оказывались агентами и наемниками иностранцев. В чем же дело?
- Видите ли, Люсо-сан, вы должны делать скидку па пропагандистский
аспект вопроса. Мао нужно было сплотить народ. Как можно иначе сплотить
народ, если нет войны, а в стране масса трудностей?!
- Значит, партия, которую возглавлял Мао, не знала о том, что
происходило в стране, возглавляемой Лю? Как же тогда быть с руководящей
ролью партии в красном Китае?
- Партия и была лидером общества, она и поняла, что бюрократы
перекрыли путь молодому поколению к управлению страной.
- Значит, раньше ничего не понимали, а потом вдруг взяли и поняли! А
что поняли? Окружены старыми шпионами и врагами, да? И кто же это понял?
Молодой Мао? Ему сколько? Сорок? Или пятьдесят? Он что - уступил свое
место молодому? А может, он просто заставил молодого хунвейбина пытать
стариков - своих соратников по революционной борьбе - для того, чтобы
самому стать живым богом? Бросьте вы о бюрократии, Онума-сан. Просто Мао
захотел быть единственным... А для этого надо забыть многое и многих. Он
решил сделать так, чтобы нация лишилась памяти.
- В ваших словах есть доля истины, Люсо-сан... Но вы судите о
предмете лишь по последним событиям и делаете из Лю мученика. А ведь он с
Мао вместе в свое время предал анафеме бывшего секретаря ЦК Ван Мина...
Они тогда обвинили его в тех же грехах, в которых сейчас Мао п Линь Бяо
обвиняют Лю. И чтобы это самопожирание было последним, Мао сделал ставку
на молодежь. Поймите же, когда выстроена перспектива, надо во имя великой
цели уметь идти на определенные жертвы! Но разве цель - призвать молодежь
к борьбе против всех и всяческих проявлений бюрократизма - это не здорово?
Люс рассмеялся. Он продолжал смеяться, прикуривая от спички,
зажженной предупредительным Онумой.
- Какая перспектива, Онума-сан? - сказал он. - Молодежь-то ведь
повзрослеет! Она прочитает о подвигах маршала Пын Дэ-хуая во время
освободительной корейской войны. Она услышит о том, что именно Чжу Дэ
создавал Красную Армию Китая! Это еще пока в Китае мало радиоприемников, с
информацией туго. Мао сделал ставку на китайскую стену, но ведь скоро
телевизионные программы будут со спутников передавать! Какая там стена! Ни
одна стена не выдержит натиска информации... А что касается сегодняшнего
дня... Знаете, лично мне очень не нравится, когда борьба с бюрократией
сопровождается сожжением книг Шекспира, Толстого и Мольера...
- В большом надо уметь жертвовать малым, Люсо-сан.
- Это ваша первая ошибка за все время, Онума-сан. Шекспир и Толстой -
это, по-вашему, <малое>? Да все бюрократии мира, вместе взятые, ничто в
сравнении с гением одного из этих писателей!
- Почему вы оперируете именем русского писателя, Люсо-сан?
- Вы думаете, я путешествую на деньги Москвы? А почему не Лондона? Я
оперировал и Шекспиром... Нет, Онума-сан, просто Шиллера в Пекине пока не
сжигали.
- Я там был, когда разбивали пластинки Бетховена.
- Спасибо за информацию. Вы не делали фотоснимков этого эпизода <по
борьбе с бюрократизмом>?
- Делал. Но, к сожалению, пленка была засвечена китайской таможенной
службой.
- Странно, вы их апологет - и такая неуважительность...
- А это ваша вторая ошибка, Люсо-сан. Я отнюдь не являюсь апологетом
красного Китая. Я лишь стараюсь быть объективным. Я патриот Японии,
Люсо-сан, в такой же мере, как и Китая...
- Китай - руки, Япония - голова, Азия - матерь планеты, так, что ли?
- Не совсем так. Это было бы дискриминацией по отношению к другим
нациям.
- Ваша водка очень легкая, Онума-сан.
- Не скажите, Люсо-сан. Она легка до той поры, пока не надо вставать
из-за стола. Я не задал вам обязательного вопроса: как вам показалась
Япония?
- Вам бы надо иначе сформулировать вопрос: <Вы в Японии впервые?> А
потом спрашивать, понравилась ли мне Япония.
- Вы хотите сказать, Люсо-сан, что вам ясно, зачем я с вами беседую?
Вы хотите дать мне понять, что вам ясна моя роль?
- Именно. Именно так, Онума-сан...
- Так вот о Дорнброке... Не стоит вам, Люсо-сан, восстанавливать
против себя Азию. Вспомните, что случилось с Якобетти... Стоило ему
сделать безжалостный фильм об Африке, как его предали остракизму во всем
мире: сильные уговорились делать политику на защите слабых. Я имею в виду
словесную, ни к чему не обязывающую защиту. Она страшна лишь для
художников; военных, бизнесменов и министров она не касается.
- Чен Шен просил вас попугать меня? Или кто другой?
- Вы не правы, Люсо-сан, меня никто не просил пугать вас. Меня
просили, поскольку я знаю немецкий, сказать вам то, что я сказал. Не надо
унижать азиатов вашей правдой. Занимайтесь Дорнброком в Германии. Но не
надо впутывать в это ваше дело Азию. Гонконг - особенно. Вас проклянут и
правые и левые. Энцесбергер и Годар держат у себя в домах портреты левых
ультра.
- Снимут, - ответил Люс. - Когда ультралеваки начнут открытый диалог
с Вашингтоном или с нашими бешеными, они снимут их портреты... Лишь игра в
бунт предполагает тягу к авторитарности...
- Они не начнут диалога с врагами. Еще сакэ?
- С удовольствием. Желаю вам успеха, Онума-сан! Ваши люди должны меня
сегодня прирезать? Или будете топить в море?
- Я не бандит, Люсо-сан. Я желаю вам лишь одного: выполнения всего
вами задуманного. Я готов помогать в меру моих сил и возможностей.
- Тогда ответьте: что у вас говорили о переговорах Дорнброка? Я не
прошу точных фактов. Меня пока что удовлетворят даже слухи.
- В <Асахи> проскользнуло сообщение, что Дорнброк вел переговоры о
расширении атомного полигона.
- Дорнброк был здесь. Ему задавали такой вопрос?
- Да. Ему задали этот вопрос в аэропорту. Но он отказался отвечать на
все вопросы и сразу же улетел в Токио. Он очень торопился.
- Он торопился к Исии.
- Увы, это имя мне ничего не говорит.
<Вы мешаете мистеру Лиму, - продолжал тогда Хоа, - потому что нашли
японку. У мистера Лима деловые связи с мистером Дорнброком. Я говорою вам
это, потому что вы сказали мистеру Ричмонду: <Хорошо, что подобных вам
топят здесь в каналах>. Случай за вас, мистер Люс. Я ничего бы не смог
поделать, я был бы вынужден, даже несмотря на вашу доброту ко мне,
выполнить поручение мистера Лао, но случай за вас. Ведь с вами миссис
Джейн, а ее муж работает в американской контрразведке... Она лишний
свидетель, и я с радостью верну деньги мистеру Лао, полученные за то,
чтобы вы навсегда исчезли. Вы стоили восемьсот долларов, мистер Люс. Я
истратил на аренду такси восемь долларов, так что прошу их вернуть мне: я
обязан отчитаться перед мистером Лао>. Люс тогда попросил Хоа устроить ему
встречу с мистером Лао. Хоа ответил: <Если вы станете рассказывать
кому-то, о чем я говорил вам, я погибну, но я погибну, утвердившись в
лютой ненависти к белым. Ненависть отцов, даже убитых, передается детям,
мистер Люс. А каждый третий человек на земле - китаец>.
Люс медленно тянул горячее сакэ - оно было горячим и чуть
прислащенным, с очень нежным запахом. Он вспоминал, как наутро в номере
ему подсунули газеты под дверь. Он всегда просыпался, когда связка газет
влетала под дверь его номера и, проскользнув по натертым плитам кафельного
пола, ударялась о ножку стула. Иногда газеты рикошетили к кровати, и Люсу
даже не приходилось подниматься, чтобы узнать все новости.
На второй полосе он увидел фотографию автофургона с разбитым ветровым
стеклом. Сверху был громадный заголовок: <Убийство коммерсанта Хоа Шу-дзэ
(59 лет, владелец двух катеров и магазина около порта)>. Люс подумал:
<Никогда бы не дал ему пятидесяти девяти. От силы сорок>. Только потом он
понял, что это напечатано именно о Хоа, и что Хоа убит, и что ушел он из
жизни с ненавистью к белым, которые протягивают руку, чуточку помедлив, -
как Джейн в клубе.
- Вы думаете, я агент? - спросил Онума, когда они, сняв ботинки,
вошли в салон мадам Сато, окруженные стайкой гейш. - Я не агент, Люсо-сан,
просто мне, как и вам, нужен допинг. Умным людям всегда нужен допинг
интереса. Меня попросили поговорить с вами. <Запомните его, - сказали мне,
- когда он выпустит свой новый фильм, вам будет что написать>.
Онума казался совсем трезвым, и поэтому Люс решил, что японец здорово
пьян.
- Кто вас об этом просил?
- Друзья. У меня много друзей в Гонконге. Знаете, чтобы вы не думали,
будто я какой-то агент, я дам вам один адрес. Это в Токио, возле
небоскреба Касумигасеки...
- Спасибо. Чей это адрес?
- Там частная клиника.
- Спасибо. Но...
- Там сейчас лежит Исии-сан.
- Что?!
- Ничего. Просто мне приятно видеть вашу растерянность. Вы наивно
считали, что умно и хитро ведете партию, а ведь всю партитуру беседы
расписал я. Но вы стойкий человек, а мне это нравится... Вы понимаете, что
играете смертельную игру?
- Вам это подсказали?
- Мне никогда никто не подсказывает. Я сам думаю, сопоставляю вашу
заинтересованность с заинтересованностью моих друзей. Вы работаете на МАД?
Нет?
- На военную контрразведку? Я? Почему?!
- Я прочитал об этом в немецких газетах.
- Когда это было напечатано?
- Дня три назад.
Люс хлопнул в ладоши и рассмеялся:
- Тогда у меня все хорошо, Онума-сан! Значит, они решили прижать меня
с другой стороны, опозорить в глазах интеллигенции, когда не вышло у Ли...
- У кого?
- У Лихтенштейна, - ответил Люс спокойно. Он вовремя оборвал себя.
<Ли> - это ведь не <Лим>. Это <Лихтенберг>, <Лихтенштейн>, <Либерганд>...
- Лихтенштейн - это враг моего продюсера, Онума-Сан.
- Но это не мистер Лим? - тихо спросил Онума и, не дождавшись ответа
побледневшего Люса, пошел танцевать с одной из гейш. Невидимый магнитофон
вертел мелодии Рэя Кониффа.
Люс поднялся, и его качнуло.
<А я здорово набрался этого сакэ, - подумал он. - Шатает. Ну и пусть.
Сдыхать надо пьяным. Не так страшно. Но они сейчас не станут меня убивать.
Я в их руках. Они крепко попугали меня с Хоа. Им кажется, что этого
достаточно>.
Онума-сан, держа в руке длинный бокал, шагнул ему навстречу. Он
чокнулся с Люсом бокалом, в котором было шипучее шампанское, пролив
несколько капель.
- Давайте выпьем за искусство, - сказал Онума. - За правдивое
искусство. Сейчас искусство должно быть правдивым, как математика. Вот за
это я хочу выпить.
- Ладно, - согласился Люс. - Только я осоловел.
- Можно попросить нашатыря.
- Нет, нет, не надо. А как вас можно называть уменьшительно? Я хочу
называть вас ласковым именем...
- Японца нельзя называть уменьшительно, - ответил Онума. - Мы и так
маленькие. А вы хотите нас еще уменьшить...
- Можно, я буду называть вас Онумушка?
- Это нецензурно, - ответил японец, - видите, наши подруги прыснули
со смеху. Никогда не называйте меня так, очень прошу вас.
Токийский шофер подвез Люса к полицейской будке и показал пальцем на
молоденького высокого парня в белой каске.
Полицейский дважды переспросил Люса, а потом облегченно вздохнул:
- Понятно. Теперь понятно. Это в седьмом блоке. - И он объяснил
шоферу, как проехать к частной клинике, которая помещалась неподалеку от
токийского небоскреба Касумигасеки.
<Это совсем рядом, вы легко найдете, - сказал ему на прощание Онума,
- полиция в крайнем случае поможет вам, у них есть специальные
путеводители...>
Клиника была крохотная - всего пять палат. Тихо, ни одного звука,
полумрак...
Выслушав Люса, дежурная сестра утвердительно кивнула головой и, молча
