Вытащил, наконец: толстый, потрепанный бумажник, раскрыл его - там лежали
обертки от пачек с деньгами: <две с половиной тысячи>, <пять тысяч>,
<тысяча>. И - одна сторублевая бумажка.
- Держи, - протянул детина банкноту, - и принеси нам еще одно
шампанское с <Араратом>. И колбаски дай - салями...
Буфетчик побежал за стойку; Кротов понял, что он сейчас им заниматься
не будет - появился к л и е н т, тут суетиться надо, выказать себя, тогда
только н а в а р получит.
Кротов снова обернулся на смешную пару, ну точно Пат и Паташон, и
замер: детина достал из другого кармана самородок, граммов на
шестьсот-семьсот, такой раз в жизни увидишь. А малышка на руку детины свою
руку положил, взял самородок, подбросил на ладони, сунул в карман,
усмехнулся:
- Покупаю.
- Да у тебя денег не хватит, карлик!
- Кому карлик, а кому Михаил, - озлился маленький. - Пропил деньги,
на что полетишь-то?!
Он достал свой бумажник, раскрыл его, там лежали пачки денег: Кротов
сразу определил, тысяч пять.
- Бери, сколько надо, - сказал маленький, - а это мне отдай. У меня,
брат, в жизни любовь есть... Любовь, понял? Святая любовь! Как у поэта в
прозе Ивана Сергеевича Тургенева. Читал такого?
- Я все читал, - откликнулся детина, пьяно раскачиваясь на стуле, -
ты мне мозги не цементируй!
<Какие ж это пять тысяч? - подумал Кротов. - Это все тридцать, экая
каменюга из золота... Не надо, не надо мне все это затевать. Еще года три,
ну пять пройдет, насобираю песка, зато буду чистый, не поволоку на себе
новое д е л о... Хотя какой чистый? То одного из наших схватят, то
второго...>
Кротов дождался, пока буфетчик принес на стол колбасы (<Сукин сын, не
салями это, полукопченая, за три девяносто>), шампанского и бутылку
коньяка <Арарат> с открытой пробкой (<Портвейн с водкой налил, гадюка, -
беззлобно подумал Кротов, - и надо ж так работать, а?! Хотя, что ему?
Человек без п р о ш л о г о, ему все можно, в нем страха нет>), только
после этого получил свое шампанское, но уезжать не стал, попросил кофе,
сел рядом с Пат и Паташоном, кофе пил медленно, слушал.
Потом напрягся весь: шаги, голоса, много шагов, как в коридоре
мюнхенской тюрьмы, только голоса отчего-то веселые, пьяные голоса,
русские, немцев не слышно, что за напасть, ты что, Кротов, ты себя держи в
уме, ты чего это?!
Понял: какой-то самолет прорвался, сел, пассажиры валят.
Действительно, пришло человек двенадцать - маленький самолетик
пришел, этому видимость нужна не такая, как Туполеву, этот хоть в лесу
сядет; сейчас гульба еще пуще пойдет, только пусть бы этот детина карлику
самородок отдал! Отдаст - ему сейчас к у р а ж нужен, он стол хочет
держать; он же такой здоровый, спокойствие в нем одно, что ему самородок?!
- камень; был и не был, все равно ведь за рубли отдаст, этому зелененькие
не нужны, зачем ему доллары?! И действительно - отдал.
После этого детина п о в е л е л буфетчику сдвинуть столы, потребовал
<дюжину>; откуда выражение-то узнал такое; Кротов от отца лишь слыхал,
когда тот о б ы л о м вспоминал, ведь верно, - <родимые пятна капитализма
живучи>, а может, детина книжки про историю читает, есть такие чудаки, с
виду - балбес, а в голове много держит.
Кротов пересел за сдвинутые столы, когда все п р и н я л и уже по
второму стакану, шум стоял, галдеж и знакомых начали искать.
Перебросился парой слов с карликом; тот осоловелый был, однако ехать
отказался: может, еще улечу, в море хочу купаться, желаю в соленом море
кости отогреть.
Когда объявили, что рейс перенесен на утро, малыш решился-таки ехать;
Кротов его под руку повел вниз, внутри колотило - знал, что сейчас
предстоит, такого уж сколько лет не было, к старому-то прикасаться -
страх...
Вывел малыша, а тут диспетчер, Роман Иванович, женщину с двумя
грудными подвел:
- Шеф, возьми их, из города машины не едут, узнали, что рейса нет,
пожалей ребятишек...
- Да я - пожалуйста, - ответил Кротов, не узнавая свой голос; малыш
висел на руке, слюни пускал, про море лепетал что-то несвязно. - Я-то б
взял, но он - пьяный, облюет детишек, набезобразит, карлик...
- Я те не карлик, а Михаил Минчаков, - откликнулся вдруг человек. - И
детей возьмешь!
Роман Иванович обрадовался, помог загрузить багаж, женщину с детьми
устроил сзади, помог сесть карлику, пожелал хорошей дороги:
- Гололед, осторожней, шеф, не убейся.
...Кротов ехал на второй скорости - экономил время, думал четко,
заставляя себя не торопиться.
<Диспетчер, зараза, карлика запомнил. И женщину с детьми. И я, как на
грех, один. Хоть бы еще пара машин стояла, черт его подери! Даже если бабу
высажу, все равно опасно сейчас карлика потрошить. А он возьми да и
передай самородок кому другому?! Здесь? Кому? Я ж его довезу до того
места, где он останется ночевать. И буду его п а с т и. Позвоню сменщику.
Цыплаков согласится, ему б только телевизор смотреть да <козла>
забивать... Козёл... Гоша, сука... Что ж ты у меня из памяти не выходишь?
Это потому не выходишь, что легенький ты был. Длинный, я думал, тяжелый, а
как на руки поднял - будто Ирка, первенькая моя, когда в море ее
заносил... Так. Допустим, я его буду пасти, завтра он улетает, рейс один,
я ему подставлюсь. А если он такси вызовет по телефону? Ну да, такси на
аэродром заранее хватают, все на Большую землю рвутся, боятся опоздать,
машин мало, в разбеге. Все равно придется потом отсюда бежать, самородок
этого стоит. С ним можно идти на то, чего ждал столько лет, с ним не
страшно т а м, я-то знаю, что там страшно, там страшно, если ты без
с и л ы, если в кармане у тебя пусто, тогда конец, тогда по тебе и
пройдут, не заметив... Ладно, это все так... А если ускользнет? Анну
поставлю на слежку, только надо все точно высчитать. Подниму его до
квартиры, под руку подведу, оттуда цепочку потащу, если вдруг выскользнет
из-под наблюдения. А куда он выскользнет? К знакомым едет, ясно, не к
родным, если б родные были, провожали б, он с тундры, откуда ж еще? А если
к знакомым - значит, гульба будет продолжаться>.
- Может, билет тебе на завтра прокомпостировать? - предложил Кротов.
- Слышь, Михаил?
- В городе, - сквозь сон ответил тот. - Там пор... про...
поркомпостирую.
...Кротов поднял его на второй этаж, отметил для себя табличку на
двери: <Журавлев Р. К.>, сбежал вниз, чтоб не попадаться этому самому
Журавлеву на глаза, замер внизу, на площадке, услышал женский голос:
- Мишенька, откуда ты?! Да какой пьяненький...
Дверь захлопнулась, Кротов вознесся наверх, приник ухом к двери -
фанера, сопение слышно, не то что голоса.
- Улетишь завтра или послезавтра, погости у нас, - говорила женщина.
Мужской голос - хмурый, недовольный:
- Григорьевы спрашивали, Дора тобой интересуется...
- Погоди ты со своей Дорой, - возразила женщина, - лучше накрывай на
стол. Пошли, Минечка, пойдем, масенький, ох, какой же пьяненький ты,
смотри не засни...
- Диана, не при мне хотя бы, - услышал Кротов горький, отчаянный
голос мужчины и осторожно пошел вниз.
...Он рассчитал все; маршрут малыша от Журавлевых к Григорьевым
проследил; его самого, Кротова, малыш, конечно же, не помнил, поэтому в
такси прыгнул, словно козлик - веселый, ручкой махал провожавшим; второй
мужик, что вышел на улицу с Григорьевыми и здоровенной бабой, помог
устранить неполадку; Кротов нарочно свечу подвывернул, мотор не заводился,
мужик сообразил, подтянул; поехали на тот именно рейс, который
закомпостировал Минчакову мужик с жалостливым голосом, Журавлев, у
которого жена Диана; его Анна д о в е л а до кассы, стояла за ним в
очереди, все видела и слышала; когда тронулись - Минчаков сказал, чтоб шеф
завез его на Пролетарскую (<к Журавлевым>, понял Кротов), взял с собою
портфель, махнул наверх, пробыл там минут двадцать; свет в окнах
Журавлевской квартиры так и не зажигали; вернулся, с портфелем и
чемоданчиком, шальной какой-то вернулся, на губах улыбка замерла, сказал,
мол, посылку передали, и запел вдруг, безголосо запел, так от счастья
поют... При выезде из города Кротов спросил:
- Возьмем попутчицу?
Анна стояла на обочине с чемоданом и вещмешком, руку тянула,
пританцовывая, мол, опаздываю на самолет.
- Чего ж не взять, возьмем, - согласился Минчаков.
Анна села сзади, Кротов рванул с места, снова мысль засверлила:
<Может, не надо, к черту>, - но он заставил себя медленно считать метры:
на цифре <сто> Анна должна была ударить малыша топориком по темени; как
раз на <сотне> есть хороший съезд с шоссе на проселок, все рассчитано...
Все, да не все. Деньги у малыша были, остались две тысячи,
аккредитивов на пятнадцать тысяч, а самородка не было, как ни искали.
Разрубил м а л ы ш а быстро, сунул в мешок, мешок - в багажник;
голову - в резиновый мешок, туда Анна заблаговременно положила камни,
бросили в реку; съехали на третий проселок, мешок закидали снегом, валил
крупный, мокрый, третий день валил; чуть поодаль снегом же закидали
морскую офицерскую шинель - для л о ж н о г о следа, пусть морячка ищут...
Вернулись в город; Кротов заехал к себе, вернулся быстро, Анну
высадил возле ее дома, сказал, чтоб потихоньку собиралась; подъехал к дому
Журавлевых, в подъезде надел демисезонное пальто, каракулевую шапку,
приклеил усы, купленные Анной в магазине <Актер>, когда летали в Ригу с
пересадкой в Москве, позвонил в дверь; открыла женщина - высокая,
красивая, ее он не видел, она из дома не выходила, пока Минчаков был у
них, такая же высокая, как та баба, которая его на проходной целовала,
только эта стройная, а та как бочка.
- Вы меня извините, - сказал Кротов, - я от Миши Минчакова... Он не
решился сам... Рейс снова отложили... Словом, вы понимаете, он спьяну
сделал вам подарок, который не имел права делать... Это полагается сдавать
государству...
- А... вы... кто?
- Я директор его прииска, Караваев, Антон Иванович, он, видимо,
говорил вам...
- Ничего он мне не говорил! Рома! - закричала вдруг женщина. - Выйди
же сюда!
Вышел Журавлев, развязывая галстук, видимо, только что вернулся с
работы, тихо спросил:
- В чем дело?
Кротов долго смотрел на женщину, потом, не отрывая от нее глаз,
сказал, чувствуя, как дергающе отсчитывает где-то внутри секунды:
- Вы убеждены, что я должен посвятить в это дело вашего супруга? Или
позвонить в милицию?
Кротов на мгновение опустил глаза и вдруг увидел женские меховые
сапоги: они были мокры, и пальто было мокрое.
<Все, - понял он, - пока я его вез, она свое дело сделала, из дома
унесла>.
- Звоните в милицию, - сказал Журавлев потухшим голосом, - звоните.
Проходите, пожалуйста, в комнаты...
- Я лучше привезу сюда Мишу, - сказал Кротов, - я оплачу его убытки
за билет и привезу сюда. Или поедемте со мною...
- О чем он говорит? - спросил жену Журавлев. - О чем вы говорите?
Женщина, видимо, что-то почувствовала, неуверенность и страх Кротова
почувствовала, поэтому повторила слова мужа:
- Проходите и звоните. Мы с вами на аэродром не поедем. А что могло
взбрести Мише в голову - я не знаю.
Этого визита Кротов себе простить не мог.
Поэтому и решил бежать стремительно, а так поступать в школе абвера
его не учили...
И не мог он себе того простить, что получил деньги за минчаковский
билет; копейку умел считать, а когда дело тысяч коснулось, потерял
контроль, взял двести рублей, дурак! А все равно по аккредитивам получать,
