свободу - не вымысел...
А пока Волкодав просто шел, поддерживаемый неизвестно какой силой, и
вся воля уходила только на то, чтобы сделать еще один шажок и не упасть.
Перед ним проплывали мутные пятна каких-то лиц, но он не мог даже
присмотреться как следует, не то что узнать, Шаг. Держись, Волкодав,
держись, не умирай. И еще шаг. И еще.
...И ударил огромный, нечеловеческий свет, грозивший выжечь глаза
даже сквозь мгновенно захлопнувшиеся веки. Это горело беспощадно-сизое
горное солнце, повисшее в фиолетовом небе перед самым устьем пещеры.
Протяни руку - и окунешься в огонь. Волкодав услышал, как закричал от
ужаса Нелетучий Мыш, чудом уцелевший во время поединка. Потом раздался
голос вроде человеческого, сказавший:
"Вот тебе твоя свобода. Ступай".
Резкий мороз на какое-то время, подстегнул отуманенный болью разум, и
Волкодав попробовал оглядеться, плотно сощурив исходящие слезами,
напрочь отвыкшие от дневного света глаза. Прямо перед ним голубел на
солнце изрезанный трещинами горб ледника, стиснутого с двух сторон
черными скалами ущелья. Волкодав ступил на снег и пошел, сознавая, что в
спину ему смотрят рабы, занятые в отвалах и на подъездных трактах. Они
должны запомнить и рассказать остальным, что он ушел. Наверное, он
упадет и умрет за первой же скалой. Но пусть они запомнят, что он ушел
на свободу. Ушел сам...
Ему сказочно повезло: он не сорвался ни в одну из трещин и не замерз,
переломав ноги, в хрустальной, пронизанной солнечными отсветами
гробнице. Боги хранили его. Он уходил все дальше и дальше, время от
времени чуть приоткрывая слепнущие глаза, чтобы видеть, как медленно
придвигается скала, за которой его уже не смогут разглядеть с рудничных
отвалов и за которой он должен будет неминуемо свалиться и умереть. Он
шел к ней целую вечность, и жизни в нем оставалось все меньше. Цепляясь
за обледенелые камни, он обогнул скалу и свалился, но почему-то не умер
сразу, только перестал видеть, слышать и думать. Нелетучий Мыш
перебрался ему на грудь, прижался, распластываясь, и жалко заплакал.
Волкодав уже не видел, как невесомо скользнули над ним две большие
крылатые тени, а немного погод к распростертому телу пугливо
приблизились хрупкие, большеглазые существа, очень похожие на людей...
...Почувствовав, как разгорается глубоко в груди медленный огонек
боли, Волкодав затравленно огляделся кругом и уткнулся лицом в колени,
второй раз за один день настигнутый жестоким приступом кашля. Легкие
точно посыпали изнутри перцем, хотелось вывернуть их наизнанку,
ошметками, клочьями вышвырнуть из себя вон... Ребра свело судорогой,
Волкодав задохнулся и не сразу почувствовал на своих плечах чьи-то руки.
Это было уже совсем скверно. Он хотел стряхнуть их с себя, но сразу не
сумел - держали цепко. Его заставили выпрямиться, и к голой груди
прижались две твердые узенькие ладошки. Ниилит... Ниилит? Тут Волкодав
понял, что его собрались лечить волшебством. Допустить подобного
непотребства он не мог и хотел вырваться, встать, но кашель с новой
силой скрутил его, и отбиться не удалось.
А крепкие ладошки знай скользили, гладили тело, и зеленые круги,
стоявшие перед зажмуренными глазами, начали таять. От рук Ниилит
распространялось чудесное золотое тепло, которое гнало, гасило багровый
огонь и успокаивало, успокаивало...
Волкодав окончательно пришел в себя и открыл глаза. На миг ему
показалось, будто от рук Ниилит вправду исходило слабое золотое
свечение. Но только на миг.
- Тебе жить надоело?.. - сипло зарычал Волкодав. Встряхнулся и
обнаружил, что держали его, вернее, поддерживали, вдвоем. Тилорн
подпирал сзади, самым непристойным образом гладя его мокрую голову, а
Эврих обнимал за плечи, заглядывая в глаза, и на лице у него было
искреннее сострадание. Почему-то это вконец озлило Волкодава, и он
решил-таки вырваться.
- Не беспокойся за Ниилит, друг мой, - сказал ему Тилорн. - Я знаю,
чего ты боишься, но этого не случится. В здешнем мире женщинам дано
больше, чем нам. Я вот мужчина, и я способен только отдавать свою
силу... или направлять чужую, если человек сам этого хочет. Ниилит же
способна призывать то, что твой народ именует Правдой Богов, а мой -
энергией Космоса...
Недоверчиво слушавший Волкодав сразу припомнил: после лечения Эвриха
он, крепкий мужик, воин, обессилел так, что не сумел даже подняться и
два дня потом отсыпался. Тогда-то ведь и привязался к нему рудничный
кашель, казалось бы, давно и прочно изжитый. А Ниилит ходила как ни в
чем не бывало, возилась по хозяйству, отмывала окровавленный пол...
Наверное, они были правы. И уж во всяком случае понимали, что делали.
Вот только Волкодав до того не привык к помощи, что, в отличие от
Тилорна, не умел принимать ее как надлежало. Особенно когда она здорово
смахивала на самопожертвование. Он открыл рот, чтобы сказать Ниилит
спасибо, но тут подал голос Эврих:
- Где ты подхватил такой кашель, варвар? Я думал, уж тебе-то никакой
дождь нипочем... - Волкодав злобно посмотрел на него, и молодой аррант
неожиданно расхохотался: - О, вижу, ты сердишься. Значит, тебе не
настолько уж плохо, как мы было подумали...
Мужчины взялись его поднимать, но Волкодав легко стряхнул их и встал
сам.
- Пошли в дом, - сказал Тилорн. - Хватит здесь мерзнуть.
Что до Ниилит, она попросту взяла венна за руку и потащила в дверь.
Войдя, Волкодав только тут заметил, что в доме топился очаг - заступа
от холодной сырости, которой тянуло снаружи. Мальчишка Зуйко, гордый
порученным делом, держал над углями медный ковшик на длинной деревянной
ручке. Из ковшика пахло медом, липовым цветом, вереском и чем-то еще.
Ниилит вручила Волкодаву дымящуюся чашку, и он выпил без разговоров.
Ниилит была здесь единственным человеком, от которого он стерпел бы
любое самоуправство. Даже если бы она взялась лоб ему щупать. Он сказал,
ни к кому в отдельности не обращаясь:
- Спасибо...
Всего же более он был им благодарен за то, что они больше не
расспрашивали его, куда он подевал меч.
Утро занялось ветреное, розовое и чисто умытое. Вскоре после того,
как поднялось солнце, в дом к Вароху, шлепая сапогами по еще не
просохшей после обильного ливня мостовой, припожаловал старшина Бравлин.
- Пошли со мной, парень, - поздоровавшись с хозяином и жильцами,
сказал он Волкодаву.
- Куда еще? - насторожился подозрительный венн.
- В кром, - сказал стражник. - Государыня кнесинка меня нарочно
послала, потому что ты меня вроде как знаешь. Она велела, чтобы ты
сейчас же пришел.
- Зачем? - поднимаясь, хмуро спросил Волкодав.
- Больно любопытный ты, парень, - проворчал Бравлин. - Придем, сам
все и узнаешь.
- Может, нам тоже пойти? - осторожно спросил Тилорн. Эврих и Ниилит
встревоженно оглянулись на Вароха, но мастер только пожал плечами.
- Незачем, - буркнул Волкодав. И пошел с Бравлином со двора.
Живя на чужбине, всякий поневоле держится соплеменников. Вот и
вельхи, обитавшие в Галираде чуть не со дня основания крома, целиком
заселили две длинные улицы. Ближний путь в крепость пролегал мимо, но
Волкодав хорошо слышал долетавшие с той стороны обрывки песен и
нестройное, но усердное гудение вельхских "пиобов", - костяных дудок,
питавшихся воздухом из кожаного мешка. Песни, все как одна, были
задорные и веселые. По вере вельхов, покойных до самого погребения не
покидали одних и вовсю забавляли плясками и весельем, дабы отлетающие
души преисполнились благодарности к сородичам, порадовавших их
праздником. А устрашенная Смерть подольше не заглядывала в дом, где ее
подвергли посрамлению и насмешкам...
Бравлин и Волкодав пересекли подъемный мост, который мало кто из
горожан видел поднятым, и вошли в кром. Бравлин сказал что-то отроку,
стоявшему в воротах, и парень, кивнув, убежал. Волкодав обратил
внимание, что посередине двора уже был разложен ковер и стояло
деревянное кресло для кнесинки. Дружина понемногу сходилась с разных
сторон, занимая по чину каждый свое место. Совсем как тогда, зло подумал
Волкодав. Он не любил неизвестности, потому что ничем хорошим она обычно
для него не кончалась, и внутренне ощетинился. Опять суд?.. Да на сей-то
раз с какой бы стати?..
На всякий случай он обежал глазами лица бояр. Лучезара-Левого не было
видно, и на том спасибо. Зато присутствовал тот, кого Волкодав про себя
называл Правым, - боярин Крут Милованыч, седой, немеряной силы воитель с
квадратным лицом и такими же плечами. Он и теперь стоял справа от
кресла, пока еще пустого. Он взирал на Волкодава с хмурым недоумением, и
тот, присмотревшись, именно по его лицу догадался: дружинные витязи не
лучше его самого понимали, зачем кнесинке понадобилось в несусветную
рань собирать их во дворе.
Юная правительница, впрочем, не заставила себя дожидаться, Как только
Бравлин подвел Волкодава к краю ковра, дверь в покои кнесинки
растворилась, и Елень Глуздовна вышла на крыльцо. Она держала в руках
тщательно свернутый темно-серый замшевый плащ.
- Гой еси, государыня, - сейчас же поклонились все стоявшие во дворе.
- И вам поздорову, добрые люди, - отозвалась она. Выпрямившись,
Волкодав сразу встретился с ней глазами. Потом перехватил сердитый и
непонимающий взгляд Правого и насторожился еще больше. Между тем
кнесинка села в свое кресло, оглядела недовольных бояр, покраснела и не
без вызова вздернула подбородок. Она сказала:
- Подойди сюда, Волкодав!
Волкодав осторожно ступил на пушистый ковер и остановился в двух
шагах от нее. Кнесинка Елень еще раз огляделась и тоже встала,
оказавшись ему по плечо, хотя кресло было снабжено подножкой. На щеках
молодой государыни пылали жаркие пятна, но голос не дрогнул ни разу. Она
громко и звонко выговорила осененную временем формулу найма
телохранителя:
- Я хочу, чтобы ты защищал меня вооруженной рукой. Заслони меня,
когда на меня нападут!
Волкодав настолько не ожидал ничего подобного, что на мгновение
попросту замер, растерявшись. Но потом опустился перед кнесинкой на
колени и глухо ответил:
- Пока я буду жив, никто недобрый не прикоснется к тебе, госпожа.
Краем уха он услышал возмущенный ропот дружины. И окончательно понял,
что добра ждать нечего.
- И еще я хочу, чтобы ты принял от меня вот это...
Кнесинка принялась разворачивать плащ - прекрасной выделки плащ на
коротком, но очень густом и теплом меху. Он сам по себе был воистину
роскошным подарком, - а ведь и последняя рогожа оборачивается
драгоценной парчой, когда ее дарит вождь. Волкодав, однако, сразу
заметил, что в складках плаща скрывался некий предмет. А потом у него
попросту остановилось сердце. Потому что кнесинка вытащила наружу и
протянула ему его меч.
Сначала он решил, что ему померещилось. Но нет. Те самые ножны цвета
старого дерева, обвитые наплечным ремнем, с жесткой петелькой,
притачанной сбоку для Мыша. Та самая блестящая крестовина и рукоять,
которую он успел запомнить до мельчайшего листика хитроумного
серебряного узора... Волкодав взял меч, ощутил на ладонях знакомую
тяжесть и заподозрил, что это был все же не сон.
Дружина ошарашенно и с обидой смотрела на дочку своего вождя.
Вернется кнес, что-то скажет! Кабы за ушко дитятко не ухватил. Какой еще
телохранитель, зачем, если каждый из них, испытанных воинов, горд за нее
умереть?.. Да и от кого охранять-то? Горожане на руках носят, заморские
купцы лучшими товарами поклониться спешат... Нет, подай ей охранника. И
