по постановлению сената, совершается преступленье тяжелее расследуемого?
Расследовали, может ли кто остаться цел после прелюбодеянья; выяснили,
что без прелюбодеянья нельзя остаться целым. (8) И это совершалось рядом
с Помпеем и Цезарем, рядом с Цицероном и Катоном, - тем Катоном, в чьем
присутствии народ не позволил себе даже потребовать обычной на Флоралии
забавы: чтобы шлюхи сбросили платье3. Или, по-твоему, люди на зрелищах
были тогда строже, чем в суде? Такие дела и делаются и делались, и рас-
пущенность в городах временами шла на убыль благодаря строгости и стра-
ху, но никогда - сама по себе. (9) Поэтому напрасно ты думаешь, что лишь
теперь похоти дано больше всего воли, а законам - меньше всего. Нынче
молодежь куда скромнее, чем когда обвиняемый отпирался перед судьями,
отрицая прелюбодеянье, а судьи перед обвиняемым сознавались в нем, когда
блудили по причине предстоящего суда, когда Клодий, угождая теми же по-
роками, в которых провинился, сводничал во время самого слушанья дела.
Кто поверит, что ожидавший приговора за одно прелюбодеянье откупился
многими!
(10) Всякий век рождает Клодиев, не всякий - Катонов. Мы падки на все
скверное, потому что тут непременно найдутся и вожатый и спутник, да и
без вожатого, без спутника дело пойдет: дорога к порокам ведет не под
уклон, а под откос. И вот что многих делает неисправимыми: во всех ис-
кусствах для тех, кто ими занимается, погрешности постыдны и для сделав-
шего промах вредны, а в жизни грехи сладки. (11) Не радуется кормчий,
если корабль перевернется; не радуется оратор, если по вине защитника
подсудимый проиграет дело; не радуется врач, когда хоронят больного; а
вот преступленье против себя для всех приятно. Тот радуется прелюбоде-
янью, на которое раззадорила его трудность дела; этот радуется обману и
краже; и никто не разочаруется в злых делах, пока не разочаруется в их
удаче. Все это происходит от дурной привычки. (12) Можешь убедиться сам.
что в душах, даже далеко зашедших во зле, остается ощущенье добра, и они
не то что не ведают позора, но пренебрегают им: ведь все прячут свои
грехи и, пусть даже все сойдет счастливо, пользуются плодами, а само де-
ло скрывают. Только чистая совесть хочет выйти и встать на виду; злон-
равью и во тьме страшно. (13) По-моему, остроумно сказал Эпикур: "Может
случиться, что злодей скроется, но чтоб он был в этом уверен, быть не
может". Или же, если. по-твоему, так можно сделать понятнее смысл ска-
занного: провинившемуся мало пользы скрыться, потому что у него, даже
если будет в этом удача, уверенности в удаче не будет. Так оно и есть!
Злодеянья могут быть безнаказанны, но не безмятежны. (14) Если так ис-
толковать эти слова, они, я думаю, не противоречат нашему ученью. Поче-
му? Потому что первое и наибольшее наказанье за грех - в самом грехе, и
ни одно злодейство, пусть даже фортуна осыплет его своими дарами, пусть
охраняет его и опекает, не бывает безнаказанным, так как кара за зло-
действо - в нем самом. Но и другие кары преследуют его и настигают: пос-
тоянный страх, боязнь всего, неверие в свою безопасность. С чего бы мне
освобождать злонравие от этой кары? Почему не оставить его в постоянной
тревоге? (15) Нам не следует соглашаться с Эпикуром, когда он говорит,
что нет справедливого по природе, и преступлений нужно избегать, так как
нельзя избежать страха. Но с ним следует согласиться в том, что злые де-
ла бичует совесть, что величайшая пытка для злодея - вечно терзающее и
мучащее его беспокойство, не позволяющее поверить поручителям его безо-
пасности. Но ведь если никто и в безопасности не может не бояться, - это
и есть, Эпикур, доказательство того, что именно природа заставляет нас
отшатываться от преступлений. Многих фортуна освободила от кары, но ни-
кого - от страха. (16) Почему так? Не потому ли, что в нас вложено отв-
ращенье ко всему осуждаемому природой? Из-за того даже скрывшийся не ве-
рит в возможность скрываться, что его уличает и обличает перед самим со-
бою совесть. Плохо было бы наше дело, если бы многие злодеяния ускольза-
ли от мстящего закона и предписанной кары - и не приходилось бы тотчас
же за них платиться тяжким наказаньем, налагаемым природой, которая за-
меняет пытку страхом. Будь здоров.
Письмо ХСVIII
Сенека приветствует Луцилия!
(1) Никогда не считай счастливцем того, кто зависит от счастья! Если
он радуется пришедшему извне, то выбирает хрупкую опору: пришлая радость
уйдет. Только рожденное из самого себя надежно и прочно, оно растет и
остается с нами до конца; а прочее, чем восхищается толпа, - это благо
на день. - Так что же, невозможно ни пользоваться им, ни наслаждаться? -
Можно, кто спорит? - но так, чтобы оно зависело от нас, а не мы от него.
(2) Все причастное фортуне и плодоносно, и приятно, если владеющий им
владеет и собою, не попав под власть своего достоянья. Поэтому, Луцилий,
ошибаются полагающие, будто фортуна может послать нам хоть что-нибудь
хорошее или дурное: от нее - только поводы ко благу или ко злу, начала
тех вещей, которым мы сами даем хороший или дурной исход. Ведь душа
сильнее фортуны: это она ведет все туда или сюда, она делает свою жизнь
блаженной или несчастной. (3) Душа дурная все оборачивает к худшему, да-
же то, что при ходит под видом наилучшего. Душа прямая и чуждая порчи
исправляет зловредность фортуны и знанием смягчает с трудом переносимые
тяготы; все приятное она встречает скромно и с благодарностью, все неп-
риятное - мужественно и со стойкостью. Пусть человек будет разумным,
пусть все делает по зрелом размышленье, пусть не берется ни за что непо-
сильное. - не получит он этого полного, избавленного от всех угроз бла-
га, если не будет заведомо спокоен перед неведомым. (4) Взгляни прис-
тально хоть "а других (ведь о чужом мы судим свободнее), хоть на себя,
отбросив пристрастие, - и ты почувствуешь и признаешь: ни одна из этих
желанных и высоко ценимых вещей не будет на пользу, если ты не воору-
жишься против непостоянства случая и всего того, что от случая зависит,
если среди утрат не будешь повторять часто и не сетуя: "Боги иначе суди-
ли"'. (5) Или даже - чтобы мне сделать этот стих еще мужественнее и
справедливее, чтобы ты мог лучше поддержать им душу, - тверди каждый
раз, когда что-нибудь произойдет вопреки твоим ожиданьям: "Боги лучше
судили". Кто так настроен, с тем ничего не случится. А настроится так
только тот, кто задумается об изменчивости человеческих дел прежде, чем
почувствует ее силу, кто, имея и детей, и жену, и богатство, знает, что
все это не будет непременно и всегда при нем, и не станет несчастным,
если перестанет ими владеть. (6) Всегда в смятении душа, что тревожится
за будущее, и до всех несчастий несчастен тот, кто заботится, чтобы все,
чем он наслаждается, до конца осталось при нем. Ни на час он не будет
спокоен и в ожидании будущего потеряет нынешнее, чем мог бы наслаж-
даться. Ведь что жалеть о потерянной вещи 2, что бояться ее потерять -
одно и то же.
Это не значит, что я проповедую тебе беспечность. (7) Что страшно, то
старайся отклонить; что рассудок может предвидеть, то старайся предви-
деть; что грозит тебе ударом, старайся заметить и предотвратить,прежде
чем оно случится. В этом тебе немало поможет спокойная уверенность и
дух, закаленный и ко всему выносливый. Тот может оградить себя против
фортуны, кто способен перенести все, что она пошлет; во всяком случае
спокойный дух ей не привести в смятение. Есть ли что более жалкое и глу-
пое, чем бояться заранее? Что за безумье - предвосхищать собственные
несчастья? (8) Я хочу подытожить вкратце то, что думаю, и описать тебе
людей, что сами себе не дают покоя, сами себе в тягость: они так же нес-
тойки в беде, как и до нее. Кто страдает раньше, чем нужно, тот страдает
больше, чем нужно. Одна и та же слабость не дает ему ни правильно оце-
нить боль, ни ждать ее. Одно и то же незнанье меры велит ему воображать
свое счастье вечным, а свое достоянье не только не убывающим. но и все
возрастающим, и сулить себе неизменность всех случайных преимуществ, за-
быв о том маховом колесе, которое переворачивает все человеческое. (9)
Потому-то кажутся мне замечательными слова Метродора в том письме, где
он обращается к сестре, потерявшей сына - юношу высокого дарования:
"Всякое благо смертных смертно!" Он говорит о тех благах, которые всех
манят, потому что подлинные блага - мудрость и добродетель - не умирают,
они неизменны и постоянны. В уделе смертного только они бессмертны. (10)
Впрочем, люди так бесстыдны, до того забывают, куда они идут, куда вле-
чет их каждый день, что, обреченные однажды потерять все, удивляются
всякой потере. То, на чем ты пишешься хозяином, при тебе, но не твое:
кто сам непрочен, у того нет ничего прочного, кто сам хрупок, у того нет
ничего вечного и непобедимого. Гибнуть и терять одинаково неизбежно, и,
поняв это, мы найдем утешенье и спокойно будем терять теряемое неизбеж-
но.
(11) Но в чем же нам найти помощь против этих потерь? В том, чтобы
хранить утраченное в памяти, не допускать, чтобы вместе с ним канул и
тот плод, который оно нам принесло. Чем мы владеем, то можно отнять; чем
мы владели, того не отнимешь. Верх неблагодарности - не чувствовать себя
обязанным за то, что однажды получил, хотя потом и утратил. Случай отни-
мает вещь, но оставляет плоды обладанья ею, которые мы теряем сами, воп-
реки справедливости сожалея об отнятом.
(12) Скажи себе: "Из того, что кажется страшным, все можно одолеть.
Многие побеждали что-нибудь одно: Муций - огонь, Регул - крест, Сократ -
яд, Рутилий - ссылку, Катон - смерть от меча; и мы что-нибудь да побе-
дим! (13) Опять-таки многие презрели то, что видимостью счастья манит
толпу. Фабриций3, будучи полководцем, отверг богатства, будучи цензором,
осудил их. Туберон счел бедность достойной и себя, и Капитолия, когда,
расставив на всенародном пиру глиняную посуду, показал, как человек дол-
жен довольствоваться тем, что и богам годится. Отец Секстий отказался от
почетных должностей: рожденный, чтобы править государством, он не принял
от божественного Юлия тоги с широкой каймой, ибо понимал: все, что дано,
может быть отнято. Так поступим и мы хоть в чем-нибудь мужественно! По-
падем и мы в число примеров! (14) Отчего мы слабеем? Отчего теряем на-
дежду? Что могло случиться прежде, то может и сейчас. Только очистим ду-
шу и будем следовать природе, потому что отступивший от нее обречен же-
ланьям, страху и рабству у вещей случайных. Можно еще вернуться на пра-
вильный путь, можно все восстановить. Сделаем это, чтобы переносить
боль, когда она охватит тело, и сказать фортуне: ты имеешь дело с мужчи-
ной; хочешь победить - поищи другого! 4"
(15) Такими или подобными речами утишается боль язвы, - хоть я и же-
лаю ему, чтобы она облегчилась, или была излечена, или хотя бы осталась
такою же и старела с ним. Впрочем, за него я спокоен; это нам грозит
урон, у нас будет отнят замечательный старик. Сам он уже сыт жизнью, а
если и желает ее продленья, то не ради себя, а ради тех, кому он поле-
зен. Так что, оставаясь жить, он являет свою щедрость. (16) Другой бы
положил конец этим мукам, а он считает одинаково постыдным бежать и от
смерти, и от жизни. - "Так что же, если обстоятельства его убедят, неу-
жели он не уйдет?" - А почему ему не уйти, если никто уже не сможет при-
бегнуть к нему? если ему не о чем будет заботиться, кроме своей боли?
(17) Вот что значит, Луцилий, учиться философии у жизни, упражняться в
ней, видя перед собою истинный пример: разумного человека, его мужество
перед лицом подступающей смерти, среди гнетущих болей. Кто делает, как
должно, у того и учись, как должно делать. До сих пор мы приводили дово-
