Роумэн посмотрел на часы, потер лицо пятерней, глянул на себя в
зеркало: красные полосы не появились; слава богу, успокаиваюсь; Криста
никуда не вышла из дома и ни к кому не звонила; следовательно, вчера
Штирлиц сделал первый ход своей игры; нет, и х игры; ну что ж, играйте,
сукины дети, мне это на руку, посмотрю вас в деле; я даже перестал держать
на него зло; ничего не поделаешь, он выполняет свою работу, я - свою,
поглядим, кто перетянет канат.
- Ну, что? - спросил Роумэн. - Посидим еще полчаса и пойдем обедать?
- До обеда еще три часа.
- Это до испанского, - улыбнулся Роумэн. - А до нашего - час. Думаю,
была ложная тревога, Эронимо... Я не мог не обратиться к тебе за помощью,
но я не зря спрашивал, можно ли сделать так, чтобы эта наша работа
осталась только нашей работой...
И в это как раз время раздался телефонный звонок; поступило первое
сообщение наружного наблюдения: из квартиры кабальеро "Р" ("Роумэн") вышла
женщина; ей присвоено обозначение "Б" ("буэна", "хорошая"), подошла к
телефону-автомату, проверившись перед этим, набрала номер... Аппарат в
будке один, поэтому слушать разговор, не вызывая подозрений, невозможно...
Через минуту позвонили из пункта записи; подключили аппарат Кемпа;
Пол сразу же услышал голос Кристы: "Нельзя ли попросить в вашей библиотеке
книги по теории чисел?" - "Куда вы звоните?" - "В библиотеку". - "Вы
ошиблись". - "Это номер двенадцать тридцать сорок два?" - "Нет, двенадцать
пятьдесят пять сорок два".
...В двенадцать пятьдесят пять Криста встретилась с Кемпом в
центральной библиотеке - в очереди на заказ книг. Она что-то сказала ему,
несколько фраз, упомянула какое-то имя и адрес Холи-Буде (Роумэн понял,
что агенты Эронимо именно так произнесли английское слово "Голливуд"),
говорила словно бы сама с собой, полуобернувшись (как в Прадо, понял
Роумэн), прямого контакта не было, все действительно очень походило на то,
что описывал доктор Брунн, он же Бользен, он же Штирлиц, будь неладен его
профессионализм.
Из библиотеки Кемп отправился на площадь Колубма; здесь он запарковал
машину и, перейдя авениду Хенералиссимо, вошел в подъезд дома сеньора
Серайо; поскольку объект оказался весьма подготовленным, тщательно
проверялся, было признано нецелесообразным следовать за ним; однако
дальнейшим наблюдением было установлено, что Кемп посетил квартиру, в
которой проживает Хосе Гутиерес, гражданин республики Аргентина,
аккредитованный в Испании корреспондент буэнос-айресской газеты "Кларин"
("брат Хосе является ближайшим помощником генерала Перона, - сразу же
пояснил Эронимо, - курирующим вопросы безопасности").
"Б", после того как сделала заказ в библиотеке на три книги,
вернулась в квартиру кабальеро "Р", не входя более ни с кем в контакт,
купив по дороге букет цветов (красный, синий и белый гладиолусы) и коробку
шоколадных конфет "Аора".
Я же сказал ей, что больше всего люблю цветы, определяющие флаг
Штатов, подумал Роумэн; помнит; после встречи с нацистом необходимо
проявлять максимум внимания к мужчине, с которым спишь и о поведении
которого обязана докладывать руководителю... А если девочку
просто-напросто на чем-то сломали, подумал он. И ей нужна моя помощь?
Почему бы не спросить ее: "Маленькая, что случилось? Расскажи, что
произошло? Я помогу тебе, только скажи правду. Кто же еще тебе поможет,
как не я?" А она спросит, о чем это я говорю, засмеется, попросит, чтобы я
ничего не выдумывал, и тогда я могу не сдержаться, взять ее за волосы и
отхлестать по щекам. Ты же сам хотел посмотреть, что произойдет после
того, как ты оставишь приманку с "Холи-будскими" адресами, вот ты и
получил желаемое. Значит, да здравствует незнание? Значит, узнавание
правды неугодно тебе? Пусть лучше будет так, как удобнее? В дерьме, но
зато в своем же... Правда - если ты познал ее лицом к лицу - кровава.
Хирург, который рассекает кожу, чтобы увидеть язву и вырезать ее, не
боится крови, она как очищение, это необходимо, потому что разумно; все
действительное разумно в такой же мере, как и все разумное
действительно... Нет, возразил он себе, все-таки человек предпочитает
удобное незнание. Его страшит правда, он не готов к ней, ибо она
предполагает немедленный ответ действием, а ведь нет ничего спокойнее
бездействия.
- Хосе Гутиерес, которого мы определили как "X", - продолжала между
тем докладывать служба наблюдения, - после того как от него ушел Кемп
(отныне мы определяем его "К"), который возвратился в ИТТ, выехал в
город... Остановился возле бара "Неаполь"... Сделал оттуда два звонка
неустановленным людям и отправился в посольство... Доктор Брунн, которому
мы дали обозначение "Б", из ИТТ сегодня не выходил, работая в архиве, ни с
кем не контактировал, никому не звонил...
- Ну что, - спросил Эронимо, - будем продолжать? Или снимем
наблюдение? Дама вернулась домой...
- Дело не в даме, - ответил Роумэн. - Дама перестала меня
интересовать. Зато меня стали очень занимать эти два кабальеро... У тебя
тут нет ничего выпить?
- Есть тинто.
- Это ты пей свое тинто. Я хочу виски.
- Слишком дорого, - усмехнулся Эронимо. - Мы - бедные люди, Пабло, на
нас экономит каждый, кто может... Виски стоят бешеных денег, тинто -
гроши, в два раза дешевле вашей противной кока-колы.
- Это она у вас противная, у нас она очень вкусная.
- Значит, хорошую вы производите для себя, а плохую - для испанцев?
- Для европейцев. Мы продаем скопом, - усмехнулся Роумэн, - не
разбирая, кому попадет. А можно позвонить в "Ритц" и попросить их принести
сюда бутылку?
- Нет, я бы просил тебя этого не делать... Все-таки здесь
конспиративная квартира...
Снова зазвонил телефон, служба сообщала, что Хосе Гутиерес выехал из
аргентинского посольства и отправился в центр, свернул в район особняков;
остановился возле дома маркиза де ля Куэнья; вышел из машины, дверь
запирать не стал, возле ворот дежурят двое из гвардиа севиль; охранники
отсалютовали Гутиересу, как доброму знакомому, и распахнули ему калитку.
- Снимайте наблюдение, - резко скомандовал Эронимо. - Сейчас же
уходите оттуда! Ясно?!
- Пусть смотрят, - возразил Роумэн. - Мне надо, чтобы они смотрели
дальше.
Эронимо, однако, поднялся, поправил галстук и сказал:
- Я принимаю твое приглашение на американский обед, Пабло.
- Но я же просил, чтобы они продолжали смотреть...
- Пошли, - сказал Эронимо, - я очень проголодался.
- Да что с тобой в конце концов?!
Эронимо обвел комнату своими томными глазами, задержался на отдушинах
в углу, под потолком, и повторил:
- Я не умею говорить о деле, когда голоден, Пабло. Пожалуй ста, не
сердитесь на меня, - и пошел в прихожую...
...Когда они спустились на улицу, Эронимо вытер платком свой большой
рот и сказал:
- Тебе надо бы знать, Пабло, что маркиз де ля Куэнья - член совета
директоров "Галереас Пресиадос". Наблюдать за ним - то же, что класть
голову в пасть голодного льва. Если хочешь, чтобы меня отправили убирать
сад в особняке отставного генерала Гонсалеса - проси меня продолжать за
ним наблюдение...
Говорить так у полковника Эронимо Энъяки были все основания, ибо
маркиз де ля Куэнья являл собою ту фигуру в мадридском д в о р е, от
которой зависело в с е или почти все, поскольку именно он осуществлял
контакт с женой генералиссимуса Франко по поручению самых богатых семей
Испании.
ИНФОРМАЦИЯ К РАЗМЫШЛЕНИЮ (сеньора Франко)
__________________________________________________________________________
После того как отряды фалангистов Ворвались в Мадрид и началось
м е с и в о, с е н ь о р а не могла выйти из дома, потому что
генералиссимус считал, что столица полна террористов, которые только и
ждут, как бы отомстить ему. Семья поселилась в роскошном замке,
охранявшемся сотней отборных гвардейцев, начинавших с Франко еще в Африке;
парк был прекрасен и тих; продукты привозили с охранявшихся гасиенд',
которые принадлежали друзьям диктатора; повара, мажордом, горничные и
лакеи безвыездно жили на территории; здесь же постоянно находились шоферы,
слесари, водопроводчики, садовники - все, как один, привезенные
начальником личной охраны Франко из родного города диктатора; никаких
контактов с мятежными жителями столицы, вредное влияние исключено.
_______________
' Г а с и е н д а - поместье (исп.).
Первое время с е н ь о р а не ощущала тяготы этого роскошного,
удобного, постоянного затворничества, а, наоборот, испытывала блаженную
успокоенность, пришедшую, наконец, в семью после двух с половиной лет
гражданской войны, когда каждую ночь, особенно в первые месяцы, она долго
раздумывала, прежде чем лечь в постель, - раздеваться или нет, придется
убегать или же ночь пройдет спокойно; у изголовья всегда лежала маленькая
сумочка с тремя бриллиантовыми кольцами, двумя изумрудами и сапфировыми
подвесками - вот и все богатство, не считая небольших денег, вложенных в
недвижимость, но ведь землю не возьмешь с собою в изгнание, не продашь
мерзким ювелирам, чтобы обеспечить жизнь семьи...
Когда пришла долгожданная победа и она поселилась в этом громадном,
воистину королевском замке, ощущение умиротворенного счастья было каким-то
особым, тихим, что ли, не надо постоянно страшиться возможного бегства,
нищеты эмиграции, а то и того хуже, тюрьмы, трибунала, расстрела мужа.
Первые месяцы она помногу спала; врачи предписали длительные прогулки
по парку; весна была упоительной, цветение началось на две недели раньше
обычного; летом семья перебралась в загородный замок, но и там ее окружали
одни и те же лица; постепенно, далеко не сразу, они стали докучать ей, -
женщина есть женщина, жить вне общества, без общения с тем миром, который
ранее, когда Франко был обыкновенным командиром дивизии, окружал ее,
становилось все труднее.
И однажды она сказала мужу:
- Знаешь, я чувствую, что скоро разучусь говорить.
- А ты беседуй со мною, - ответил он. - Я ведь так люблю тебя
слушать.
Однако через неделю в замке была устроена п а р т и я; Франко лично
утвердил список приглашенных, попросив начальника охраны озаботиться тем,
чтобы из Виго загодя привезли тех офицеров, с которыми они дружили домами
в начале двадцатых годов.
Вечер прошел прекрасно, великолепно пела Мари-Кармен, она тогда
только-только набирала силу, из хорошей семьи, отец был хозяином магазина,
финансировал движение, поэтому начальник охраны легко разрешил пригласить
ее, хотя ее пианиста в замок не пустил - нашел порочившие его связи,
опасно.
Сеньора вышла к гостям в своем самом нарядном платье, царственно
обошла приглашенных, найдя для каждого милое слово; Мари-Кармен погладила
по щеке, но из-за стола ушла первой, что несколько удивило
генералиссимуса. Он, однако, оставался в зале до конца; когда заглянул в
ее спальню, сеньора лежала тихо, без движения; решил, что спит, тревожить
не стал. Утром Франко поразился ее лицу - оно было бледным, с синяками под
прекрасными громадными глазами.
- Ты плохо себя чувствуешь, родная? - спросил он участливо.
- Нет, нет, - сухо ответила она, - все прекрасно.
- Но ты выглядишь усталой.
- Я выгляжу завистливой, - грустно улыбнулась сеньора. - Я себя
почувствовала вчера огородным пугалом... Все дамы были прекрасно одеты, а
я ведь даже не знала, что сейчас модно, во что одеваются женщины на
