истачивающую душу. Нет ничего более жалкого, нежели сомненья в том, чем
кончится наступающий день. Сколько бы и что бы нам ни предстояло, тре-
вожный дух будет мучиться неизъяснимым страхом 2.
(9) Как избежать этих треволнений? Нужно одно: чтобы наша жизнь не
рвалась вперед, чтобы она была сосредоточена, - ибо у кого настоящее
уходит впустую, тот и зависит от будущего. А когда я расквитался с са
мим собой, когда спокойный дух знает, что день и век - одно и то же,
тогда он смотрит свысока на все дни и дела, которые наступят, и с гром-
ким смехом думает о череде времен. Разве страшны изменчивость и непосто-
янство случая, если ты заведомо спокоен перед неведомым? (10) Так что
спеши-ка жить, мой Луцилий, и каждый день считай за целую жизнь. Кто
приладился жить так, для кого каждый вечер - конец жизни, тот не знает
страха. Кто живет надеждой, тот упускает ближайшее время, - а тогда на
него нападают жадность и жалкий, делающий жалким все вокруг страх смер-
ти. Вот откуда взялась постыдная молитва Мецената, в которой он не отка-
зывается ни от расслабленности, ни от уродства, ни даже от пытки - лишь
бы среди этих бедствий ему продлили жизнь:
(11) Пусть хоть руки отнимутся,
Пусть отнимутся ноги,
Спину пусть изувечит горб,
Пусть шатаются зубы, -
Лишь бы жить, и отлично все!
Даже если и вздернут
На крест, - жизнь сохраните мне!
(12) Он желает себе худшего, что только может случиться, и молит о
продлении пытки, как о жизни! Я счел бы самым презренным любого, кто хо-
тел бы жить вплоть до пытки. А он говорит: отними у меня руки и ноги, -
лишь бы в расслабленном, бесполезном теле осталось дыханье; изувечь ме-
ня, но только прибавь чудовищному уроду хоть немного времени; вздерни
меня на крест, заставь сесть на кол 3, - стоит зажать свою рану и висеть
распятым, лишь бы оттянуть самое лучшее среди бедствий - конец муки;
стоит сохранить душу, чтобы дольше с нею расставаться! Что пожелать та-
кому, как не благосклонности богов? (13) Разве другого хочет позорная
изнеженность этих стихов? Эта сделка с безумной трусостью? Это гнусное
выклянчиванье жизни? Можно ли подумать, что ему когда-то Вергилий читал:
Так ли гибель страшна? 4
Он желает себе худших бедствий и жаждет того, что тяжелее всего вы-
нести: чтобы они тянулись и не прекращались. Ради какой награды? Ради
чуть более долгой жизни. Но разве долго умирать значит жить? (14) Неужто
найдется такой, кто предпочтет хиреть в пытках, терять один за другим
члены тела, расставаться с душою по капле вместо того, чтобы сразу ис-
пустить ее? Неужто хоть кто-нибудь, будучи приведен к позорному дереву и
уже прежде расслабленный, уже изувеченный, со вспучившейся горбом спиной
и грудью, еще до креста имевший тысячу причин умереть, захочет продлени-
ем пыток продлить жизнь? Вот и спорь теперь с тем, что неизбежность
смерти - великое благодеянье природы! ( 15) Многие готовы вытерпеть и
кое-что похуже, готовы предать друга, чтобы жить подольше, собственно-
ручно отдать на растление детей, чтобы только глядеть на свет - свиде-
тель стольких злодеяний. Нужно избавиться от жажды жизни и заучить одно:
безразлично, когда случится с тобою то, что все равно когда-нибудь слу-
чится. В жизни важно благо, а не долгий век; и нередко в том и благо,
что он короток. Будь здоров.
Письмо СII
Сенека приветствует Луцилия!
(1) Как тот, кто будит нас и прерывает приятное сновиденье, нам в тя-
гость (ведь он отнимает наслаждение, хоть и мнимое, но по действию свое-
му равное настоящему), так и твое письмо испортило мне настроенье, отор-
вав от самых подходящих для меня мыслей, которым я отдавался, готовый,
если будет можно, пойти и дальше. (2) Я тешился изысканиями о бессмертии
души и даже, клянусь, рад был верить в него. Да, я легко вверялся мнени-
ям великих людей, скорее посуливших, чем доказавших эту желанную возмож-
ность. Вот я и предавался прекрасной надежде, и уже сам себе был несно-
сен, и презирал уже остаток моей одряхлевшей жизни, готовясь перейти в
бесконечное время и стать хозяином вечности, - и вдруг пришло твое
письмо и разбудило меня, лишив красивого сновиденья. Впрочем, разделав-
шись с тобою, я снова его потребую и выкуплю.
(3) В начале письма ты утверждаешь, будто я не довел до ясности то
рассужденье, где пытался доказать, что посмертное признанье есть благо,
как утверждают наши. Я-де не опроверг возражения, гласящего, что не бы-
вает блага из отдельных частей, признанье же именно таково. (4) То, о
чем ты, Луцилий, спрашиваешь, относится к тому же рассужденью, но к дру-
гому разделу, потому я и оставил в стороне не только это, но и еще неч-
то, относящееся к нему же. Ты сам знаешь, что с вопросами нравственными
перемешаны и вопросы, касающиеся мышления. Вот я и занялся той частью,
которая прямо относится к нравам: не глупо ли и не излишне ли заботиться
о том, что наступит после смертного часа? погибают ли наши блага вместе
с нами? остается ли что-нибудь от того, кого уже нет? можно ли получить
или стремиться получить какой-нибудь плод с еще не существующего и имею-
щего появиться тогда, когда мы его не почувствуем? (5) Все это касается
нравов и, значит, было к месту. А все, что возражают диалектики, следо-
вало отделить, - вот оно и было оставлено без вниманья. Но сейчас, раз
уж ты требуешь, я не пропущу ни одного из их утверждений и выскажусь
против каждого в отдельности.
(6) Без предисловий нельзя будет понять, что опровергается. Что же я
хочу сказать предварительно? Есть тела цельные - например, человек; есть
составные - например, корабль, или дом, словом, все, в чем разные части
скреплены в единое целое; и есть слагающиеся из отдельных членов, су-
ществующих порознь, - например, войско, народ, сенат. Предметы, из кото-
рых слагаются такие тела, объединены правами или обязанно стями, но по
природе не связаны и разобщены. Что же еще мне предварительно сказать?
(7) Мы думаем, что не бывает благ, состоящих из отдельных частей: единое
благо должно охватываться и управляться единым духом, иметь единый ис-
ток. Это, если тебе угодно, доказывается само собою, - но установить это
следовало, так как в нас мечут наши же копья. - (8) "Вы утверждаете, что
не бывает блага из отдельных частей; но признанье есть благоприятное
сужденье людей добра. Как не может быть молвою речь одного-единственного
и поношеньем - дурное мнение одного-единственного, так и для признанья
мало понравиться одному человеку добра. Для признанья потребно единоду-
шие многих известных и почтенных мужей. Стало быть, признанье слагается
из суждений множества лиц, то есть из отдельных частей, и, следова-
тельно, не может быть благом. (9) Признанье - это хвала, воздаваемая
людьми добра человеку добра; хвала есть речь, речь есть звук, обозначаю-
щий нечто, или голос; а голос, пусть даже и самых лучших людей, не есть
благо. Ведь не все, что делает человек добра, есть благо: он и рукопле-
щет, и свистит, но даже тот, кто всем в нем восхищается и все хвалит, не
назовет благом ни рукоплесканья, ни свист, - так же, как чох или кашель.
Значит, признанье не есть благо. (10) И главное, скажите-ка, для кого
оно благо - для хвалящего или для хвалимого? Говорить, как вы, что оно
благо для хвалимого, так же смешно, как утверждать, будто чужое крепкое
здоровье - это мое здоровье. Но хвалить по заслугам есть деянье честное;
значит, хвала есть благо для хвалящего, то есть совершающего деянье, а
не для нас, хвалимых. Этого-то мы и доискивались".
(11) Теперь я кратко отвечу на все по отдельности. Во-первых, еще не
установлено, нет ли благ из отдельных частей; оба ответа имеют сторонни-
ков. Во-вторых, признанье не нуждается во многих поданных за него голо-
сах - довольно сужденья и одного человека добра; ведь и один человек
добра признает нас равными себе. - (12) "Так что же, значит, и молва -
это мнение одного человека, а поношенье - это злоречивость одного? Сла-
ва, по-моему, требует широкого распространенья и единодушия многих". -
Но одно дело молва или поношение, другое - признанье. Почему? Да если
обо мне хорошо думает муж добра, это все равно, как если бы так же дума-
ли все мужи добра; да они и думали бы так же, если бы меня узнали. Все
они судят одинаково, ибо равно основываются на истине и потому не могут
разойтись. Вот и получается так, словно они все думают одно, ибо иначе
думать ни один не может. - (13) "Для молвы или для славы мало мненья од-
ного-единственного". - Но тут приговор одного равноценен общему, - пото-
му что он будет одинаков у всех, если их опросить; а там у несхожих лю-
дей различны и суждения, несходны чувства, и все - сомнительно, легко-
весно, подозрительно. Ты думаешь, они могут судить все одинаково? Даже
один судит по-разному! Человек добра держится правды, а у правды одна
суть, один облик; все прочие согласны между собою только в вещах ложных,
которые не бывают постоянны, но изменчивы и противоречивы. - (14) "Но
хвала - это только голос, а голос не может быть благом". - Однако, гово-
ря, что признанье есть хвала, воздаваемая добрыми добрым, они сами имеют
в виду не голос, а суждение. Пусть муж добра молчит, но кого он считает
достойным хвалы, тот ее получил. (15) И потом, хвала - это одно, а восх-
валенье - другое: для него-то и нужен голос. Потому говорят не "надгроб-
ная хвала", а только "восхваление", что выполняющий эту обязанность дол-
жен держать речь. Утверждая, что такой-то заслуживает хвалы, мы сулим
ему не благожелательные разговоры, а мнения. Значит, хвала - это и не-
высказанное одобренье того, кто про себя хвалит человека добра.
(16) Далее, как я сказал, источник хвалы - душа, а слова только обна-
руживают выношенную в душе хвалу и доводят ее до сведенья многих. Хвалит
тот, кто считает хвалу уместной. Когда знаменитый наш трагический поэт1
говорит, что превосходно, когда "нас хвалит достохвальный муж", он имеет
в виду мужа, достойного хвалы. И когда столь же древний поэт говорит:
"Хвала питает искусства" 2, он имеет в виду не восхваленье; оно развра-
щает искусства, и ничто так не испортило и красноречье, и прочие из них,
которые обращаются к слуху, как всенародное одобрение. (17) Молва непре-
менно требует слов в полный голос, признанье - нет: оно может до-
вольствоваться невысказанным сужденьем и быть полным не только среди
молчанья, но и среди порицающих криков. Я объясню, в чем разница между
признанием и славой: слава слагается из суждений многих, а признанье -
одних только добрых.
- (18) "Для кого признанье, или хвала, воздаваемая добрыми добрым,
есть благо: для хвалящих или для хвалимых?" - Для обоих: и для меня, ко-
торого хвалят, потому что природа наделила меня любовью ко всем, и я ра-
дуюсь правильности моих поступков, и счастлив, что нашлись благодарные
истолкователи моих добродетелей. Их благодарность - благо для многих, но
и для меня тоже. Ведь строй моей души таков, что я считаю чужое благо
своим, особенно если я сам - источник блага для них. (19) Но признанье -
благо и для хвалящих: его направляет добродетель, а всякое ее деяние
есть благо. Оно бы им не досталось, не будь я таким. Значит, заслуженная
хвала - благо для обоих, - точно так же, клянусь, как судить благосклон-
но - благо и для того, кто судит, и для того, в чью пользу его сужденье.
Неужели ты сомневаешься, что справедливость - благо и для того, кто ею
обладает, и для того, кому она воздает должное? А ведь хвалить по заслу-
гам - справедливо; значит, такая хвала - благо для обоих.
(20) Мы щедро ответили на все эти умствования. Но не это должно быть
нашей целью - хитро рассуждать и низводить философию с вершин ее величия
в такие теснины. Не лучше ли идти прямой и открытой дорогой, чем по доб-
рой воле петлять и с трудом выбираться из этой путаницы? Ведь все эти
