Человек - если он любит, а его любви угрожают - не думает о том, что он
смешон, то есть жалок, такова уж природа человеческая, любым путем
у д е р ж а т ь наслаждение. Даже предательством идеалов? - спросил себя
Роумэн, и этот вопрос, при том, что он был жестоким, помог ему
расслабиться, удобно устроиться в кресле, закурить и крикнуть в
телетайпную-обычным своим хмуро-насмешливым голосом:
- Эй, Ник, свари-ка нам кофе, а!
- Вари сам. Я жду новых сообщений. Как тебе, а? Ты что-нибудь
понимаешь?
- А что тут не понять, - ответил Роумэн. - Тут все ясно, как утро.
Началась генеральная уборка. В доме должно быть стерильно, как в
хирургической. Верно, доктор Брунн? Вы согласны?
- Как в морге, - засмеялся Ник. - Я что-то такого не помню еще в
нашей истории. А ты?
- Теперь запомним, - ответил Пол и пошел в маленькую кухню, где
стояла электрическая плита.
- Зато я помню, - тихо заметил Штирлиц. - Я очень хорошо помню Сакко
и Ванцетти. Когда в стране нет шума, тогда лидеру нечего делать... Тем
более война закончена не им, а предшественником. Включайтесь в поиск
шпионов, очень поможет карьере.
- Ладно, - ответил Роумэн, - включусь.
Он поставил на конфорку кофейник, насыпал в него две пачки
марокканского кофе и подумал, что Штирлиц верно чувствует версию
возможного развития событий, мы все шутим по поводу возможного, пока можно
шутить, в глубине души думая, что это ужасное возможное на самом-то деле
никогда не сможет стать фактом жизни. Мне стало страшно, когда я прочитал
телетайп, особенно после того, как он сказал мне, что Криста слушала
Кемпа, который стоял рядом с нею, обернувшись вполоборота, и приказно ей
говорил, пока она рассматривала Мурильо. Или ты просто-напросто хочешь
придраться к этому, чтобы все с ней порвать? - спросил он себя. Ты ведь
боишься разницы в возрасте. И боишься того, что ты совсем не подарок в
кровати после того, что с тобой вытворяли наци. И ты постоянно вспоминаешь
Лайзу, которая лежала с тем мулатом, потная, со спутанными волосами и
невидящим, п л ы в у ч и м взглядом. Может быть, ты получил искомое, то
есть предлог, чтобы вернуться в прошлое, каким оно было неделю назад, пока
Криста не вкатила тебе в бампер. А ведь она замечательно водит машину.
После того как я напился от счастья в "Лас Брухас", я подивился, как
резко, по-мужски, она ведет машину... Надо же было вмазать мне в задник на
полупустой площади... Прямо как по заказу. И еще: она ни разу не спросила
меня, чем я занимаюсь. Даже после того, как швейцарец Ауссем назвал меня
"господином советником". А ключ от моего сейфа валяется в столе... Я ж
помню мудрые уроки Аллена: "Если вы хотите, чтобы к вам не лазали -
никогда ничего не прячьте. Оставляйте все самое конфиденциальное на видном
месте, противник всегда ищет тайники, такова уж логика".
Он отчего-то вспомнил, как чикагский бизнесмен, занятый в книжной
торговле, оказался на грани банкротства и жизнь заставила его придумать
гениальный ход: он выпустил роман "Война и мир" умопомрачительным тиражом,
предварительно сообщив в газетах, что уплатит десять тысяч премии тому,
кто найдет ошибку в книге, ошибку, сделанную намеренно, чтобы проверить
внимательность читателей. Книга моментально разошлась, бизнесмен не только
поправил свои дела, но и положил в карман сотню тысяч баков горячей
прибыли, потому что грамотных много, а особенно тех, кто считает себя
грамотным, - все нынче горазды поживиться на дармовщинку. А вот ошибку
никто не нашел. Пришли тысячи гневных писем: "Акулы бизнеса дурят
американцев". Тогда бизнесмен напечатал в газете: "Никто никого не дурил.
На обложке книги в фамилии "Толстой" вместо "о" напечатано "а", "Талстой";
просто никто не смотрел обложку, все ринулись утюжить текст..."
- Эй, Брунн, - крикнул Пол с кухни, - помогите-ка мне! Возьмите
чашки, я сварил сказочный кофе.
"Крепкий парень, - подумал Штирлиц. - Так скрутить себя за несколько
минут не каждый сможет, а ведь мой удар был в поддых. От такого не каждый
быстро оправится. А если он умеет так играть? Тогда я себе не позавидую,
тогда я получил в нем такого врага, который на мой удар ответит своим, и
это будет сокрушительный удар, что там толчок в лоб, когда летишь со стула
на кафель, это ерунда, лечебная гимнастика, а не удар..."
РОУМЭН - II
__________________________________________________________________________
Роумэн вошел в квартиру, тихо отперев дверь, и сразу же услышал
песенку, ее, Кристы, песенку; она хлопотала на кухне; он это понял по
тому, что в доме пахло ванилью, она добавляла много ванили, когда делала
яблочный пан.
Он остановился возле косяка, прижался спиной к стене, посмотрел на
свое отражение в большом венецианском зеркале, провел по лицу хваткими
пальцами; появились красные полосы; плохо, сдали нервы, это началось после
того, как посидел у наци, а еще это было, когда он вошел - так же тихо,
желая сделать сюрприз Лайзе, - в свою квартиру и увидел ее с тем мулатом;
самое дрянное заключается в том, подумал он, что я рассказывал Кристе про
эти красные полосы на лице, никто не бывает так доверчив, как мужчина
средних лет, полюбивший молодую женщину. Он относится к ней как к ребенку,
никаких тайн, это же навсегда, последнее, самое лучшее, что подарил бог
под старость.
Роумэн потер ладонями щеки, чтобы они перестали быть полосатыми,
пусть покраснеют. Странно, когда пьешь в молодости, делаешься пунцовым, а
если п е р е в а л и л о, бледнеешь, как известь. Лучше б и не смотреть
на себя после полубутылки виски, страшновато, лицо, как маска...
- Криста! - позвал Роумэн.
- Ау!
- Это я, - он заставил себя говорить громко, весело, все должно быть,
как было.
- Мне казалось, что ты придешь позже, - ответила она, выбежав из
кухни. - Ты не звонил, и я решила, что у тебя много дел и ты вернешься
ночью. А потом я подумала, может быть, я уже надоела тебе и ты утешаешься
с другими женщинами.
Она была в коротенькой спортивной юбочке и фартуке, как шоколадница,
когда только успела купить? Черные волосы были подвязаны ленточкой,
длинные голубые глаза смотрели на него открыто и весело; она обняла его,
поднявшись на мыски, покрыла лицо быстрыми поцелуями, пошептала на ухо
что-то быстрое и непонятное - это у нее была такая игра - и спросила:
- За что ты на меня сердишься, милый?
- Я сержусь на этот говенный мир, - ответил он. - Я не просто сержусь
на него, маленькая, я его ненавижу. Он того заслуживает, ей-богу, не
думай, я пока еще не стал брюзгой... В Штатах хотят посадить в тюрьму
нескольких немцев... Это самые прекрасные немцы, каких я когда-либо
встречал в жизни...
- В чем их обвиняют?
- Их ни в чем нельзя обвинить...
- Тебе это чем-нибудь грозит?
Надо было спросить иначе, подумал Роумэн. Лучше бы она спросила, не
могу ли я им помочь. Хотя она спросила как женщина, которая любит; они
собственницы куда большие, чем мужчины; счастье в одиночку невозможно, я
составная часть ее счастья, значит, вопрос логичен. Другое дело, меня ее
вопрос не устраивает, но это уже мое дело, как всегда, я спешу, всегда
спешил; свои мнения формулировал безапелляционно: "замечательный парень",
"гнусная баба", "милый старик", а знал этих людей два дня от силы. И потом
выяснялось, что "замечательный парень" был гнидой, "гнусная баба"
оказывалась верным другом, а "милый старик" состоял на учете в клинике для
шизофреников - маньяк и садист. Нет, сказал он себе, ее не в чем обвинять,
да и вообще, не торопись с обвинением, подумай еще раз, зачем тебе сказал
обо всем этом Штирлиц?
Он поцеловал ее в лоб и ответил:
- Нам это ничем не грозит.
- Мне вообще ничего не грозит, - улыбнулась Криста, - я человек самой
свободной профессии, место учителя математики как-нибудь найду, но ты
очень властолюбивый, тебе будет трудно жить, если у тебя отберут твое
дело. Ты очень любишь свое дело, я вижу. Пойдем есть яблочный пай.
Приготовить тебе что-нибудь выпить?
- Обязательно. Только перед яблочным паем угости меня макаронами. Я
делаюсь страшно прожорливым, когда пью. Значит, не грозит алкоголизм. Те
пьют, не закусывая, на голодный желудок; чем больше пьют, тем меньше
думают о еде, а я, наоборот, ем в три горла, волчий аппетит.
- Макароны на ночь? - Криста пожала плечами. - Это же вредно.
- А мы их с тобою выпотеем, - усмехнулся Пол и подумал, что он плохо
сказал, но Криста засмеялась, весело засмеялась, а она тонкий человек,
чувствует все, как мембрана; ну и что, возразил он себе, когда любишь,
стараешься пропускать мимо ушей то, что не укладывается в твою схему, не
замечать то, что представляется обидным для любимой; говорят, любовь
слепа, - неверно, она обостренно зряча, но при этом автоматически
исключает из сознания то, что следует отторгнуть, забыть, не увидеть и не
услышать.
- Я думала, мне сегодня будет нельзя, - сказала Криста, - но
оказывается, можно, наверное, перепутала дни... Сейчас я сделаю макароны,
поджарю сало с луком, натру сыра, очень много сыра, а потом положу на
сковородку помидоры, если тебе действительно не страшны лукулловы
пиршества... Ешь я, как ты, сразу бы стала бочкой, и ты бы меня немедленно
прогнал... Счастливый человек, ешь, сколько хочешь, ужасно завидую... Я
сделаю виски, да?
- Нет, я выпью "смирнофф". Хочу водки без льда и апельсинового сока,
пару глотков совершенно чистой водки.
- Неужели тебе нравится эта гадость?
- Она всем нравится, только некоторые не признаются... Сколько
времени ты будешь готовить макароны?
- Двадцать три с половиной минуты.
- Не торопись. Мне надо написать очень важное письмо, я хочу это
сделать, пока не напился. Даю тебе сорок минут, хорошо?
- Да, родной, я не стану торопиться.
- А завтра я освобожусь пораньше и отвезу тебя в Эскориал.
- Ой, как здорово!
- А может быть, сначала заглянем в Прадо.
- Пожалуйста, отвези меня в Прадо! Я там ничего не смогла понять, у
них ужасные путеводители...
- Да, там нужно ходить с тем, кто хоть немного знает Испанию. Ладно,
решим, куда двинем сначала, вари макароны...
Она спокойно отнеслась к тому, что я упомянул Прадо, подумал он, не
дрогнула, призналась, что была там, а я помню себя на допросе, я знаю, как
трудно сохранять спокойствие, когда мины начинают рваться рядом, и ты
ждешь следующего вопроса с ужасом, и заставляешь себя быть таким, каким
они тебя привели в камеру, постоянно следишь за лицом и поэтому не можешь
за ним уследить. Неужели ты поверил немцу Штирлицу и не веришь ей? Неужели
сюжет Яго так устойчив? Неужели человек столь испорченное существо, что
всегда норовит раствориться в плохом, отторгая хорошее?
Он вышел в кабинет, подвинул пишущую машинку, заправил лист бумаги,
легко напечатал адрес и первую фразу: "Грегори Спарк, 456, Бивэрли-плэйс,
Голливуд, США. Дорогой Грегори..."
Ну, и что же ты должен написать? - спросил он себя. Что бы меня более
всего заинтересовало, если бы я был внедрен в дом врага? Меня бы
заинтересовали его поступки. Слова - ерунда, сегодня брякнул одно, завтра
- другое, человек есть человек, венец непоследовательности. Поступки -
единственно, что интересует разведку, это поступки, связи, возможности и
мысли, зафиксированные на бумаге.
"Сегодня я испытал шок, - начал медленно, обдумывая каждое слово,
выстукивать Роумэн, - когда услыхал по радио информацию об аресте Эйслера
и о показаниях этой стервы, Рут Фишер. Она ведь доносит на композитора! Я
