся добродетели; с их помощью наши отстаивают
мысль, что ее одной довольно для блаженной жизни. (12) "Всякое благо и
само хорошо, и делает нас хорошими; так то хорошее, что есть в музы-
кальном искусстве, делает человека музыкантом. Случайное не делает нас
хорошими, а значит, и само оно не благо". - Перипатетики на это отвеча-
ют, что наше первое положение неверно. "От того, что само по себе хоро-
шо, не становятся непременно хорошими. В музыке бывают хороши и флейта,
и струна, и всякое орудие, приспособленное, чтобы на нем играть; но ни
одно из них не делает человека музыкантом". - (13) На это мы ответим: вы
не понимаете нашей посылки "то хорошее, что есть в музыке". Мы имеем в
виду не то, что оснащает музыканта, а то, что его создает, ты же берешь
утварь, потребную для искусства, а не само искусство. Если в самом музы-
кальном искусстве есть что хорошее, оно непременно сделает человека му-
зыкантом. (14) Я растолкую это еще яснее. О хорошем в музыкальном ис-
кусстве можно говорить двояко, имея в виду и то, что помогает работе му-
зыканта, и то, что помогает самому искусству. Для работы нужны орудия -
и флейты, и органы, и струнные, не имеющие касательства к самому ис-
кусству. Ведь можно быть музыкантом и без них, хотя, пожалуй, и нельзя
применить свое искусство. Но для человека этой двойственности нет: одно
и то же есть благо и для него самого, и для жизни. (15) "Что может дос-
таться на долю человеку презренному и бесстыдному, не есть благо; бо-
гатства достаются и своднику, и ланисте5, значит, богатство не есть бла-
го". - "Ваше положение неверно, - скажут нам, - ведь и в грамматике, и
во врачебном искусстве, и в ремесле кормчего хорошее достается порой,
как мы видим, самым незаметным людям". - (16) Но эти искусства никому не
сулят величия духа, они не стремятся ввысь, не гнушаются случайным. А
добродетель поднимает человека надо всем, что дорого смертным, и ни так
называемых благ, ни так называемых бед он не жаждет и не страшится. Хе-
лидон, один из любимчиков Клеопатры, владел огромными богатствами. Не-
давно Натал6, человек с языком столь же лживым, сколь и нечистым (женщи-
ны очищались прямо ему в рот), сам был наследником многих и оставил мно-
гим наследство. Что же, деньги сделали его нечистым, или он осквернил
деньги, которые попадают некоторым людям, словно золотой в выгребную
яму? (17) Добродетель стоит выше этого; ее ценят не по заемному достоя-
нию, и сама она не сочтет благом то, что достается всякому. А вот ис-
кусство врачеванья или вождения кораблей восхищаться такими вещами не
запрещает. Можно не быть человеком добра - и быть врачом, быть кормчим,
быть грамматиком и, право, не хуже, чем поваром. Кому досталось иметь
что-нибудь одно, того ты не назовешь кем угодно. Кто чем владеет, таков
и он сам. (18) Денежный ящик стоит столько, сколько в нем лежит, а сам
идет только в придачу к тому, что в нем лежит. Кто ценит полную мошну
выше того, чего стоят спрятанные в ней деньги? То же самое - и владельцы
больших богатств: они идут только в придачу и в прибавку к этим бо-
гатствам. Чем велик мудрец? Величием духа. Значит, это сказано верно:
"что достается и человеку презренному, то не благо". (19) Я никогда не
соглашусь, что не знать боли - благо: боли не ведает цикада, не ведает
блоха. Не признаю я благом покой и отсутствие тягот: кто так же празден,
как червь?
Ты спросишь, что делает человека мудрым? То же, что бога - богом. Дай
ему нечто божественное, небесное, величавое. Благо достается не каждому,
и не каждого владельца потерпит. (20) Взгляни,
Что тут земля принесет и в чем земледельцу откажет:
Здесь счастливее хлеб, а здесь виноград уродится.
Здесь плодам хорошо, а там зеленеет, не сеян,
Луг. Не знаешь ли сам, что
Тмол ароматы шафрана
Шлет, а Индия - кость, сабен же изнеженный - ладан,
Голый халиб - железо. . 7
(21) Все это поделено между разными краями, дабы необходим был обмен
между смертными, дабы они стремились что-либо друг у друга получить. И
высшее благо имеет свое место; оно родится не там, где слоновая кость,
не там, где железо. Ты спросишь, где обиталище высшего блага? В душе! Но
и она, если не будет чистой и незапятнанной, не примет в себя бога! -
(22) "Благо не рождается из зла; а богатства рождаются от скупости; зна-
чит, богатства - не благо". - Нам говорят, что неверно, будто добро не
возникает из зла: ведь святотатством и кражей добываются деньги. И свя-
тотатство, и кража - зло, конечно, но лишь постольку, поскольку из них
получается больше зла, чем блага; они приносят прибыль, но с нею -
страх, тревогу, душевные и телесные муки. (23) Кто так говорит, тот
пусть непременно признает, что святотатство - и зло, так как приносит
много зла, и благо, хотя бы отчасти, потому что приносит и кое-что хоро-
шее. Может ли быть что чудовищнее? Впрочем, мы-то убедились, что и свя-
тотатство, и кража, и прелюбодейство теперь считаются за благо. Сколько
людей не краснеет, украв, сколько хвастается прелюбодеянием? За мелкие
святотатства наказывают, за крупные награждают триумфом. (24) Подумай
еще и о том, что святотатство, если оно благо хотя бы отчасти, придется
признать честным и назвать правильным: ведь у нас это дело обычное, хотя
никто из смертных и мысли такой не допускает. Значит, благо не может ро-
диться от зла. А если святотатство, как вы говорите, есть зло только по-
тому, что влечет за собою много зла, то отмените наказанье, пообещайте
безопасность - и оно станет благом сполна. Между тем наказанье за вели-
кие злодейства - в них самих. (25) Повторяю, ты заблуждаешься, отклады-
вая кару до тюрьмы, до палача: она начинается, едва злодейство соверше-
но, даже покуда совершается. Благо так же не родится от зла, как смоква
- от оливы. Каково семя, таковы и плоды: хорошие выродиться не могут.
