- Понимаю, - вздохнул Артахов. - Май - дурное слово, происходит от
"маяться"... Вместо того чтобы Черчиллю в ножки упасть да помириться, на
тебе, Гесса, пророка движения, обозвали безумцем...
- Ах, Петруша, не впадай, бога ради, в трясучку! Немчура все равно
этого не поймет, - сказал Оцуп. - Да и я тоже.
Артахов длинно выругался.
- Не будет им прощенья за то, что дали себя сломать...
Странно, подумал Штирлиц, отчего все русские, которых я встречал за
границей, совершенно убеждены в том, что никто из окружающих не понимает
мата? Неужели потому, что глубинная Россия практически не видала
иностранцев, и поэтому сохранила веру в то, что ее язык неведом никому,
кроме ее сынов и дочерей? А доктор этот из старых эмигрантов.
Действительно трясуч. Надо держать себя, следить за глазами; среди гостей
вполне могут оказаться люди с особым зрением, - те умеют фиксировать не то
что слово, а и взгляд.
- Ну, а теперь прошу дальше. - Оцуп оборотился к Штирлицу. - Тут есть
то, что вас более всего заинтересует.
Генерал распахнул дверь в третью залу, выключив свет во второй, где
были иконы; Штирлиц сразу же отметил, что Оцуп давно живет на Западе,
приучен к здешнему р а ц и о; русские, тем более ожидая гостей, свет не
выключают, гулять так гулять, во всем должна быть праздничность, а у этого
в голове уже сидит счетчик, работает сам по себе, автоматически фиксирует
песеты, которые придется отдать за освещение, - электростанций мало, свет
поэтому дорог, генеральского оклада на все не хватит, особенно если
держишь такую коллекцию.
Здесь, в помещении, еще большем, чем первые два, были собраны книги,
многие тысячи русских, испанских, английских и немецких фолиантов.
- Да откуда же это?! - поразился Штирлиц.
- Плохо по Мадриду ходите, - дребезжаще рассмеявшись, ответил Оцуп,
открыто радуясь его изумлению. - Пошарьте в лавчонках на
Рибейра-де-Куртидорес, походите по Растро, поспрашивайте знающих людей
возле "Каса контрабандистас" - черта купите, не то что книги семнадцатого
века. Я, например, за бесценок приобрел фолиант Федорова!
- А кто это? - сыграл незнание Штирлиц, поражаясь тому, как наш
первопечатник мог оказаться в столице католической Испании.
- Русский Гутенберг, - ответил Оцуп.
Артахов поморщился, сказал по-русски:
- Да что ты перед ним стелишься?! Почему это наш Федоров ихний
Гутенберг, а не наоборот?
Оцуп раздраженно заметил:
- Удила не закусывай, Петечка! Немец раньше начал!
- Откуда знаешь?! Архивы смотрел? Какие? Все врут архивы! Не записали
наши в какую ведомость вовремя, вот и отдали немцу то, что было по праву
нашим.
Оцуп улыбнулся, пояснив Штирлицу:
- Где собирается больше одного русского, обязательно ждите ссоры,
чудо что за нация!
В это время раздался звонок; п о ш е л гость; Оцуп, извинившись,
отправился в прихожую.
- Вы кто по профессии? - спросил Артахов.
- Филолог. А вы?
- Изгнанник, - ответил Артахов. - Типично русская, знаете ли,
профессия. А живу тем, что редактирую журнал "Оккультизм",
штаб-квартира-то наша в Асунсьоне, туда Сталин не дотянется, работаем,
слава богу, спокойно, здесь ненадолго по делам... Много вашего брата в
Парагвае обосновалось, славные люди, чистосердечны, в страдании
очистились, проходят сейчас новую закалку - к силе это, верю. А ежели
говорить серьезно, то я закончил исторический факультет. Изучал судьбу
Родины, всего себя отдавал этому предмету...
- В России? - поинтересовался Штирлиц.
- А где ж еще можно изучать ее историю? Не в Америке ж?! Там одна
жидовня, они на нашей истории канкан пляшут! Только о том и мечтают, чтоб
снова туда влезть, гешефты свои раскручивать... Да и у вас, немцев, Россию
изучали свысока, как словно какой гербарий разглядывали.
- Я считал Олеа... - Штирлиц заставил себя сыграть, будто он забыл
фамилию первого иностранного бытоописателя России.
- Олеария, - помог ему Артахов, усмехнувшись. - Сукин сын. Ему
Ватикан платил за клевету.
- Да? - удивился Штирлиц. - Почему?
Артахов не успел ответить - в зал начали входить гости Оцупа;
началась обычная процедура знакомств, которая носит в Испании несколько
экзальтированный характер, сопровождаемый обязательным разговором, смысл
которого сводится к тому, чтобы найти общих друзей и по этому определить,
кто есть собеседник, что представляет и чего от него можно ждать.
Чуть позже пришел генерал Альфредо Гонсалес, рассеянно поклонился
Артахову, перебросился несколькими словами с незнакомыми Штирлицу
мужчинами, заглянул в четвертую комнату, где был накрыт большой стол, а-ля
фуршет, попросил девушку в фартучке дать ему стакан вина, что-то продрог,
дождь идет, как сквозь сито сеет; завидев вошедшего маркиза де ля Куэнья,
увлек его в зал, где лики Христа испытующе смотрели на каждого, кто входил
туда, перемолвился с ним несколькими фразами и лишь потом, взяв Штирлица
под руку, поинтересовался:
- Скажите, Максимо, в вашей американской богадельне никак не
комментируют предстоящий визит аргентинской промышленно-банковской
делегации?
- Нет, - ответил Штирлиц. - Правда, Кемп просил меня посмотреть
газеты, нет ли чего интересного, связанного с тамошними большими
проектами...
- Ничего не обнаружили?
Штирлиц раздумывал одно лишь мгновение, как ответить: кое-что он
обнаружил, сказал аккуратно:
- Я продолжаю смотреть, Альфредо. Вас эта тема интересует?
- Очень.
- Хорошо, я буду особенно внимателен.
- Спасибо. Если через пару дней вам позвонит Оцуп и пригласит на
кофе, значит, это я его попросил. Вы замотивируйте свой интерес к его
коллекции, это пригодится, Максимо, - и скользяще отошел к гостям.
Штирлиц вернулся к Артахову, стоявшему, набычившись, в одиночестве:
- Вы здесь впервые?
- Я уехал из Европы полтора года назад.
- После краха в Берлине?
- Да.
- До этого жили в рейхе?
- Нет. В Югославии.
- Работали с Власовым?
- Разве с ним можно было работать?! Неуч! Что за горе такое: как на
кого Запад хочет поставить, так непременно выискивает дурня!
- Видимо, умных Запад боится, - улыбнулся Штирлиц, - Вырвется из-под
контроля, как им будешь управлять?
- Так ведь это значит обречь дело борьбы с большевизмом на гибель!
Помочь Руси только умный может!
- А кто на Западе хочет помочь России? Зачем? Ее надобно держать во
тьме. Поди, выпусти ее - ого! Опасно, к чему конкурент?! Вы же Розенберга
читали, он не особенно скрывал свое отношение к России: рабочая сила и
кормовая база.
- Пропаганда, - возразил Артахов. - Своим он говорил одно, нам
другое. Ничто так не дозируется, как пропаганда. Поскобли ее ногтем, и
сразу увидишь, какой резон кроется за словом... Хотя в чем-то вы правы. Я
много думал, отчего Олеарий, которого вы помянули, да и его коллеги
Гваньини с Одерборном распространяли об Иване Грозном такие чудовищные
сплетни... Да оттого, что именно Иван Грозный был первым русским
государем, который столкнулся с Западной Европой и ударил тех соседей,
которых Ватикан, и Лондон с ним вкупе, считал своими. Ведь и ливонцы, и
поляки пугали Париж и Берлин тем, что Иван не ограничится явными своими
притязаниями, но дальше двинет, к морю... А - не хотели этого. Наоборот,
мечтали запереть Московию в старых границах. Жизнь там уж больно дешева,
пусть бы вечно туда ездить, к ним, то бишь к нам, диким, - Артахов вдруг
усмехнулся. - Знаете, сколько голштинское посольство получало от нашего
царя на прокорм своих людей, коих было тридцать четыре души?
- Нет, - ответил Штирлиц; он действительно не знал этого.
- Так вот послушайте... Шестьдесят два каравая хлеба, четверть быка,
четыре барана, двенадцать кур, два гуся, зайца, полета яиц, четверть ведра
испанского вина, пива и водки - для господ дипломатов; слугам выделялась
бочка меда, бочка пива и бочка водки, да поверх этого пуд масла на неделю,
соль и три ведра уксусу. По-царски, а?!
- Действительно, - согласился Штирлиц, посмотрев на Альфредо
Гонсалеса; обойдя приглашенных, перемолвившись с каждым несколькими
словами, тот снова вернулся к маркизу де ля Куэнья; к собравшимся стоял
спиной, говорил тихо, так что ни услыхать его было нельзя, ни прочитать
слова по губам.
- Однако не могу не согласиться, - продолжал свое Артахов, -
рейхсминистр Розенберг в корень вопроса не смотрел, а его, корешок этот
самый, можно сыскать лишь в истории. И если к истории отнестись серьезно,
то станет ясно, что Россия - определенного рода Феникс, в котором здравый
смысл тесно увязан с совершеннейшей мистикой. Действительно, были торжища,
Псков и Новгород от Москвы близки, к Ганзе тяготели, русско-немецкое
содружество в чистом виде, - так ведь нет! Кому-то было угодно уничтожить
эти русские форпосты, а заместо них поставить черт знает в какой дали
Архангельск - в угоду англичанам да Астрахань - тем же в угоду, потому что
как они Персией тогда вертели, так и впредь будут вертеть, помяните мое
слово. И была обречена Московия на закрытость; внутреннее торжище;
никакого общения с миром...
Штирлиц рассеянно заметил:
- Я слыхал, что генерал Власов и те, кто был с ним, считали ненужным
и вредным для России какое бы то ни было общение с миром...
- А - с Германией? Какой он никакой был дурень, а общения с Германией
не отвергал! Наоборот, русские и пруссаки - родня по крови...
- Это как? - удивился Штирлиц.
- Так очень просто! - обрадовался Артахов. - Зрите в корень! Русы и
П-р у с ы! Корень-то один!
- Я вам столько общих корней найду, - вздохнул Штирлиц, - что не
возрадуетесь... Не по крови близки наши пруссаки с русскими, но совершенно
по иным субстанциям. И прежде всего потому, что в России и Германии очень
долго правила к а з н а, все шло сверху, от императора, живой жизни
навязывалась вздорная воля дворцового фантазера, который не понимал дела,
верил только тем, кто его окружал, а всякую самостоятельность низов считал
покушением на его власть... Это нас роднило, доктор, а не к о р н и...
- Погодите, но ведь то, что вы изволили заметить, смахивает на
марксизм...
- Ну и что? Он же существует. Гегеля помните? "Все разумное
действительно и все действительное разумно".
Артахов сокрушенно покачал головой:
- Вот уж воистину поражение отбрасывает нацию в объятия
всепозволяющего либерализма!
- Если либерализм способствует мысли - я, увы, за либерализм.
Несчастным немцам сейчас надо серьезнейшим образом думать о своем будущем,
поскольку, как выяснилось, теория, выдвинутая Гитлером вместо Старого
завета, абсолютно несостоятельна и кончилась тем, что мы с вами оказались
на задворках: вы со своими к о р н я м и, а я с идеей богом избранной
расы...
- Да, - удивленно протянул Артахов, - у нас в Южной Америке так немцы
не говорят...
- А как они там говорят?
- Да уж не так, - повторил Артахов и, в свою очередь, обсмотрел лицо
Штирлица совершенно особенным, холодным и отстраняющим взглядом.
Штирлиц кивнул ему, отошел к книжным шкафам, углубился в изучение
библиотеки; говорить с Гонсалесом о чем бы то ни было до того, как он
кончит свою р а б о т у, бесполезно; прирожденный разведчик, он легче
всего получал надежную информацию именно на такого рода встречах, где
собирались люди одного круга, понимавшие друг друга с полуслова; их
объединяла общность интересов; в условиях франкистского государства своей
