надежно защищен схваткой двух гигантов на здешней земле...
- Это изящно, - согласился Гутиерес. - Но я тем не менее против...
Авторитет русских слишком велик, чтобы мы недооценивали их угрозу.
- А кто сказал, что мы ее недооцениваем? Да и потом, я просто
фантазирую... Мне нравится идея этого самого Риктера, я вижу за ней
перспективу могущества, но ведь выход к истинному могуществу более легок,
когда тебе противостоят две противоборствующие друг другу силы, чем если
давит только одна - я имею в виду янки... Впрочем, я ни на чем не
настаиваю, подумайте, Гутиерес, подумайте...
Когда Перон говорил, что он "не настаивает", каждому, кто его знал,
было ясно - он уже принял решение. Гутиерес знал его, поэтому спор
посчитал нецелесообразным.
Через два дня Перону была организована встреча - с соблюдением всех
норм конспирации - с Людовиго Фрейде.
- Вот что, - сказал Перон бывшему представителю Гитлера, - я редко
употребляю повелительный императив, вы это знаете, но в данном случае
разговор пойдет именно в этом ключе: мне нужно, чтобы вы - в течение
месяца, больше у меня времени нет - получили заем в размере ста пятидесяти
миллионов долларов... Продумайте подо что, это ваша забота. Министерство
финансов будет кооперировать с вами эту работу, гарантии банкам и фирмам,
которые вы контролируете, будут даны от имени нашего правительства...
Думаю, деньги надо просить под дорожное строительство и реконструкцию
портов... Если этого мало, пожалуйста - самолетостроение, закладка новых
аэропортов...
- Но, видимо, я должен знать, - аккуратно спросил Фрейде, знакомый
Перону с тех пор, как переводил на счета Евы Дуарте деньги НСДАП и СС, -
подо что все-таки на самом деле надо просить заем?
- А зачем? - удивился Перон. - Разве вам недостаточно моих слов? И
еще: пожалуйста, задействуйте ваших друзей с английскими, французскими,
испанскими фамилиями, любыми, какие вам нравятся, но немецкие уши за этим
займом не имеют права быть обнаружены никогда и ни при каких
обстоятельствах.
- Но я ведь не всемогущ, - еще тише ответил Фрейде. - Не я один
распоряжаюсь теми средствами, которые лежат в здешних банках... Меня
обязательно спросят, какой будет процент?
- О том, к т о вас будет спрашивать, мы поговорим особо. Меня не
устраивает то, что я не имею досье на тех, кто прибыл в Аргентину после
девятого мая. А я должен их знать. А что касается процента, то пусть те,
кто будет вас спрашивать, сами назовут сумму. Они ее получат.
После этого разговора генерал поручил Гутиересу запросить
соответствующие департаменты о том, сколько времени потребуется для того,
чтобы наладить надежный мост с районом Барилоче, где следует, по словам
Риктера, строить ш т у к у; каковы будут затраты, какие фирмы могут
сделать эту работу в кратчайший срок и самым надежным образом, и, наконец,
попросил предоставить ему проект широкой дезинформации для того, чтобы
никто в мире не узнал о том, что задумано осуществить им, Хуаном Пероном,
во имя того, чтобы сделать испанскоговорящие народы - как они того и
заслуживают - самой могущественной нацией мира, отобрав пальму первенства
у янки, а о русских и говорить нечего - им не под силу создать бомбу,
страна лежит в руинах, да и уровень техники не тот, азиаты...
И лишь по прошествии долгих шестидесяти трех дней, ушедших на
обсуждение его предложения, Риктер был приглашен на встречу с Гутиересом -
для делового, вполне предметного разговора.
Как и в первый раз, Риктер поначалу мучительно потел от волнения и
временами терял голос (впрочем, после двух недель ожидания прагматичный
немецкий ум, не умеющий жить в состоянии бездействия, заставил его
заняться бизнесом; Мануэль нашел десяток студентов из хороших семей,
которые должны были сдавать выпускные экзамены, платили вполне сносно,
мозг отдыхал во время занятий, мучение начиналось вечером, когда он
начинал думать о том, отчего же м о л ч а т аргентинцы).
Гутиерес был еще более обходителен; молчаливый шофер, привезший их в
маленький особнячок на одной из тихих улиц, сварил кофе, сервировал стол и
вышел в сад, чтобы не мешать беседе; поначалу полковник расспрашивал
Риктера об обстоятельствах, при которых ему довелось столкнуться с тайной
атомного проекта рейха, внимательно выслушивал ответы, которые казались
ему чересчур логичными, отрепетированными заранее, чтобы быть правдой, не
перебивал, согласно кивал головою, сокрушался, когда Риктер рассказывал о
некомпетентности людей из вермахта и штаба люфтваффе, успокоил, таким
образом, собеседника, позволил ему расслабиться, а потом сказал:
- Сейчас как раз то время, когда до закрытия банков осталось сорок
минут. Садитесь-ка в машину и езжайте туда, где вы храните документацию.
Когда вернетесь, мы продолжим разговор в присутствии третьего человека.
- Но вы же не сказали, - враз осевшим голосом ответил Риктер, -
приняты ли мои условия?
- Приняты. Вы будете назначены научным консультантом проекта, тысяча
долларов в месяц, бесплатный дом, обслуживание, полеты и поездки за наш
счет.
- И все?!
- Вы считаете, что этого мало? Может быть. Вообще-то мы вправе вам
ничего не предлагать, а выдать вас американцам, пусть те платят больше,
хотя, мне кажется, они ничего не платят в своих тюрьмах нацистским
преступникам...
Этого было достаточно. Гутиерес произнес именно те слова, которых так
страшился Риктер.
Поднявшись, он жалостливо спросил:
- Но ведь я перестану быть вам нужным, когда передам документацию?..
- Отнюдь. Вы знаете м е х а н и з м. Таких людей у нас больше нет.
Следовательно, мы в вас заинтересованы. Да и потом, мы исповедуем законы
благородства, как-никак вы живете в Аргентине, а не где-либо... Здесь
могут убить, но не обманывают, это мелко...
В девять вечера, после того как профессор Умберто Дейва кончил
исследовать документы, после того как он обсудил с Риктером основные узлы
дела, Гутиерес, не произнесший ни единого слова за все время дискуссии,
подвинулся к немцу и спросил:
- А кто поможет нам восстановить пробелы, которые столь очевидны?
Профессор Дейва правильно сказал: здесь все прекрасно за исключением того,
что отсутствует описание метода гидролиза и нет расчетов максимальных
температур. Как же вы намерены сделать бомбу в максимально короткий срок,
если у нас нет двух важнейших компонентов идеи?
- Я не успел довести до конца свои исследования... Полагаю, можно
привлечь экспериментаторов, - ответил Риктер, - которые предложат свои
схемы, в конечном счете я не против соавторства.
Гутиерес обернулся к Дейве:
- Но ведь любой ученый поймет, зачем нужна подобного рода разработка?
- Бесспорно, - ответил профессор.
- Значит, - Гутиерес посмотрел на Риктера, - всем станет известно,
что мы намереваемся делать?
- Этих ученых можно изолировать, - сказал Риктер. - В конце концов
речь идет о каком-то годе, от силы двух...
- Здесь не рейх, - отрезал Гутиерес. - Нам нравилось многое из того,
что происходило у вас на родине, но нам было не по душе то, что подданные
переставали быть сеньорами, Риктер, нам нравится быть с е н ь о р а м и,
видите ли...
- Что ж, - быстро сказал Риктер, испугавшись, что сейчас все
предприятие рухнет, а потому не просчитав до конца то, насколько верно он
поступает, - тогда надо попробовать найти некоего Штирлица, он был в курсе
всего дела.
Имя Рунге он произносить не мог, это ему было ясно с самого начала,
потому что он, Риктер, торговал краденым, тем, что по праву принадлежало
физику.
Назвав имя Штирлица, он с ужасом подумал о том, что если
штандартенфюрер жив и его найдут, то аргентинцы наверняка узнают всю
правду и отберут у него, Риктера, то, что может принадлежать одному ему, и
никому другому.
- Кого? - переспросил Гутиерес. - Кого вы назвали?
Риктер тихо ответил:
- Штиглица.
Он произнес фамилию искаженно, очень тихо, с трудом сглотнув комок в
горле.
Гутиерес кивнул, поднялся, пригласил Дейву и Риктера в сад, там уже
пахло сказочной парижжей - жаренным на углях мясом; первый бокал он поднял
за Перона, затем предложил выпить за Аргентину; вино было из подвалов
Мендосы, из провинции Кордова, казавшееся очень легким тем, кто не знал
его силы; информация о Риктере за эти месяцы была собрана абсолютная,
непьющий; значит, либо очень крепок, либо п о т е ч е т; скорее всего,
потечет, весь на нервах, не надо особой наблюдательности, чтобы заметить
это; Риктер действительно п о т е к; это стало ясным Гутиересу, когда он
жалостливо спросил, что станет с его проектом, неужели два узла, которые
остались незавершенными, могут поставить под сомнение всю идею?
- Нет, - ответил Гутиерес, перейдя на прекрасный немецкий, - это не
ставит идею под сомнение. Под сомнение ее поставила ваша неискренность...
- Какая?! В чем?!
- В том, как вы пытались скрыть от меня имя того человека, который
знает все. Я хочу знать совершенно определенно: "Штирлиц"? Или "Штиглиц"?
Имя. Возраст. Приметы. Вот вам перо, пишите...
Именно поэтому еще одна сила, а именно люди генерала Перона оказались
заинтересованными в том, чтобы среди сотен тысяч немцев, разбредшихся по
миру, и миллионов, затаившихся в рейхе, найти одного. Макса фон Штирлица,
"примерно сорока лет, интеллигентной внешности, в прошлом - СС
штандертенфюрер из политической разведки рейха"...
ШТИРЛИЦ - XVIII (ноябрь сорок шестого)
__________________________________________________________________________
В "Клубе Йерро" Роумэн обрушился, потому что почти ничего не ел;
тянул один стакан виски за другим, без содовой, безо льда, пуро, веселость
его стала несколько истеричной, он рассказывал уморительные истории, как
заканчивал колледж; в аудиториях не появлялся; дни проводил на бейсбольном
поле; "профессора все, как один, болельщики, они ставили мне высшие баллы,
сидя на трибунах, но не за знания, а за мои прорывы к воротам противника;
у меня голова чугунная, я ничего не боялся - башку вперед и - пошел!
Всегда надо верить, что пронесет; если начнешь колебаться, хоть на минуту
представишь себе самого же себя со сломанным позвоночником - уходи с поля,
ты не игрок, ты кончен для спорта".
- Вы всегда не едите, когда пьете? - спросил Штирлиц.
- Самое главное вжать голову в плечи, - не отвечая, продолжал Роумэн,
- стать мышечным сбитнем и переть быком. Вроде здешних, которых пускают на
самые престижные корриды в Памплоне с полей Миуры...
- Съешьте же что-нибудь, - попросил Штирлиц. Вообще-то он никогда ни
на чем не настаивал, ничего не предлагал впрямую; он считал это
бестактным; значительно целесообразней п о д в е с т и человека к слову
или поступку; государственный тоталитаризм начинается с семьи, где слово
старшего непререкаемо, старший не может быть глупым, возраст - гарантия
ума и опыта, разве это не одно и то же? Однако сейчас, понимая, что Роумэн
на пределе, в любую минуту может сорваться, Штирлиц изменил себе, намазал
кукурузную лепешку толстым слоем масла, подвинул ее Роумэну и повторил: -
Ну-ка, съешьте. Пол, вам же вести машину.
- Вы слушайте, когда я говорю! И запоминайте. И молите бога, что я
вообще сижу с вами за одним столом, старая нацистская скотина.
- Молю, - ответил Штирлиц. - Молю постоянно. Съешьте масло, неужели
хотите опьянеть?
- Кто? Я?! Доктор, не меряйте человечество своими мерками! Жирные
колбасники пьют двадцать граммов после куска свинины, а потом накачиваются
