незачем верить тому, о чем шумят вокруг: все это не зло, не тяготы, ко-
торых не перенесть. Страх перед этим - из общего мнения; ты боишься
смерти, как боятся молвы. А кто глупее человека, боящегося слов? Остро-
умно говорит об этом наш Деметрий: "Голоса невежд для меня то же самое,
что испускаемые животом звуки: какая мне разница, спереди они вылетают
или сзади?" (20) Что за безумье - бояться бесславья от бесславных! И как
сама молва, так и все названное мною страшно вам без причины: не будь
приказа молвы, вы бы и не боялись. Какой ущерб человеку добра от враж-
дебных толков? (21) Пусть же и смерти не вредят они в нашем мнении, хоть
слава7 у нее дурная. Никто из обвинителей ее не испытал, а осуждать то,
чего не знаешь, - безрассудно. Зато ты знаешь, сколь многим она принесла
пользу, сколь многих избавила от пыток, нищеты, от жалоб, от казни, от
тоски. Пока смерть подвластна нам, мы никому не подвластны. Будь здоров.
Письмо ХСП
Сенека приветствует Луцилия!
(1) Я думаю, мы с тобою согласны в том, что все внешнее приобретается
ради тела, о теле пекутся во имя души, что в душе есть части прислужива-
ющие, - благодаря им мы движемся и питаемся, но даны они нам ради глав-
ного. А главное в ней состоит из разумной и неразумной части, которая в
подчинении у разумной, она же одна ни с чем не соотносится и все соотно-
сит с собою. Ведь и божественный разум стоит во главе всего и ничему не
подчинен, и наш разум, происходящий от него, таков же. (2) Если в этом
мы согласны, то непременно согласимся и в другом: блаженная жизнь заклю-
чается в том, чтобы разум наш был совершенен. Ведь он один не порабощает
души, противостоит фортуне, охраняет нашу безопасность, как бы ни сложи-
лись обстоятельства. В этом - единственное нерушимое благо. Счастлив,
повторяю, тот, кого ничто не умалит; он стоит на вершине и опирается
только на самого себя, - а кто держится чужой помощью, тот может и
упасть. В ином случае над ними обретает силу многое, нам не принадлежа-
щее. Кто захочет иметь опорой фортуну? Какой здравомыслящий человек ста-
нет собою восхищаться, накопив чужое?
(3) Что есть блаженная жизнь? Безопасность и постоянное спокойствие.
А их дает величье духа, дает упорство и постоянство в том, что хорошо
обдумано. Как прийти к этому? Постичь истину целиком; соблюдать во всех
поступках порядок, меру, приличие и добрую волю, благожелательную, неиз-
менно послушную разуму, достойную и любви, и восхищенья. Чтобы сказать
все коротко и ясно, напишу так: дух мудреца должен быть таким, какой
приличествует и богу. (4) Чего желать тому, кому досталось все честное?
Ведь если что-нибудь, помимо честного, может способствовать благо-
денствию, тогда из того же самого будет состоять и блаженная жизнь, а
без этого ее не бывает. Но что может быть глупее и позорнее, чем пола-
гать, будто благо разумного духа слагается из вещей неразумных? (5) Не-
которые, однако, считают, будто высшее благо можно увеличить, ибо оно
неполно, когда ему противятся вещи случайные. Даже Антипатр, один из ве-
ликих чиноначальников этой школы, сказал, что придает внешнему некоторое
значение, хотя и очень небольшое. Но разве ты не видишь, - это ведь то
же самое, что быть недовольным дневным светом, если не горит еще ка-
кой-нибудь огонек? Много ли значит малая искра при сияющем солнце? (6)
Если ты недоволен только тем, что честно, значит, ты непременно хочешь
прибавить к нему или покой, который греки называют ао^лтрса, или наслаж-
денье. Первый еще можно принять: душе ничто не докучает, и она вольна
вглядываться во вселенную, ничем не отвлекаемая от созерцанья природы. А
вот наслажденье - это благо для скотов. К разумному мы добавляем нера-
зумное, к честному - бесчестное. Когда щекочут наше тело, это тоже нас-
лажденье, (7) так что же вы не решаетесь сказать, что человек бла-
женствует, когда нёбо его ублажено? И ты причисляешь пусть не к мужам,
но хотя бы к людям того, для кого высшее благо состоит из вещей прият-
ных: лакомств, красок, звуков? Прочь его из прекрасного разряда существ,
второго после богов, - к бессловесным скотам, ибо сам он животное, до-
вольное кормом. (8) Неразумная часть души сама состоит из двух половин:
первая - отважная, честолюбивая, безудержная, подверженная страстям;
вторая - низменная, томная, преданная наслаждениям. Половину необуздан-
ную, но лучшую и, во всяком случае, сильнейшую и достойнейшую мужа, не-
которые отставляют, а для блаженной жизни считают необходимой половину
хилую и низкую. (9) Разум они заставляют служить ей, унижая и опошляя
благо самого высокого по рожденью существа, превращая к тому же это бла-
го в нечто чудовищное, составленное из разных и не подходящих друг к
другу членов. Так говорит в "Сцилле" наш Вергилий:
Сверху - дева она лицом и грудью прекрасной,
Снизу - тело у ней морской чудовищной рыбы,
Волчий мохнатый живот и хвост огромный дельфина.'
С этой Сциллой срослись хотя бы животные свирепые, страшные и провор-
ные; а из каких чудищ составляют иные мудрость? (10) "Первейшее ис-
кусство человека, - говорил Посидоний, - это сама добродетель, ей ввере-
на бесполезная и хлипкая плоть, годная лишь на то, чтобы принимать пи-
щу". Божественная добродетель переходит во что-то скользкое, и к верхней
части, достойной поклонения и причастной небу, оказывается прилепленным
бессильное, ленивое животное: покой, хоть его место сразу же после доб-
родетели, сам ничего не дает душе и только устраняет помехи; наслаждение
же изнеживает ее и подтачивает любую ее твердость. Можно ли найти соче-
тание тел, больше рознящихся между собою? С самым сильным соединяют са-
мое вялое, с суровым - пустячное, с чистейшим - не знающее удержу ни в
чем, вплоть до кровосмешенья.
- (11) "Так что же, если крепкое здоровье, и покой, и отсутствие
страданья ничуть не мешают добродетели, ты не станешь к ним стре
миться?" - Почему же? Но стремлюсь я к ним не как к благам, а потому
только, что они не противны природе и я принимаю их по здравому суж-
денью. Какое же в них будет тогда благо? Только одно: правильность выбо-
ра. Ведь когда я беру одежду, какую мне подобает, когда гуляю, сколько
положено, когда ужинаю, как мне должно, то не ужин, не прогулка, не
одежда суть блага, а мое обращение с ними, мое умение соблюсти в каждом
деле отвечающую разуму меру. (12) Я и сейчас повторю: выбрать чистую
одежду - это достойный предмет стремлений, потому что человек по природе
- существо чистое и опрятное. Выходит, благо есть не сама по себе чистая
одежда, а выбор чистой одежды, так как благо - не в самой вещи, а в ее
выборе, и честность заключена в нашем действии, а не в том, на что оно
направлено. (13) Можешь считать, что сказанное мною о вещах сказано и о
теле. Ведь им природа облекла душу, словно некой одеждой, тело - ее пок-
ров. Но кто ценит одежду по сундуку? Ножны не делают меч ни лучше, ни
хуже. И о теле я говорю тебе то же самое: если мне предоставят выбор, я
предпочту здоровье и силу, но благом будет мое сужденье о них, а не они
сами.
(14) Говорят2 и так: "Мудрец, конечно, блажен; но высшего блага дос-
тигает он, только если этому способствуют естественные подспорья. Потому
обладающий добродетелью не может быть несчастен, но и высшего блаженства
нет у него, если он лишен естественных благ, таких, как здоровье и от-
сутствие увечий". (15) Однако ты при этом допускаешь вещь более неверо-
ятную: даже терпящий сильную и непрерывную боль может не быть несчастным
и даже быть блаженным; а вот высшее блаженство у него ты отрицаешь, хоть
это и меньше. Ибо если добродетель может сделать так, чтобы человек не
был несчастен, ей еще легче дать ему высшее блаженство, - ведь расстоя-
ние от блаженства до высшего блаженства меньше, чем от несчастья до бла-
женства. Так неужели же то, что способно вырвать человека из всех прев-
ратностей и перенести его в число блаженных, не может сделать и ос-
тального - дать ему высшее блаженство? Неужели оно лишится сил у самой
вершины склона? (16) В жизни есть вещи приятные, есть неприятности, но и
то и другое - вне нас. Если человек добра не бывает несчастен даже под
гнетом всяческих неприятностей, неужто он не испытывает высшего бла-
женства только потому, что лишен той или иной приятной вещи? Нет, как
под грузом неприятностей он не согнется настолько, чтобы стать несчаст-
ным, так недостаток приятного не низведет его с вершины блаженства; выс-
шее блаженство он испытывает независимо от всех приятных вещей так же,
как среди неприятностей не бывает несчастен, - а если его высшее благо
можно уменьшить, значит, можно его и отнять. (17) Я недавно говорил, что
огонек ничего не добавляет к свету солнца, затмевающего все, что блестит
без-него. - "Но порой застится и солнце!" - Сила и яркость солнца не
убавляются и среди препон; пусть стоит между ним и нами преграда и не
дает нам его увидеть, - оно делает свое дело, идет своим путем. Пусть
солнце светит за облаками - оно от этого не тусклее и не медлительней,
потому что застить его и препятствовать ему - не одно и то же. (18) Так
же и все противостоящее добродетели ничего у нее не отнимает. Она не
становится меньше, только не так сверкает; сама по себе она все та же и
бьет нам в глаза своим блеском, невидимо проявляет свою силу, наподобье
солнца во мгле. Против добродетели все беды, все уроны, все обиды так же
бессильны, как облака против солнца.
(19) Есть и такие что говорят, будто мудрец, чье тело не в столь уж
цветущем состоянии, и не несчастен, и не блажен. Но и это заблуждение:
добродетели приравниваются к вещам случайным, мужам честным приписывает-
ся то же, что и лишенным честности. А есть ли что более мерзкое и недос-
тойное, чем сравнивать вещи почтенные и презренные? Почтенны справедли-
вость, благочестье, верность, храбрость, разумность; и наоборот, ничего
не стоит то, что чаще и больше всего достается людям нестоящим: могучие
и всегда здоровые и крепкие голени, и плечи, и зубы. (20) И потом, если
считать недужного телом мудреца ни несчастным, ни блаженным, если оста-
вить его посередке, то и жизнь его не такова, чтобы к ней стремиться или
от нее бежать. Но разве не нелепо утверждать, что к жизни мудреца не на-
добно стремиться? И можно ли поверить, будто есть такая жизнь, чтобы не-
зачем было ни стремиться к ней, ни от нее бежать? Далее, если изъяны те-
ла не делают несчастным, они позволяют быть и блаженным. Ведь что бес-
сильно ухудшить наше состояние, то и наилучшему состоянию неспособно по-
ложить конец.
(21) Мне возразят: "Мы знаем холодное и горячее, но между ними есть
еще теплое; так же один блажен, другой несчастен, третий - ни блажен, ни
несчастен". - Я хочу разбить это выдвинутое против нас сравнение. Если я
добавлю к теплому больше холодного, оно станет холодным, если больше го-
рячего, оно станет в конце концов горячим. А если тому, кто ни блажен,
ни несчастен, я добавлю несчастий, он, по-вашему, не станет несчастным;
значит, ваше сравненье не похоже. (22) И потом: вот тебе человек ни бла-
женный, ни несчастный; я добавлю к его бедам слепоту, - он не станет
несчастным, добавлю изнуренье, - он не станет несчастным, добавлю посто-
янные тяжкие боли, - он не станет несчастным. Чью жизнь столько бед не
сделают несчастной, у того они и блаженной жизни не отнимут. (23) Кто
подался, как ему остановиться? А если что не дает ему скатиться донизу,
оно же удержит его и на вершине. - "Неужели невозможно уничтожить бла-
женство в жизни?" - Его даже и убавить нельзя! Потому-то одной доброде-
тели и довольно для блаженной жизни. - (24) "Что же, стало быть, тот
мудрец, кто дольше жил, кого не отвлекала никакая боль, не блаженнее то-
