существенно разных направлениях. Возможно, то же справедливо и
для бессознательного мышления. Не исключено, что наш
подсознательный разум способен мыслить одновременно о самых
разнообразных предметах и, таким образом, сравнивать зародыш
новой идеи со значительно большим числом потенциально полезных
фактов, чем это может делать сознательный интеллект;
б) неоправданные предубеждения, традиционный подход к
проблеме с "неприступной" стороны и другие ошибки, свойственные
нам при сознательном анализе предмета, забываются, если
сознательный разум занят чем-либо иным или спит. Следовательно,
когда наша идея из состояния вызревания вновь возвращается к
границе сознания, не только она предстает более зрелой, но и мы
имеем гораздо больше шансов зафиксировать ее. В случае если
очертания идеи возникают перед нами неожиданно, мы способны
легче воспринять ее под новым углом зрения за счет внезапного
неподготовленного умственного рефлекса. Другими словами, во
время вызревания устоявшиеся бесплодные ассоциации исчезают из
памяти и, таким образом, дают шанс для проявления новых,
потенциально плодотворных ассоциаций.
Наверное, у каждого есть свой опыт извлечения из
подсознания какого-либо имени или названия путем "обсасывания"
той части его содержания, которую, как нам кажется, мы помним.
Мысли при этом путаются, а потом разворачиваются примерно так,
как это было недавно со мной: "Как же называлась эта книга
Бидла? "Гормоны" ? Нет... "Учебник по гормонам" ? Тоже не то...
"Принципы исследования гормонов"? Нет, все равно звучит не
так... Но ведь я абсолютно уверен, что там было что-то о
гормонах!" Раз уж я начал думать в этом направлении, все мои
попытки вспомнить заглавие книги строились вокруг одной и той
же фиксированной точки: что-то о гормонах. Это я помнил
отчетливо, но заглавие все не всплывало. Впрочем, по прошествии
нескольких дней, когда я думал о чем-то совершенно ином, меня
внезапно осенило, что книга называлась... "Внутренняя
секреция". Причина, по которой я не мог извлечь из памяти это
название, состоит в том, что я начал свои попытки с
предпосылки, будто оно включает слово "гормоны". Книга и в
самом деле касалась гормонов, но через синонимичный термин
"внутренняя секреция", который я не смог вспомнить, пока не
забыл то, что считал своим единственным надежным воспоминанием
на этот счет.
Вчера я спросил своего маленького сына Андре: "Сколько
будет шестью семь?" он ответил "Тридцать?" Я повторил вопрос
несколько раз, позволяя ему думать, сколько он хочет, но ответ
был один: "Тридцать". Тогда я переменил тему и, поговорив с ним
несколько минут о других вещах, снова повторил тот же вопрос.
"Сорок два!" -- ответил мальчик не задумываясь, поскольку уже
забыл первоначальный неправильный ответ. Но на самом деле с
помощью ныне существующих методов мы не в состоянии даже
установить, что происходит в нашем мозгу, когда мы даем верный
ответ на такой простой вопрос, как "Сколько будет шестью
семь?", или когда мы вспоминаем правильное название книги.
Возможно, что когда-нибудь в будущем прогресс в
нейрофизиологии, в частности в электроэнцефалографии, позволит
нам проследить судьбу идеи уже после того, как она "ворвалась"
в подсознательный разум. В настоящее же время это невозможно.
Но мы можем многое узнать о развитии мысли, даже если проследим
путь ее прохождения через сознательный разум до границы
неосознаваемого. Мы должны также иметь в виду, что и после
этого в подсознании продолжается важная, но непостижимая для
нас работа.
4. Родовые схватки. Когда я чувствую, что вынашиваю идеи,
я страдаю. Описать природу этого страдания в точных терминах
трудно, но оно достаточно ощутимо. Не будучи женщиной, я не
могу на основании опыта сравнить это ощущение с родовыми
схватками, но мне представляется, что здесь много общего: явный
элемент фрустрации, ощущение, что в вас есть что-то, требующее
выхода, хотя вы и не знаете, как помочь этому. Вероятно, именно
это ощущение имел в виду Пуанкаре, когда говорил, что
чувствует, как его идеи "сталкиваются между собой".
Для тех, кто никогда не испытывал этого чувства, трудно
описать его иначе, чем с помощью аналогий из повседневной
жизни, которые неминуемо выглядят смешными, если их
использовать для описания рождения идеи. Но когда я обсуждал
этот вопрос со своими коллегами, они сразу понимали, что я имею
в виду. Я сравнивал это ощущение с желанием и невозможностью
чихнуть или произнести слово, если оно вертится на кончике
языка. К сожалению, до самого момента рождения идеи нельзя
определить, к какому результату приведет беременность;
насколько мне известно, одинаковые родовые схватки предшествуют
рождению как ценной, так и бесполезной идеи.
Несомненно, те или иные признаки зачастую носятся в
воздухе и поедсказывают близость достижения решения. Уоллес в
своей замечательной книге "Искусстве мышления" говорил об этом
ощущении как о "намеке непосредственно предшествующем самому
озарению" На практике важно отдавать себе отчет в появления
такого признака, поскольку он заставляет нас быть начеку и не
потерять идею, когда она на какой-то момент промелькнет в
сознании. Как мы видели, рождение мысли, как и рождение
ребенка, часто происходит ночью, в постели; но, так как
появление идеи не сопровождается болями, мы порой не можем
проснуться настолько, чтобы крепко ухватить новую мысль и
вывести ее на свет сознания до того, как она ускользнет обратно
в область бессознательного. С тех пор как я убедился в
существовании упомянутого признака, только почувствовав его, я
стараюсь проснуться и привести себя в состояние бодрствования с
тем, чтобы, как только конструктивная идея появится, немедленно
сделать соответствующую заметку и в будущем воспользоваться ею.
5. Рождение. Здесь моя аналогия утрачивает свою силу, ибо
в отличие от рождения даже самого чудесного ребенка рождение
по-настоящему хорошей идеи -- это в высшей степени приятное
ощущение17. Новые идеи, по крайней мере в моей практике,
никогда не достигают поверхности сознания в разгар "родовых
схваток": это случается совершенно неожиданно и значительно
позже, обычно непосредственно перед засыпанием - или
пробуждением. Иногда решение проблемы приходит, когда я в
полном расслаблении занимаюсь сравнением протоколов
экспериментов или работаю с микроскопом за лабораторным столом.
Впрочем, самая нужная идея рождается порой совсем неожиданно и
за пределами лаборатории: в театре, при чтении интересного
романа или наслаждении музыкой. Может показаться существенным и
тот факт, что в более молодые годы хорошие идеи нередко
приходили ко мне во время пеших прогулок от дома до гаража; но
с тех пор, как я свалился с дерева и приобрел болезненный
травматический артрит, ни одна полезная идея не посетила меня,
так сказать, "в вертикальном положении". Я упоминаю это
обстоятельство потому, что, как мы увидим в дальнейшем, все
исследователи творческой деятельности согласны с тем, что любая
боль мешает подсознательному мышлению.
После интуитивного озарения обычно наступает ощущение
полного счастья, радости и облегчения. Вся накопившаяся
усталость и фрустрация предыдущего периода -- периода собирания
фактов и их вынашивания -- сразу исчезает. На смену приходит
чувство совершенного благополучия и наполненности энергией,
которое создает у нас -- по крайней мере на время --
впечатление, что нам и в будущем любая задача по плечу.
Возникает желание -- у меня, во всяком случае, -- с криком
"Эврика!" броситься рассказывать всем о своем успехе. Я всегда
бываю страшно огорчен, если, наткнувшись на что-нибудь стоящее
на мой взгляд, не нахожу вокруг никого, кто бы мог оценить
значение моей находки. С гордостью могу сказать, что никогда не
поддавался этому побуждению с такой силой, как Архимед, голым
ринувшийся на улицу прямо из ванны. Правда, я не открывал
ничего, столь же значительного, как закон удельного веса, и
потому не вполне уверен, что смог бы противостоять такому же
искушению. Если поддаться желанию провозгласить "Эврика!", то
это принесет удовольствие и успокоение, но тем не менее такое
желание следует держать под разумным контролем; даже если
искушение не так велико, чтобы гнать нас не вполне одетыми на
поиски аудитории, оно все же может вынудить нас отдать
недостаточно проверенный материал для публикации.
После того как потребность поделиться нашим вновь
обретенным сокровищем исчерпает себя, настроение может
измениться коренным образом. Первоначальное радостное чувство
постепенно убывает, незаметно переходит в привычную
повседневность, и наступает ощущение разочарования. Все, что мы
делаем в настоящее время, кажется нам таким пустяком в
сравнении со значительностью предыдущего открытия, что это
чувство может перерасти даже в тяжелую депрессию. Я знаю
нескольких ученых, которые время от времени переживают
маниакально-депрессивные периоды такого рода.
Любопытно, что многие ученые до конца своих дней помнят
даже самые мелкие, не имеющие отношения к делу подробности,
связанные с их открытием (например, место, где они стояли, или
кто при этом присутствовал), хотя в то время голова их была,
по-видимому, целиком занята анализом стоящей перед ними задачи.
Чарльз Дарвин, вспоминая момент, когда его осенила идея о
решающем влиянии естественного отбора на эволюцию, писал: "Я
точно помню то место дороги, по которой я проезжал в карете,
где, к моей радости, ко мне пришло в голову решение проблемы"
[7, с. 129]. Не многим из нас дано испытать чувства, сравнимые
по драматизму с чувствами Дарвина, но я могу с точностью
сказать, где и при каких обстоятельствах в моем мозгу
выкристаллизовались мои куда менее далеко идущие идеи
относительно стресса, кальцифилаксии и профилактики некрозов
сердца химическими средствами, поскольку именно эти идеи были
основными достижениями моей научной карьеры.
6. Обследование. Когда рождается ребенок, мы немедленно
выясняем, насколько он жизнеспособен и не страдает ли
уродствами. То же относится к идеям, рожденным нашим разумом.
Как только новорожденная идея возникает из подсознания, она
должна быть обследована и проверена путем сознательных
рассуждений и логически спланированного эксперимента.
Подсознательная интуитивная логика не может быть предметом
проверки, регулирования или обучения, поскольку подсознательное
недоступно сознанию и не обладает видимой логикой. Но наше
интуитивное мышление должно подвергаться проверке, а его ошибки
-- исправлению на уровне осознаваемого.
7. Жизнь. После того как новая идея надлежащим образом
проверена и найдена жизнеспособной, она готова к жизни, то есть
к использованию. Все открытия, заслуживающие этого названия,
имеют теоретическое приложение в том смысле, что способствуют
познанию, но определенное внимание всегда должно уделяться и
возможным практическим приложениям.
Обучаемость. Как лучше всего стимулировать интуитивное
мышление? Можно ли научить ему? Несомненно, это вопросы
величайшей практической значимости, но понять, как помочь
интуитивной подсознательной умственной работе с помощью
сознательного регулирования ее механизма, довольно трудно. И
все же я твердо убежден, что здесь, как и в целом ряде других
