Аппаратура, установленная в <фольксвагене>, который теперь переместился к
<мерседесу> Курта, позволяла слышать разговор с Гельтоффом и передавать
его в центр с расстояния в сто метров.
- Я сам, - повторил Гельтофф. - Или вы хотите, чтобы это был
приговор? Расстрел?
- Этого мы не хотим. Более того, мы принесли тебе чек. Вот. Как и
обещал Айсман. На десять тысяч марок. Напиши, что ты оставляешь эти деньги
семье. Остальные они получат с твоего счета, когда войдут в наследство...
- Штирлиц так и не появился в городе?
- Нет. Скажи правду: ты ничего не сказал ему?
- Я же видел - вы следили за каждым моим шагом.
- Если ты оставил в каком-нибудь тайнике имя таксиста, то за это
ответят дети твоих детей...
- Какого таксиста?
- Гроса. У которого <мерседес>...
- Какой <мерседес>?
- Ты что? Все забыл? Что с тобой?
- А что бывает с человеком, который должен убить себя? <Мерседесы>,
айсманы, дорнброки, гитлеры, кизингеры - будьте вы все прокляты... Что я
должен написать за эти десять тысяч?
Шорнбах шепнул в микрофон:
- Лейтенант Ловер, окружайте дом. Берите их. Алло, <третий>,
продолжайте записывать разговор... Лейтенант, если они станут убегать,
стреляйте по ногам, они нам нужны живыми...
Когда лейтенант Ловер прыгнул в комнату, Курт резко обернулся и,
выхватив пистолет, выстрелил в лейтенанта. Потом он выстрелил три раза,
пуля за пулей, в грудь Гельтоффа и после этого в люстру.
Он бежал через сад и не чувствовал, как листья били его по лицу, и не
чувствовал холода росы, потому что бежал он, низко согнувшись. Это и
стоило ему жизни: сержант Ухер, помощник убитого Ловера, выстрелил по
ногам, но пуля вошла в позвоночник, и Курт упал, переломившись пополам.
Когда Берг приехал к Гросу, он нашел в доме лишь полуслепую старуху,
его дальнюю родственницу, которая ничего не знала, поскольку жила в темной
комнате, совершенно изолированно от двоюродного брата...
<Мерседес> с тщательно заваренным пулевым отверстием на задней правой
дверце и с остатками следов крови на полу был обнаружен в гараже.
Опрос служащих аэропорта позволил Бергу сделать вывод, что Грос
вылетел в Италию. Через три часа Интерпол сообщил ему, что Грос обнаружен
и взят под наблюдение в Неаполе, на вилле германского коммерсанта Проце,
продававшего <мерседесы> восточноафриканским странам.
Получив все эти данные, Берг попросил секретаршу заказать билет на
первый же рейс в Рим, но оказалось, что все билеты на самолет <Пан
Америкэн> уже проданы; следующий рейс, который выполняла <Айр Индиа>, был
лишь вечером. Секретарша заказала одно место на имя Берга и отправила в
Темпельгоф нарочного.
Спрятав билет в карман, Берг ощутил тяжелую, гнетущую усталость. Он
заехал домой, переоделся, спустился в снэк-бар и выпил кофе с ломтиком
сыра.
<Самое трудное начнется, когда я привезу сюда Гроса, - подумал он,
расплачиваясь за кофе. - Тут включатся большие силы, если только они не
прикончат его до моего приезда. Они, вероятно, рассчитывают, что он сам
примет какую-нибудь гадость, когда поймет, что оказался в кольце. Поэтому
брать его будем ночью, без стука в дверь. Но почему-то я думаю, что они
пока не станут его убирать. И потом: я же сказал секретарше, что для всех
я лег на два дня в госпиталь по поводу обострения язвы>.
О том, что его телефон - и в прокуратуре и дома - прослушивается,
Берг не подумал. Он считал, что это может быть сделано лишь с санкции
отдела юстиции западноберлинского сената, который - Берг был убежден -
сейчас на это не пойдет; он недоучел лишь того, что телефонная сеть города
обслуживалась двумя компаниями, в одной из которых концерн Дорнброка
обладал контрольным пакетом акций. (<Все революции, - говорил Дорнброк, -
проваливались или побеждали в зависимости от того, удавалось ли
бунтовщикам овладеть средствами связи>).
<Да, надо же заехать к Марии, - подумал Берг. - Странно, почему она
просила позвонить именно сегодня?>
Он достал записную книжку и подошел к телефону, стоявшему на столике,
возле выхода из снэк-бара.
- Здравствуй, Мария, это говорит старая жирафа...
- Бог мой, здравствуй! Я решила, что мой дом уже совсем перестал быть
твоим!
- Стоило не позвонить каких-то десять лет, и уже такие страшные
выводы... Если бы ты сейчас протерла пару морковочек, я бы к тебе заехал.
- Я протру тебе не только пару морковок, но и успею сделать твою
свеклу.
- Тогда я пренебрегу метро и отправлюсь на такси.
Он ехал по улицам, и перед ним то и дело возникало лицо жены. Он
видел ее улыбающейся, тихой и нежной. Она всегда была такой, даже когда он
беспробудно пил. Мария была ее подругой.
Муж Марии Карл был его товарищем по университету. Он вступил в НСДАП
в 1939 году. Они тогда собрались у Карла: Ильзе, Мария, Берг и Ваггер,
который поселился в Гонконге и, приняв .английское подданство, спокойно
приезжал в рейх как юрисконсульт музейного ведомства доминионов и колоний.
Ваггер уехал из Германии в тридцать третьем году и смотрел на них теперь с
некоторой жалостью. Он обычно привозил продуктовые подарки, которые
унижали Берга щедростью.
Мария поставила пластинку, но никто не танцевал. Все молча сидели за
столом и не смотрели друг на друга, потому что Карл пригласил их на эту
вечеринку, сказав по телефону:
- Это по случаю важного события в моей жизни... В партию ведь
вступают только один раз...
И вот они сидели за столом, не поднимая глаз. Берг еще на улице
выговорил Ильзе, когда она купила на последние гроши три красные гвоздики.
Жена пожала плечами: <Неудобно к друзьям идти без подарка>.
Молчание затянулось. Берг налил себе <Эргешютце> и выпил, не
дожидаясь, пока все разольют себе по второй.
- Георг простужен, - по обычной своей манере улыбчиво пояснила Ильзе,
- ему необходимо как следует прогреть себя.
- Да, я простужен... Я весь заледенел изнутри... - сказал Берг, - но
сегодняшнее торжество .меня отогреет. Мне уже стало теплей! Даже краска
заливает щеки от внутреннего тепла!
- Сейчас у нас будет пирог с рыбой, - сказала Мария.
- Вам уже прибавили карточек? - спросил Берг. - Или увеличили
содержание? Членам НСДАП надо быть сильными...
За столом воцарилась гнетущая тишина...
- Прибавили карточек, - сказал Карл. - И добавили к окладу. Ты прав.
Надо же подкармливать членов движения, чтобы мы держали в руках таких, как
ты, слюнявых интеллигентов. Ты же знаешь, что я уже давно лелеял мечту
примкнуть к движению. Еще когда мы с тобой посещали собрания
социал-демократов и выходили на демонстрации под красными знаменами. И вот
наконец моя мечта осуществилась! А разве ты не мечтаешь примкнуть к нам?
Разве тебя не воодушевляют великие идеи фюрера?!
- Давайте потанцуем, - торопливо сказала Ильзе, - какая прекрасная
музыка! Это английская пластинка? Снова нас балует добрый Ваггер?
- Мне ненавистны идеи нашей сволочи, и, если ты теперь донесешь на
меня, тебе прибавят еще пару карточек на два фунта рыбы в неделю, - сказал
Берг.
- Ты дурак, - заметил Ваггер, - раньше этого я за тобой не замечал,
Берг.
- Значит, и ты эмигрировал по заданию Гиммлера? - удивился Берг. - А
я думал, ты действительно не можешь жить в этом вонючем болоте. Ты ведь
разведчик Ваггер? Напиши и ты донос, а?
- Ты очень смелый человек, Георг, - сказал Карл. - Ты так грозно
обличаешь нацизм за столом! Ты избрал себе самый легкий путь - пить,
оскорблять друзей и сострадать самому себе. Только живем мы не в вонючем
болоте а в Германии. Какой бы она сейчас ни была, она останется Германией,
а не вонючим болотом.
- Если бы я был убежден, что моя граната взорвет Гитлера, я бы
привязал гранату к груди, - сказал Берг яростно. - Ясно тебе?! Скажи, что
ты мне не веришь, ну скажи!
- Я верю тебе, только где ты достанешь гранату?
- Сам сделаю.
- Из чего? Все вещества, могущие быть использованными как взрывчатка,
изъяты из продажи. Может быть, правда, твои дружки из вайнштубе пообещают
тебе гранату, а гестапо последит за тобой, и у них возникнет интересная
идея о заговоре, который инспирируют англичане, - Карл кивнул головой на
Ваггера, - а поддерживают оборотни, пробравшиеся в партию, - и он ткнул
пальцем себя в грудь.
- Следовательно, ты считаешь меня провокатором?
Ильзе поднялась из-за стола и сказала:
- Георг, родной, мы живем только благодаря тому, что Карл и Мария
дают мне ежемесячно пятьдесят марок из его жалованья... Нельзя же так не
любить людей, Георг!
Берг изумленно обернулся к Ильзе - она обычно молчала или весело
болтала о чем-то с подругами во время вечеринки, собирала со стола тарелки
или помогала хозяйке подать новое блюдо.
- Я люблю людей, Ильзе, - произнес он по слогам. - Но я терпеть не
могу тех, кто продает себя из-за куска хлеба.
- И верно делаешь, - согласился Карл, - я с тобой согласен. Я тоже
терпеть не могу предателей, которые в минуты трагедии пьют, чтобы
успокоить себя и забыться в сладостном мираже... - Он посмотрел на Ваггера
и вдруг жестко усмехнулся: - Хотя я и продался не за хлеб, а за рыбу...
Впрочем, пользуясь твоей терминологией, все равно мы как жабы в вонючем
болоте. Правда, поскольку тебе из-за беспробудной пьянки не дают работы,
ты квакаешь громче других...
Берг тогда отшвырнул стул и ушел. Он ходил по городу до утра. Рано
утром он разбудил Карла. Он запомнил, каким был Карл, открыв ему дверь: с
отвисшей челюстью, бледный, в длинной ночной рубашке. Увидав Берга, он
тяжело оперся плечом о косяк и сказал:
- Идиот... Ведь еще только пять... Иди, там на столе остались
бутылки.
- Ты обязан простить меня, Карл, я говорил как свинья.
Они потом часто уезжали в горы вчетвером, забирая с собой и детей. У
Карла и Марии было трое мальчиков, а у Берга девочка. Ребята собирали
хворост. Карл разжигал костер, потом жарили колбасу на ветках, вымоченных
в ручье, чтобы они как можно дольше не прогорали на белом пламени; дети
прыгали через костер, пели песни и играли в свои беззаботные шумные игры.
Карл иногда рассказывал о том, что происходит у них на собраниях членов
НСДАП. Лицо его тогда каменело, хотя он показывал <весь этот балаган> до
того уморительно, что Георг катался по траве и долго потом не мог
успокоиться, иногда даже плакал от смеха.
Карл погиб на третий день после того, как его отправили на фронт в
составе сухопутных СС. Это было летом сорок четвертого года, тогда в армию
забирали всех, кроме работников гестапо и функционеров <Трудового фронта>.
А через месяц после его гибели были арестованы члены его подпольной
антифашистской ячейки Мария и Ильзе. Ильзе в тюрьме умерла, Мария
вернулась. Ее дети погибли вместе с дочкой Берга во время бомбежки: Берг
взял мальчиков после ареста Марии к себе.
Мария долго лежала в госпиталях, потом три года пробыла в доме для
душевнобольных, а когда вышла, правительство Аденауэра назначило ей пенсию
как жертве нацистского произвола. Пенсия была довольно большая - третья
часть той, которую Аденауэр платил вернувшемуся из тюрьмы гитлеровскому
гросс-адмиралу Деницу, и это позволяло Марии путешествовать: она старалась
как можно реже бывать в Германии.
Берг виделся с ней не часто: им обоим было трудно вдвоем, потому что
каждый из них вспоминал прошлое, от которого осталась лишь горькая память.
...Мария очень изменилась за эти годы: Берг поразился - как она
похудела. Но это молодило ее, и даже седые волосы казались париком; ничего
