Главная · Поиск книг · Поступления книг · Top 40 · Форумы · Ссылки · Читатели

Настройка текста
Перенос строк


    Прохождения игр    
Expedition SCP-432-4
Expedition SCP-432-3 DATA EXPUNGED
Expedition SCP-432-2
Expedition SCP-432-1

Другие игры...


liveinternet.ru: показано число просмотров за 24 часа, посетителей за 24 часа и за сегодня
Rambler's Top100
Проза - Эфраим Севела Весь текст 352.02 Kb

Продам твою мать

Предыдущая страница Следующая страница
1 2 3 4 5  6 7 8 9 10 11 12 13 14 ... 31
мерцающему на фоне черного бархата, и то становлюсь в один ряд
с расстреливаемыми, чуя  своими  локтями  их  похолодевшие  от
страха бока,  то  попадаю  в  длинную  очередь  голых  женщин,
покорно выстроившихся у входа в газовые камеры и до последнего
мига верящих, что это всего лишь баня.  Я  покрываюсь  гусиной
кожей, меня бьет озноб, я сжимаю кулаки  до  того,  что  ногти
впиваются в ладони.
     И  вдруг  слышу  заливистый   детский   смех.   Я   резко
оборачиваюсь. Мы с Даном одни в этом огромном подземном  зале.
Одни. Если не считать евреев на фотографиях. Но те застыли.  А
мы движемся.
     Дан хохочет  и  приплясывает.  Он  играет  с  мальчиками,
своими сверстниками на фотографиях. Те стоят, подняв руки, как
пленные,  и  немецкий  солдат,  зажав  винтовку  под   мышкой,
ощупывает, обыскивает их. Прежде чем гулким выстрелом из  этой
винтовки расколоть их черепа.
     Но Дан полагает, что,  подняв  руки,  мальчики  играют  и
приглашают его принять участие в игре. Он тоже поднимает  руки
и зовет их сыграть в  прятки,  прячется  за  выступ  стенда  и
оттуда выглядывает, посверкивая озорными глазами и смеясь.  Он
не может понять, почему эти мальчики не прячутся, а продолжают
стоять  со  все  еще  поднятыми  руками.  И  он  окликает  их,
напоминая, что играть надо честно, по правилам. А они  молчат,
даже не улыбнутся в ответ. И только ручонки все еще подняты и,
по всему видно, затекли от усталости.
     На  меня  нашло  наваждение.   В   моих   ушах   зазвучал
многоголосый плач, крики,  стенания.  Голые  люди  на  стендах
задвигались,  ожили  и  ринулись  в  зал,  спасаясь  от  своих
палачей. В зале сразу стало тесно и жарко. Меня со всех сторон
обжимали и толкали мечущиеся  голые  тела.  Дети  шныряли  под
ногами,  проталкивались,   звали   матерей.   Матери   громко,
истерично окликали детей. Захлебывались в лае сторожевые  псы,
кидаясь на людей. Сухо щелкали выстрелы, и стон  раненых  плыл
под каменными сводами.
     Я потеряла Дана. Он исчез. Я не нашла его в  зале,  когда
наваждение прошло и стало тихо и пусто среди черных  бархатных
стен, и все те, что метались только что вокруг меня, вернулись
на свои места и покорно замерли на  огромных,  в  человеческий
рост, фотографиях.
     Дана не было в  зале.  Я  беспокойно  обежала  весь  зал,
заглянула за каждый выступ и его не  нашла.  На  меня  лишь  с
удивлением взирали печальные  еврейские  глаза  с  фотографий,
недоумевая, отчего мечусь я, нарушая их могильный покой.
     Потом я увидела витую спиральную, лестницу в  пробитом  в
скале туннеле. Лестница вилась среди шершавых выступов  камня,
и я, задыхаясь, побежала по ней, чтобы вырваться  из  каменных
объятий, выйти из мрачного подземелья на  свет,  к  солнцу,  к
людям. Над моей головой засияло  светлое  пятно,  и  я,  гулко
топая каблуками по ступеням,  устремилась  к  нему.  Навстречу
мне, все усиливаясь, лился дневной свет,  растворяя  подземный
холод жарким дыханием еще невидимого солнца.
     Меня вынесло наверх. Ослепило солнцем. Под ногами хрустел
золотистый песок. Кипарисы устремили в  прозрачное  небо  свои
пыльно-зеленые конусы. Метрах в двадцати от меня стоял солдат.
Молодой и рослый парень в брюках  и  куртке  цвета  хаки  и  в
зеленом берете на курчавой  голове.  Через  плечо  его,  дулом
вниз, висел автомат. Русский. Калашников. Хороший автомат.  Мы
их отнимаем у арабов и берем на вооружение.
     Из-за его ноги выглядывал Дан. Он  прятался  от  меня  за
солдатом. Он продолжал игру в прятки.  А  солдат,  губастый  и
черноглазый, улыбался доброй, до ушей, улыбкой, сверкая белыми
крепкими зубами.
     Я тоже была в военной форме,  и  он  подмигнул  мне,  как
своей, как  коллеге,  товарищу  по  оружию.  Он  понимал,  что
ребенок не мой. Матерей в армию не призывают.
     - Брат, что ли?-спросил он.
     И я кивнула. Подошла, стала  с  ним  рядом.  Макушкой  не
доставая до его плеча. А ведь я  считаюсь  высокой.  Дан  взял
меня и солдата за руки. Крохотная  фигурка  между  мужчиной  и
женщиной в армейской форме. И  такая  уверенность  и  гордость
засияли на его славной мордашке, что вышедшие из музея пестрой
толпой американские туристы защелкали фотокамерами, и с каждым
щелчком застывали навечно мы трое: мужчина и женщина-солдаты и
еврейский мальчик, никого не боящийся и уверенно и  с  вызовом
смотрящий на мир. Он вырастет без комплексов  и  извинительной
улыбки. Его уверенность в будущем подпирают наши автоматы: ма-
ленький израильский "узи", который ношу я, и трофейный автомат
у губастого кудрявого солдата".

x x x

     Мы стояли с женой  на  переходе  у  светофора  и  ожидали
зеленого  света,  чтобы  пересечь  улицу.  Рядом  с  тротуаром
затормозил  автофургон  с  решетчатыми   бортами,   и   оттуда
доносилось многоголосое овечье блеяние Овцы, сбитые в  кучу  в
тесном  кузове  грузовика,   наполовину   просовывали   острые
мордочки в щели бортовых решеток, жалобно и удивленно смотрели
на незнакомых  людей  и  блеяли,  словно  плакали,  как  дети,
которых отняли от мамы и везут неизвестно куда.
     -  На  бойню  едут,  бедненькие,  -  равнодушным  голосом
посочувствовал кто-то за моей спиной. - Но их счастье, что они
этого не знают.
     Моя жена заметила в моих  глазах  навернувшиеся  слезы  и
насмешливо процедила мне в ухо:
     - Ты чувствителен, как самая последняя баба.
     Да, я чувствителен. Я очень  чувствителен.  Я  становлюсь
особенно чувствительным, когда вижу живые существа,  брошенные
в кузов навалом, уже  как  трупы,  и  везут  их  туда,  откуда
возврата нет.
     Я  чрезвычайно  чувствителен,  когда  слышу  плач  детей,
насильно оторванных от своих матерей, и в этих случаях на моих
глазах возникают слезы, и я их не стыжусь.
     Потому что я побывал  в  таком  кузове  в  тесном  клубке
детских тел, пищащих, воющих и всхлипывающих. Я остался жив. А
остальных детей нет и в помине,  и  никто  не  знает,  где  их
маленькие могилки.
     У нас, в каунасском гетто, немцы провели  один  из  самых
изуверских экспериментов. Они отступили от правила  -  убивать
детей  вместе  с  родителями.  Чей-то  очень   практичный   ум
додумался,  как  даже  из  нашей  смерти  извлечь  пользу  для
Третьего рейха. Он предложил отделить детей в возрасте семи  -
десяти лет от родителей и, прежде чем их  умертвить,  выкачать
из них чистую свежую детскую кровь и в  консервированном  виде
отправить  в  полевые  госпитали   для   переливания   раненым
солдатам.
     Моей сестренке Лии было семь лет, а мне - десять.
     В кузов автофургона с брезентовым верхом набросали  кучей
не меньше пятидесяти  детей,  и  они  шевелились  клубком,  из
которого торчали детские  головки,  неловко  прижатые  другими
телами ручки и ножки в туфельках, сандалиях, а то  и  босиком.
Клубок дышал и шевелился и при  этом  попискивал,  подвывал  и
всхлипывал.
     Я был прижат к левому  борту,  на  моем  плече  покоилась
чья-то стонущая головка, а ноги сдавили сразу  несколько  тел.
Худых и костистых, какие бывают у маленьких ребятишек. Кто-то,
лица я его не мог разглядеть,  все  пытался  высвободить  свою
прижатую руку и больно скреб по моему животу. Я втягивал живот
как можно глубже, почти до самого позвоночника,  но  пальцы  с
ногтями снова настигали истерзанную кожу  на  моем  животе.  С
этим я в конце концов смирился. Я был большой. Десять  лет.  И
успел привыкнуть к боли в  драках  с  мальчишками  на  Зеленой
горе, где мы жили в отдельном двухэтажном доме с папой и мамой
и младшей сестрой Лией. Меня закалила также и строгость  мамы,
которая не скупилась на подзатыльники, когда ей  что-нибудь не
нравилось в моем поведении. А не нравилось ей в моем поведении
все. Потому что она меня не любила.
     Но все это было давным-давно.  В  мирное  время.  Еще  до
того, как немцы пришли в Каунас,  и  полиция  выгнала  нас  из
нашего дома на Зеленой горе и пешком погнала через весь  город
в далекий и  нищий  пригород  Вилиямполе,  и  место,  где  нас
поселили в вонючей комнатке, стало называться гетто.
     Прижатый к борту фургона, я  никак  не  мог  видеть  моей
сестренки, и с этим мне было трудно смириться. Я  слышал,  как
она тоненьким голоском звала меня. Я отвечал ей.  Наши  голоса
тонули в других голосах. Но все же мы  слышали  друг  друга  и
перекликались. Ее  голосок  был  такой  жалобный  -  такого  я
никогда не слышал. Я хотел было переползти к  ней,  прижать  к
себе, чтобы она успокоилась и затихла. Но вытащить  свое  тело
из переплетения других тел оказалось мне  не  под  силу.  И  я
только подавал голос, чтобы маленькая Лия знала - я о  ней  не
забыл и нахожусь совсем близко.
     Машину качало, иногда подбрасывало на ухабах, и тогда  мы
стукались друг о друга, и это были мягкие удары,  а  те,  кто,
как я, были прижаты  к  боковому  борту,  больно  ударялись  о
доски.
     На краю заднего борта сидел, свесив  наружу  ноги,  рыжий
Антанас - литовец-полицейский. Совсем  еще  молодой  парень  с
огненно-рыжей шевелюрой, по  которой  его  можно  было  узнать
издалека и успеть  спрятаться.  Его  в  гетто  боялись  больше
других полицейских. В пьяном виде он мог ни за что ни про  что
пристрелить человека - просто так, от скуки.  А  пьян  он  был
всегда.
     От него и сейчас разило спиртным перегаром, хоть и  сидел
он к нам  спиной  и  ветер  относил  его  дыхание  от  нас.  Я
отчетливо чуял запах спиртного, острую вонь самогона,  которая
исходила от его широкой спины с покатыми плечами,  на  которой
подпрыгивала  короткая  винтовка   с   темным,   почти   синим
металлическим затвором.
     Я смотрел на эту винтовку против  своей  воли  и  не  мог
отвести взгляда, и при этом  меня  немножко  подташнивало.  Мы
ведь не знали тогда, что нас везут, чтобы  вытянуть,  высосать
всю нашу кровь. Я был уверен, что нас везут на Девятый форт  и
там перестреляют как цыплят.
     Я смотрел на винтовку рыжего Антанаса, на ее выщербленный
деревянный приклад и думал, как думают о самых простых  вещах,
что  из  этой  самой  винтовки  Антанас   убьет   меня   и   в
металлическом затворе лежит себе  спокойно  свинцовая  пуля  с
болезненно-острым кончиком, ничем не  отличающаяся  от  других
пуль. С одним лишь отличием, что в ней притаилась моя  смерть.
И еще одна пуля лежит в оттопыренном кармане суконного  кителя
Антанаса. Как сестра похожая на мою. Это пуля Лии. Мы  с  Лией
брат и  сестра,  и  наши  пули  тоже  родственники.  Их  даже,
возможно, отлили из одного "куска свинца.
     Так думал я, когда удары о доски борта не отвлекали  меня
от размышлений. И смотрел на широкую суконную спину  Антанаса,
на рыжие завитки волос на его белокожем, в веснушках затылке.
     У нас  было  два  конвоира.  Другой,  немолодой  немецкий
солдат, маленького роста, сидел в кабине, рядом с  шофером,  а
здоровенный  Антанас  протирал  себе  зад   на   остром   краю
автомобильного борта. Отчего, конечно, злится  и  сорвет  свою
злость на нас.
     Брезентовый полог над задним бортом, где  сидел  Антанас,
был завернут вверх, на крышу фургона, и мне  было  видно,  как
убегают назад маленькие грязные домики Вилиямполе - еврейского
гетто, последнего пристанища нашей  семьи  и  всех  каунасских
евреев. Мы еще не выехали за ворота  гетто,  когда  автомобиль
остановился. По поперечной улице ползла  вереница  телег  -  я
слышал цокот конских копыт и скрежет железных ободьев колес  о
булыжники мостовой.
     Маму я сначала услышал и потом лишь увидел. Я  отчетливо,
до рези в ушах,  слышал  знакомый  голос,  привычную  напевную
скороговорку.   Она   разговаривала   с    Антанасом.    Мама,
единственная из всех матерей, не осталась плакать и  причитать
в  своей  опустевшей  комнатке,  а  побежала   к   воротам   и
подстерегла наш грузовик.
     - Антанас, - позвала она. - Это - последняя ценность, что
я сохранила. Чистый бриллиант. Старинной бельгийской шлифовки.
Здесь три карата, Антанас.
     Над краем заднего борта показалась мамина рука. Моя  мама
Предыдущая страница Следующая страница
1 2 3 4 5  6 7 8 9 10 11 12 13 14 ... 31
Ваша оценка:
Комментарий:
  Подпись:
(Чтобы комментарии всегда подписывались Вашим именем, можете зарегистрироваться в Клубе читателей)
  Сайт:
 
Комментарии (1)

Реклама