то есть милости всех богов, которые всегда расположены и благосклонны к
тому, кто сам к себе благосклонен. По нынешним временам тебе нужно отка-
заться от мысли, столь любезной некоторым, - будто каждому дан в воспи-
татели бог, пусть даже не сановитый, а второразрядный, из числа тех, о
ком Овидий говорит; "бессмертные низкого званья" ). Но я хочу, чтобы,
отказываясь от этого заблужденья, ты помнил одно: наши предки, верившие
в него, были истинные стоики, - ведь они каждому давали либо гения, либо
Юнону2. (2) Позже мы посмотрим, есть ли у богов время быть управителями
частных дел; а покуда знай: приписаны ли мы к богам или брошены ими и
отданы фортуне3, - ты никого не сможешь проклясть страшнее, чем пожелав
ему быть в гневе на себя самого. Нет причины накликать на того, кого ты
считаешь достойным кары, вражду богов: они и так враждебны ему, даже ес-
ли он, по-видимому, преуспевает через их покровительство. (3) Присмот-
рись пристальней, что такое наши дела действительно, а не по названию, и
ты узнаешь, что большая часть бед - это удачи, а не беды. Как часто ста-
новилась причиной и началом счастья так называемая "невзгода"? Как часто
встреченное общими поздравлениями событие строит лишнюю ступень над про-
пастью и поднимает высоко вознесенного еще выше, как будто оттуда, где
он стоял, падать безопасно? (4) Но и в самом падении нет никакого зла, -
надо только разглядеть предел, ниже которого природа никого не сбрасыва-
ла. Исход всех дел, повторяю, близок, - одинаково близок и от того мес-
та, откуда изгоняется счастливец, и от того, откуда выходит на волю нес-
частный. Мы сами увеличиваем расстоянье и удлиняем путь страхом и надеж-
дой.
Если ты умен, мерь все мерой человеческого удела, не преувеличивай
поводов ни для радости, ни для страха. Чтобы сократить время боязни,
стоит сократить и время радости. (5) Но почему я только убавляю это зло?
Ничего вообще ты не должен считать страшным! Все, что волнует нас и оше-
ломляет, - пустое дело. Никто из нас не разобрался, где истина, и все
заражают друг друга страхом. Никто не отважился подойти ближе к источни-
ку своего смятения и узнать его природу, понять, нет ли в нем блага. По-
тому-то и верят поныне пустому заблужденью, что оно не изобличено. (6)
Так поймем же, до чего важно вглядеться внимательнее, - и станет очевид-
но, как кратковременны, как шатки, как безопасны причины нашей боязни. В
душе у нас и теперь та же путаница, какую видел Лукреций:
Ибо как в мрачных потемках дрожат и пугаются дети,
Так же и мы среди белого дня опасаемся часто.4
Так что же, разве мы и впрямь не глупее любого ребенка, если страшим-
ся при свете? (7) Нет, Лукреций, это неверно, мы страшимся не при свете,
а сами разливаем вокруг тьму и не видим, что нам во вред и что - на
пользу; всю жизнь мы проводим в бегах и от этого не можем ни остано-
виться, ни посмотреть, куда ставим ногу. Вот видишь, какое безумье -
этот безудержный бег в темноте. А мы, клянусь, только о том и стараемся,
чтобы нас отозвали попозже, и хоть сами не знаем, куда несемся, упорно
продолжаем мчаться тем же путем.
(8) Но ведь может и посветлеть, если мы захотим! Есть только один
способ: усвоить знание всего божественного и человеческого, не только
окунуться в него, но и впитать, почаще повторять усвоенное и все отно-
сить к себе, исследовать, что благо, что зло, а чему эти имена напрасно
приписаны, исследовать, что есть честное, что есть постыдное, что есть
провиденье. (9) Но пытливость человеческого ума не останавливается в
этих пределах: ему хочется заглянуть и дальше вселенной, понять, куда
она несется, откуда возникла, к какому исходу мчит все вещи их необычай-
ная скорость. Мы же оторвали душу от этого божественного созерцания и
низвели ее до низменной убогости, чтобы она стала рабыней алчности, что-
бы, покинув мир и его предельные области и движущих всё властителей, ры-
лась в земле, искала, что бы еще выкопать на горе нам, не довольствую-
щимся лежащим перед глазами. (10) Все, что нам на благо, наш бог и роди-
тель поместил у нас под рукой и дал по доброй воле, не ожидая наших по-
исков, а все вредное спрятал поглубже. Нам не на кого жаловаться, кроме
как на себя: всё гибельное для нас мы сами вытащили на свет, вопреки во-
ле скрывшей его природы. Мы обрекли душу наслаждениям, - а потворство им
есть начало всех зол; мы предали ее честолюбию и молве и другим столь же
пустым видимостям.
(11) Что же мне посоветовать тебе? Что ты должен делать? Ничего ново-
го: ведь не от новых болезней нужны нам лекарства. Прежде всего ты сам
для себя должен разобраться, что необходимо и что излишне. Необходимое
ты легко найдешь повсюду; лишнее нужно всегда искать, тратя всю душу.
(12) Далее, тебе не за что будет так уж себя хвалить, если ты презришь
золотые ложа и посуду в самоцветах. Велика ли добродетель - презреть
лишнее? Восхищайся собой, когда презришь необходимое. Пусть ты можешь
жить без царского убранства, - это не так уж много! Пусть тебе не нужны
тысячефунтовые кабаны, языки заморских птиц и прочие чудовищные выдумки
роскоши, пресытившейся целыми тушками и выбирающей из каждой только те
или другие части, - я буду восхищаться тобою, когда ты презришь даже
грубый хлеб, когда убедишь себя, что трава родится не только для скота,
но, в случае необходимости, и для человека, когда узнаешь, что молодыми
побегами деревьев тоже можно наполнить желудок, который мы набиваем цен-
ностями, словно он может их сохранить. Насытиться можно и без прихотей.
Какая разница, что поглотило брюхо, которое все равно не удержит прогло-
ченного? (13) Тебе нравится видеть разложенным по блюдам все, что можно
добыть на суше и на море; одно приятнее тебе, если доставлено к столу
свежим, другое - если его долго откармливали и заставляли жиреть до то-
го, что сейчас оно безудержно расплывается салом. Тебя радует наведенный
с великим искусством лоск, - а между тем, клянусь, все эти с трудом до-
бытые и разнообразно приготовленные яства, едва попав в утробу, превра-
тятся в одинаковую мерзость. Хочешь научиться, как презирать чревоуго-
дие? Взгляни, чем всё выходит!
(14) Я помню, как Аттал к вящему восхищению всех говорил: "Долгое
время меня ослепляло богатство; я цепенел всякий раз, как видел там или
здесь его блеск, и думал, что и скрытое от глаз подобно выставляемому на
обозренье. Но однажды на пышном празднестве я увидел все богатства сто-
лицы, всё чеканное золото и серебро, и еще многое, что дороже золота и
серебра, и одежды изысканных цветов, привезенные не только из-за нашей
границы, но и из-за рубежей наших врагов. Тут были толпы мальчиков,
прекрасных и убранством и наружностью, там - толпы женщин, словом, все,
что выставила всевластная фортуна, обозревающая свои владения. (15) И я
сказал себе: что это, как не разжигание и без того не знающих покоя че-
ловеческих вожделений? К чему это бахвальство своими деньгами? Мы собра-
лись здесь учиться жадности. А я, клянусь, унесу отсюда меньше вожделе-
ний, чем принес сюда. Я презираю теперь богатства не потому, что они не
нужны, а потому, что они ничтожны. (16) Ты видел, вся эта череда, хотя
шла медленно и не густо, прошла за два-три часа? Так неужто нас на всю
жизнь займет то, что не могло занять и целого дня? И еще одно прибави-
лось: мне показалось, что богатства так же не нужны владельцам, как и
зрителям. (17) С тех пор всякий раз, когда что-нибудь такое поразит мой
взгляд, когда попадется на глаза блистательный дом, отряд лощеных рабов,
носилки на плечах красавцев-слуг, я говорю себе: "Чему ты удивляешься?
Перед чем цепенеешь? Все это - одно бахвальство! Такими вещами не владе-
ют - их выставляют напоказ, а покуда ими любуются, они исчезают. (18)
Обратись-ка лучше к подлинным богатствам, научись довольствоваться малым
и с великим мужеством восклицай: у нас есть вода, есть мучная похлебка,
- значит, мы и с самим Юпитером потягаемся счастьем! Но прошу тебя: по-
тягаемся, даже если их не будет. Постыдно полагать все блаженство жизни
в золоте и серебре, но столь же постыдно - в воде и похлебке". - (19) "А
как же, если их не будет?" - Ты спрашиваешь, где лекарство от нужды? Го-
лод кладет конец голоду. А не то какая разница, велики или малы те вещи,
которые обращают тебя в рабство? Важно ли, насколько велико то, в чем
может отказать тебе фортуна? (20) Эта самая вода и похлебка зависит от
чужого произвола; а свободен не тот, с кем фортуна мало что может сде-
лать, но тот, с кем ничего. Да, это так; если ты хочешь потягаться с
Юпитером, который ничего не желает, - нужно самому ничего не желать". -
Всё это Аттал говорил нам, а природа говорит всем5. Если ты согласишься
часто об этом думать, то добьешься того, что станешь счастливым, а не
будешь казаться, то есть будешь казаться счастливым самому себе, а не
другим. Будь здоров.
Письмо CXI
Сенека приветствует Луцилия!
(1) Ты спросил меня, как назвать "софизмы" по-латыни. Многие пытались
дать им название, но ни одно не привилось; как видно, сам предмет для
нас был неприемлем и настолько неупотребителен, что противились даже его
имени. Мне самым подходящим кажется то, которое употреблял Цицерон: (2)
он называл их "изворотами"1, поскольку тот, кто им предался, только хит-
ро запутывает мелкие вопросы, ничего полезного для жизни не приобретая,
не став ни мужественней, ни воздержней, ни выше духом. Зато всякий, кто
занимается философией ради собственного исцеления, делается велик духом
и неодолим, преисполняется уверенности и кажется тем выше, чем ближе по-
дойдешь. (3) Что бывает с большими горами, чья высота плохо видна смот-
рящим издали, и только приблизившимся становится ясно, как вознеслись их
вершины, - то же самое, Луцилий, происходит и с подлинным философом, до-
казывающим свою подлинность делами, а не ухищрениями. Он стоит на возвы-
шении, всем видимый снизу вверх, и величье его - истинное. Он не обувает
высоких подметок и не ходит на цыпочках, наподобие тех, кто уловками
прибавляет себе росту, желая казаться выше, чем на самом деле. Он дово-
лен своим природным ростом. (4) Да и как ему быть недовольным, если он
дорос до того, что фортуне к нему не дотянуться? Значит, рост его выше
человеческого и при любых обстоятельствах остается одинаковым, будет ли
теченье жизни благоприятным или же она бурно понесется через пороги
трудностей. Такого постоянства не дадут хитрые извороты, о которых я
только что говорил. Душа забавляется ими, но без пользы для себя, и низ-
водит философию с ее высот в низину. (5) Я не стану запрещать тебе иног-
да ими заняться, - но только тогда, когда тебе захочется побездельни-
чать. В том-то и вся беда, что в них есть некая приятность, они держат в
плену душу, соблазненную видимостью тонкости, и не отпускают, хоть ее и
зовет неодолимая громада дел, хотя всей жизни едва хватает на то одно,
чтобы научиться презирать жизнь. - "А не управлять ею?" - спросишь ты. -
Это дело второе; ведь только тот, кто презрел ее, сумеет хорошо ею уп-
равлять. Будь здоров.
Письмо CXII
Сенека приветствует Луцилия!
(I) Клянусь тебе, я и хочу образовать твоего друга, как ты желаешь, и
решил сделать это, - да он слишком тверд, чтоб воспринимать, или вернее
- и это еще хуже - слишком мягок, чтобы воспринимать, и сломлен долго-
летними дурными привычками. Я хочу привести тебе пример из нашего ремес-
ла. (2) Не всякая лоза годна для прививки: та, что стара и изъедена, и
та, что не окрепла и гнется, либо не принимают привоя, либо его не пита-
ют, не дают срастись с собой, не перенимают его свойств и природы. Поэ-
тому мы и делаем обыкновенно надрез над землею, чтобы, если лоза не от-
ветит, попытать счастья вторично и сделать новую прививку под землею.
