обязан обмануть его... Он может сесть на самолет и вернуться домой, и это
в порядке вещей... Если же я скажу ему о моем желании сделать то же самое,
его реакция может оказаться непредсказуемой... Они хорошие люди,
американцы, неповоротливы и громоздки вроде нас, поэтому они мне так
нравятся, но их менталитет совершенно особый, среди них надо прожить
много-много лет, чтобы понять их, а у меня на это нет сил. Я хочу домой...
- Во-первых, - сказал, наконец, Штирлиц (они сейчас говорили
медленно, паузы были тяжелыми, с л ы ш и м ы м и), - я был бы рад
предстать перед трибуналом, потому что лишь там я бы доказал свою
невиновность. Тем не менее, во-вторых, я готов принять ваше предложение.
Только давайте уговоримся: вы расскажете мне, отчего решили заняться
поиском столпов наци, изучением возможностей инфильтрации гитлеризма в
демократические общества, а я, в свою очередь, объясню, почему согласился
войти в ваше дело.
- Принято... Это по правилам... Едем куда-нибудь... Поедим и выпьем,
а заодно до конца откроем друг другу наши препозиции.
- Лучше мы это сделаем позже. Испанцы хорошо слушают в машинах, да и
за соседний столик в ресторане они могут посадить своих людей, лучше все
это сделать на открытом воздухе...
- Мы поедем в "Клуб Йерро", - усмехнулся Роумэн. - Вы же там были с
генералом Гонсалесом... и с Веласкесом были... Я выяснил, что здешняя
секретная служба лишена возможности входа в аристократические клубы, у них
нет на это денег, да и потом рожи квадратные, за милю видно.
- Вас дезинформируют, Пол, - ответил Штирлиц. - В этих клубах тоже
работает агентура, только об этом не знает ваш друг Эронимо. Там
задействованы официанты и метрдотели, там тоже все контролируемо.
- Откуда знаете?
- Я обменивался опытом с секретной службой Франко еще в тридцать
седьмом году, когда жил в Бургосе... Гейдрих... Слыхали про его салон
"Китти"? Он сделал в Берлине аристократический клуб для с в о и х...
Говори, что хочешь... И читал запись самых откровенных бесед через два
часа после того, как они заканчивались.
Роумэн сломался, захохотал; он хорошо тренирован, подумал Штирлиц,
такое упражнение могут делать только очень хорошие гимнасты; стоя, куда ни
шло, но выполнить это сидя, не просто.
Отсмеявшись, Роумэн сказал:
- Доктор, Германия есть Германия. Вы вообще особая страна, но здесь
официантов нанимают аристократы, они им платят большие деньги, в два раза
больше, чем профессорам в университете. Какой смысл им предавать тех, кто
платит?
- Прямой, - ответил Штирлиц. - В особом отделе тайной полиции,
который в е д е т аристократов, им сказали, что посадят их, - на это здесь
не надо решения суда, - если они не будут выполнять всего того, что им
припишут... Кто ж решится потерять два профессорских жалованья?
Роумэн снова закурил, сокрушенно покачал головой.
- Ну, режим, а?! Ну, проклятые коричнево-голубые бардаки! Ну,
блевотные помойки... У вас и логика-то какая-то особая, нормальный человек
не сразу ее поймет, такая она извилистая... Как могут жить государства с
такой змеевидной логикой, отчего не развалятся?!
- Это мы пройдем в другой раз, - усмехнулся Штирлиц. - А теперь
скажите мне, только без ненужных эмоций: женщина, которая живет у вас,
огорчила вас фактом своей встречи с Кемпом?
Роумэн сделал две короткие, но очень глубокие затяжки и ответил:
- Даже не знаю, как поступить, доктор... То ли снова врезать вам в
лоб, то ли признаться, что она работает против меня...
- Вот вы и начните отсчет с того момента, как ее к вам подвели,
Пол... Вам будет легче понять, в чем вы могли провиниться перед теми, кто
за вами смотрит...
- Как вы думаете, если Кемпу хорошо уплатить, он выполнит то, о чем
его попросят?
- Ничего он не выполнит... И не надо ему платить, он не продажная
шлюха... Вы правы, он был резидентом в Лиссабоне, он из касты... Он не
перепродается... Таких людей нельзя п р о с и т ь. Они не очень-то и
понимают значение этого слова, оно окрашено пастельными тонами детства. Он
умеет выполнять приказ. Он, если прикажут, сделает все, что угодно.
- Чьим должен быть приказ? Корпорации ИТТ? Она служит мне и без моего
ведома там ничего не происходит...
- Вы действительно так думаете?! Или хитрите?
- У вас есть основания?
- Есть. Не вам служит ИТТ, а вы служите ей.
- Про это я достаточно читал у марксистских пропагандистов, доктор,
не надо...
- Я вычислил это в тех документах, которые мне поручили
рассортировать в архиве. Могу доказать.
- Докажите.
- Хорошо. Приезжайте завтра в ИТТ, я вам покажу кое-что. Но вы не
ответили на мой вопрос...
- Отвечу... У нас есть время... На всякий случай запомните адрес...
Это Грегори Спарк, из ОСС, он сейчас живет в Голливуде, "Твенти сэнчури
фокс", четыреста двадцать восемь, Бивэрлиплэйс. Это если вы не сможете
найти меня, но вам будет очень нужно передать мне что-то горящее.
Запомнили?
- Да.
- А что касается побудительных причин, толкнувших меня на авантюру с
укрывшимися наци... Какие-то вещи, связанные с практикой моей работы, я не
имею права открывать вам. То , во что я вас зову - мое л и ч н о е
предприятие. Я занимаюсь им в свободное от службы время. Вы же радио
слушаете?
- Милый мой человек, да ведь вам часы отпущены. Вы уже задействованы
как обвиняемый, связанный с красными. И не просто обвиняемый, но тот,
который работает в разведке государственного департамента и,
следовательно, имеет доступ к совершенно секретным материалам. А кто в них
заинтересован? Красные! Все эти Брехты и Эйслеры. Вы понимаете, что живете
под гильотиной?
- Америка - не рейх, доктор.
Штирлиц жестко усмехнулся:
- Тогда зачем же интересоваться возможностью инфильтрации
тоталитаризма нацистского типа в поры демократического общества?
- Я опубликую те материалы, которые хочу получить с вашей помощью,
доктор... А это, видимо, достаточно страшные материалы... Кое-что я уже
знаю... О тех наци, которых был вынужден привлечь на нашу службу... Я не
имею права об этом говорить, но мне придется сказать об этом, если дело
зайдет слишком далеко и они занесут топор над шеями Эйслера и Брехта...
Два этих немца учили меня борьбе против Гитлера, они не просто великие
художники, они солдаты одного со мною батальона...
- Кому вы скажете об этом?
- Людям.
- Соберете митинг?
- Есть газеты и радио.
- Сколько стоит хорошая газета, Пол? У вас хватит денег, чтобы купить
газету? Или уплатить за час времени на Си-Би-Эс? Не будьте вы идеалистом,
право.
- А кем прикажете быть? Материалистом, что ли?!
- Назовите это прагматизмом, не стану спорить.
- Фамилия Эйслер вам давно известна? О чем она вам говорит?
- Больше всего мне сказала ваша реакция на упоминание этой фамилии
лондонским радио. Я видел, что с вами стало, когда вы прочитали телетайп о
заседании Комиссии по антиамериканской деятельности...
Роумэн настойчиво повторил:
- До этого имя Эйслера было вам знакомо?
- Зачем вы задаете вопрос, ответ на который заранее известен?
- Тем не менее я хочу услышать этот заранее известный мне ответ.
- Как хотите... Только я отвечу по-своему... Я отвечу, что реальный
фашизм начинается с того момента, когда государство называет врагами самых
талантливых.
Роумэн снова скосился на Штирлица, удовлетворенно кивнул:
- Я тоже об этом подумал. А еще я подумал о том, что женщина, которая
живет у меня, появилась незадолго перед началом дела Эйслера. И через семь
месяцев после того, как я написал Спарку, как люблю Ганса Эйслера и его
друга Бертольда Брехта и как благодарен им за то, что они помогали мне
перед забросом в нацистский тыл.
- Ганц логиш', - усмехнулся Штирлиц. - Этой прекрасной фразой в рейхе
комментировали расстрелы тех, кто позволял себе смелость не любить
Гитлера... Как долго намерены продолжать ваше личное
п р е д п р и я т и е?
_______________
' Г а н ц л о г и ш - вполне логично (нем.).
- До тех пор, пока не закончу.
- Хотите сказать, что ситуация безвыходная?
- Ну так что же тогда?
- Тогда надо искать вторую силу - в системе ваших американских сил, -
которой будет выгодна ваша информация. Она должна помочь в своекорыстных
целях... Я не знаю - борьба за президентство, схватка конкурентов, сами
думайте, вы там живете, не я.
- Слушайте, ответьте, когда вы стали таким?
- Я был таким всегда.
- Нет, я имею в виду другое... Вы говорите как человек, который был в
оппозиции к Гитлеру...
- А если я был в оппозиции к Гитлеру?
- Здесь, - Роумэн похлопал себя по внутреннему карману пиджака, - у
меня есть такие документы, за которые вы бы отдали полжизни. Поэтому я
спрашиваю еще раз: почему вас не повесили?
- Повезло.
- Кто это может подтвердить?
"Это может подтвердить пастор Шлаг, - подумал Штирлиц, - если только
он жив. Но, подтвердив это, он неминуемо скажет, что я работал на
русских..."
РИКТЕР - II (1946)
__________________________________________________________________________
Первые недели после встречи на улице с полковником Гутиересом
(представился порученцем Хуана Перона) были полны томительного ожидания.
В который раз уже Риктер вспоминал разговор с Гутиересом, пытался
воспроизвести целые предложения, искал в них какой-то особый, затаенный
смысл, некоторые слова перепроверял по словарю - правильно ли понял
полковника; как истинный немец он выучил грамматику, знал все правила, но
порою оказывался совершенно неготовым к тому, когда собеседник употреблял
жаргон простонародья, глотал окончания или произносил фразу с типично
испанской быстротой, словно выпаливал очередь из пулемета.
Ему казалось, что разговор сложился достаточно откровенно; Гутиерес
слушал его заинтересованно; вопросы ставил вполне конкретные, проявив
достаточную компетентность в проблемах взаимосвязанностей науки с
минералогией и промышленностью. Не было и того, чего Риктер более всего
страшился: если бы Гутиерес с самого начала спросил его ледяным
начальственным голосом о прошлом, потребовал написать объяснение, где и
как он получил вид на жительство, готов ли предстать перед судом, он,
сколько ни готовил себя к стойкому противостоянию, сломался бы и даром
отдал все документы по атомному проекту, несмотря на то что они
застрахованы и припрятаны в надежном месте. Ужас нацизма состоял также и в
том, что человек был совершенно бессилен перед государством, раздавлен им,
обезличен и лишен каких бы то ни было прав на защиту. Профессия юриста,
если он не служил режиму в качестве следователя, эксперта, судьи или
прокурора, была абсолютной фикцией; адвокаты отказывались брать на себя
защиту в политических процессах, прекрасно понимая, что чем доказательнее
они выступят в суде, тем скорее сами окажутся на скамье подсудимых как
"враги нации"; указание любого чиновника НСДАП было для них истиной в
последней инстанции. За тринадцать лет гитлеровского владычества немцы
привыкли к мысли, что надо жить тихо; попав в маховик нацистской системы,
ты обречен на гибель, а уж противоборствовать с высоким начальством и
вовсе безнадежно, ибо, во-первых, до него не допустят, а во-вторых,
случись чудо и предстань ты перед ясными очами великого фюрера германской
нации, язык проглотишь от ужаса, ни одного слова п о п е р е к не сможешь
