мешает им и препятствует извне: надежда, желание, страх. А той, что про-
возгласила себя наукой о жизни, никогда ничто не помешает оказать свое
действие: она опрокидывает преграды и влечет за собой препятствия. Хо-
чешь знать, как несхожи между собой эта и все прочие науки? В тех прос-
тительней ошибаться намеренно, а не случайно, в этой величайшая вина -
погрешить по своей воле. (9) Вот что я имею в виду. Грамматик не покрас-
неет, заведомо употребив неправильное выражение, и покраснеет, употребив
его по неведенью. И намного виновнее перед своей наукой врач, если он не
понял, что больной отходит, чем если сделал вид, будто не понял. А в на-
уке жизни намеренное прегрешение постыднее.
Прибавь к этому, что во всех науках и искусствах, даже в самых сво-
бодных, есть не только наставленья, но и основные правила, - как, напри-
мер, во врачебном искусстве. Поэтому у Гиппократа - своя школа, у Аскле-
пиада - своя, и своя - у Темисона1. (10) И у каждой из умозрительных на-
ук есть свои основы, которые греки называют 86ур.дта, а мы вольны назы-
вать "основоположеньями", или "первичными установлениями", или "исходны-
ми утверждениями", - их ты найдешь и в геометрии, и в астрономии. Фило-
софия же есть наука и умозрительная, и прикладная, она и созерцает, и
действует. Ты ошибаешься, полагая, будто она сулит пользу лишь в земных
делах; она метит выше! Она говорит: я исследую весь мир и не остаюсь
среди смертных, довольствуясь тем, чтобы убеждать вас или разубеждать;
меня манит великое, то, что выше вас:
(11) Ибо о сущности высшей небес и богов собираюсь
Я рассуждать для тебя и вещей объясняю начала,
Все из которых творит, умножает, питает природа
И на которые все после гибели вновь разлагает, -
как говорит Лукреций2. Следовательно, как наука умозрительная, она
имеет свои основоположенья. (12) Да что там! Даже того, что следует, не
исполнить надлежащим образом, если не усвоено общее правило, как соблюс-
ти в любом деле все статьи наших обязанностей; этого не сделать тому,
кто получил наставления на каждый случай, а не общие. Если их дают по
частям, они бессильны и, так сказать, не пускают корней. А основополо-
женья - это то, что укрепляет наш дух, сохраняет наше спокойствие и без-
мятежность, объемлет всю жизнь и всю природу. Разница между основополо-
женьями философии и наставлениями та же, что между первоначальными ве-
ществами и отдельными предметами: вторые зависят от первых, первые суть
причины вторых, да и всего на свете.
- (13) "Древняя мудрость поучает только тому, что надо делать и чего
избегать, - а люди тогда были лучше. Когда ученых стало больше, хороших
стало меньше, потому что простая и очевидная добродетель превратилась в
темную и велеречивую науку, и учат нас рассуждать, а не жить". - (14)
Без сомнения, древняя мудрость, особенно при своем рождении, была, как
вы говорите, безыскусственна; так и прочие науки, чья тонкость возросла
со временем. Но тогда и нужды не было в тщательном лечении. Испорчен-
ность еще не выросла настолько и не распространилась так широко; с прос-
тыми пороками можно было бороться простыми лекарствами. А теперь нужно
строить укрепленья тем заботливей, чем сильнее снаряды, бьющие в нас.
(15) Врачеванье сводилось когда-то к знанью немногих трав, которые оста-
навливали кровотеченье, заживляли раны, а потом постепенно оно дошло до
нынешнего многообразия. И не удивительно, что у него было меньше дела
тогда, когда люди были еще и сильны и крепки телом, а пища легка и не
испорчена искусством получать наслаждения. Только потом понадобилась пи-
ща, не утоляющая, а разжигающая голод, и придуманы были сотни приправ,
распаляющих прожорливость, и то, что было питаньем для проголодавшихся,
стало бременем для пятых. (16) От этого и бледность, и дрожь в суставах,
где жилы расслаблены вином, и злейшая, чем при голоданье, худоба от по-
носов; от этого нетвердость ног, всегда заплетающихся, как во хмелю; от
этого набухшая влагой кожа по всему телу и живот, растянутый от привычки
поглощать больше, чем может вместить; от этого разлитие желчи, вызываю-
щей желтизну бескровного лица, от этого хилость, и внутреннее гниение, и
сухие пальцы с окостеневшими суставами, и жилы, либо онемевшие до потери
чувствительности, либо трепещущие постоянной дрожью. (17) А что говорить
о головокружениях? о мучительной боли в глазах и в ушах? о мурашках,
пробегающих по горящему мозгу? о тех частях, через которые мы испражня-
емся, сплошь изъязвленных изнутри? о бесчисленных видах лихорадок, либо
свирепствующих приступами, либо крадущихся тихой сапой, либо грозно на-
падающих и сотрясающих все члены? (18) К чему упоминать бесчисленное
множество других болезней, карающих за страсть к роскоши?
Им были не подвержены те, кто еще не растратил здоровья на удо-
вольствия, кто сам себе был и господином, и слугою. Тело закалялось под-
лин ным трудом, утомленное или бегом, или охотой, или пахотой. Потом
ждала их пища, способная понравиться только проголодавшимся. Вот и не
было надобности в разнообразной врачебной утвари, в таком множестве же-
лезок и склянок. Проста была причина - и простым было здоровье; обилие
блюд породило обилие болезней. (19) Взгляни, сколько всего намешала жаж-
да роскоши, опустошительница суши и моря, - чтобы все прошло через одну
глотку! Такие разные вещи и не могут соединяться воедино и, проглочен-
ные, перевариваются плохо, потому что каждая действует по-своему. Неуди-
вительно, что и болезни, вызываемые несовместимыми кушаньями, изменчивы
и разнообразны, и еда, в которой насильно перемешаны противоположные по
природе части, извергается наружу. Вот мы и болеем, как живем, - на мно-
жество ладов3. (20) Величайший врач4, создатель этой науки, говорил, что
у женщин не выпадают волосы и не болят ноги. Но вот они и волосы теряют,
и ноги у них больные. Изменилась не природа женщины, а жизнь5: уравняв-
шись с мужчинами распущенностью, они уравнялись с ними и болезнями. (21)
Женщины и полунощничают, и пьют столько же, состязаясь с мужчинами в ко-
личестве масла6 и вина, так же изрыгают из утробы проглоченное насильно,
вновь измеряют выпитое, все до капли выблевывая, и так же грызут снег,
чтобы успокоить разбушевавшийся желудок. И в похоти они не уступают дру-
гому полу: рожденные терпеть, они (чтоб их погубили все боги и богини!)
придумали такой извращенный род распутства, что сами спят с мужчинами,
как мужчины.
Что же удивительного, если величайший врач, лучший знаток природы,
попался во лжи, и есть столько плешивых и подагрических женщин? Из-за
таких пороков они потеряли преимущества своего пола и, перестав быть
женщинами, приговорили себя к мужским болезням.
(22) В старину врачи не умели учащать приемы пищи и поддерживать ви-
ном слабеющее сердцебиение, не умели отворять кровь и облегчать затяжную
болезнь баней и потением, не умели, связав руки и ноги, скрытую в глуби-
не болезнетворную силу оттягивать к конечностям. Им не было нужды, по
малочисленности угроз, выискивать множество средств помощи. (23) А те-
перь до чего дошла порча здоровья! Это мы платим пеню за переходящую
всякую меру и закон страсть к наслаждениям. Сочти поваров - и переста-
нешь удивляться, что болезней так много. Все науки отступили вспять, и
наставники свободных искусств сидят в пустых углах, никем не посещаемые.
В школах философов и риторов ни души, зато как многолюдно на кухнях у
чревоугодников, сколько молодежи там теснится у печки! (24) Я не говорю
о толпах несчастных мальчишек, которых по окончании пира ждут в спальне
новые надругательства, не говорю о целом войске юнцов-наложников, разде-
ленном по племенам и мастям, - чтобы все были одинаково гладки, у всех
одинаково отрос первый пушок, одинаковы были волосы, - не дай бог, если
среди курчавых окажется один с прямыми прядями! Не говорю о толпах пека-
рей, не говорю о прислужниках, которые по знаку разбегаются за новыми
блюдами. Столько людей - и всем дает работу одна утроба! Неужели,
по-твоему, грибы, этот вкусный яд, не делают своего дела исподтишка, да-
же если сразу не вредят? (25) Неужели ты думаешь, будто от этого летнего
снега не твердеет печень? Неужели ты считаешь, что податливая мякоть
этих устриц, раскормленных в иле, не оставляет в желудке тяжелого осад-
ка? Неужели ты полагаешь, будто союзническая приправа7, эта драгоценная
сукровица протухших рыб, -не жжет соленой жижей наших внутренностей? Не-
ужели, по твоему, эти гноящиеся куски, что идут в рот прямо с огня, ос-
тывают у нас в утробе без всякого вреда? Какою мерзкой отравой потом ры-
гается! Как мы сами себе противны, когда дышим винным перегаром! Можно
подумать, будто съеденное не переваривается внутри, а гниет! (26) Я
вспоминаю, что когда-то много говорили об изысканном блюде, в которое
наши лакомки, поспешая к собственной погибели, намешали все, за чем они
обычно проводят день: съедобные части венериных и иглистых раковин и
устриц были разделены проложенными между ними морскими ежами, сверху ле-
жал слой краснобородок, без чешуи и без костей. (27) Лень уже есть все
по отдельности - и вот на стол подают то, что должно получиться в сытом
животе. Не хватает только, чтобы все приносилось уже пережеванным! Впро-
чем, и не хватает самую малость: ведь скорлупа снята, кости вынуты,
вместо зубов потрудились повара. - "Лакомиться всем по отдельности стало
тяжко - пусть всё стряпают вместе, чтобы вкус был один. Зачем мне протя-
гивать руку за чем-нибудь одним? Пусть подадут все сразу, пусть будет
сложено вместе и соединено столько, что хватило бы на украшение многих
перемен! (28) Пусть знают те, что утверждают, будто все это нужно мне
для похвальбы и ради тщеславия: я не выставляю мои яства напоказ, а даю
вам их разгадывать. Что всегда бывает отдельно, то пусть будет вместе
под одной подливкой; пусть не отличаются друг от друга устрицы, морские
ежи, иглистые раковины, краснобородки, перемешанные и сваренные заодно".
- Право, в блевотине пища перемешана не меньше! (29) И насколько сложны
эти блюда, настолько же разные, многовидные и непонятные болезни порож-
даются ими; и врачебное искусство начало вооружаться против них многими
способами лечения, многими наблюдениями.
То же самое говорю я и о философии. Когда-то, среди не столь тяжких
грешников, излечимых даже легким уходом, она была проще; а против нынеш-
него разрушения нравов нужно испытать все средства. Пусть бы хоть ими
можно было остановить эту заразу! (30) Мы безумствуем не только пооди-
ночке, но и целыми народами. Убийства и отдельных убийц мы обуздали; а
что войны, что истребленье целых племен - это прославляемое злодейство?
Ни алчность, ни жестокость не знают меры. Убийства, совершаемые в оди-
ночку и исподтишка, не так опасны и чудовищны; но жестокости творятся
теперь по постановлению сената и народа, и запрещенное частным лицам
приказывается от лица государства. (31) За одно и то же преступление
платят головою, если оно совершено тайно, а если в солдатских плащах -
получают хвалы. Людям, кроткому роду, не стыдно радоваться крови друг
друга, вести войны и поручать детям продолжать их, меж тем как среди
бессловесных и диких животных царит мир. (32) Против такого могучего и
повсеместного безумия философия, которой прибавилось труда, накопила
столько же сил, сколько прибыло их у противника. Легко было порицать
преданных вину и лакомых до изысканных блюд; немного сил нужно было,
чтобы привести на путь воздержности душу, когда она едва с него сошла.
(33) Теперь-то потребны
Сила. и рук быстрота, и наставник надежный - искусство.8
Люди повсюду ищут наслаждений, каждый порок бьет через край. Жажда
роскоши скатывается к алчности; честность в забвении; что сулит приятную
