щурился на свой портрет:
- Похож, понимаешь. Ничего не скажешь. Но схватила не
главное во мне, а, понимаешь, второстепенное... Я тут смахиваю
на алкоголика... А ведь я, понимаешь, борюсь с этим злом. А
вот то, что я коммунист, например, не отмечено в портрете... И
тридцать лет беспорочной службы, понимаешь, тоже...
Тридцать лет дедушка Степан отслужил в КГБ и настолько
беспорочно, что в нашей семье за ним прочно закрепилась кличка
"Душегуб".
Иначе рисовать я не умею. Не потому, что я не люблю
людей. Просто у меня такой стиль.
Свой автопортрет, который долго висел над родительской
кроватью, пока не пожелтел и не свернулся в трубочку, я
сделала в той же манере. Два больших глаза покоятся на двух
тоненьких длинных ножках. И больше ничего. Один глаз косит.
Как у меня.
Все бабушки и все дедушки, и все наши гости (среди них
были профессиональные художники) пришли в телячий восторг.
Общее мнение моих критиков было таково:
- Она схватила самую суть. Ребенок худ до безобразия.
Одни глаза и ножки. Мы - преступники. Ее надо усиленно
кормить. И побольше витаминов.
- А почему рот не нарисовала? - огорчилась бабушка Люба.
- У тебя рот хоть великоват, но сочный. Я бы не стыдилась.
Это точно. Потому что я, по мнению всей родни,
унаследовала рот от нее. У нее очень большой рот. А насчет
сочности, оставим на ее совести.
Дедушка Степан пытался придать моим занятиям политическую
окраску:
- Ты понимаешь, Ольга, этот самый, как их называют?
Декадент. Копаешься в черном нутре, а не видишь светлых
перспектив. При Сталине, понимаешь, за такие художества по
головке не гладили... А ставили к стенке.
Что такое "ставили к стенке", я уже знала в том возрасте.
Это означало - расстреливали.
Остальная родня очень не любила, когда "Душегуб" заводил
речь на политические темы. Запретить ему нельзя. Во-первых,
родственник. А во-вторых, он мог это расценить как
неблагонадежность и сообщить куда следует. Ведь он хоть и в
отставке, но навык-то остался, и руки скучают по прежней
работе. Лучше с ним не связываться.
Все умолкали, когда он затрагивал политику, не отвечали
на его вопросы. И тогда весь удар принимала на себя я. Он
сажал меня к себе на колени, дышал мне в лицо табаком и
спиртом и говорил, поглаживая мою голову дрожащей от старости
рукой:
- Только ты меня понимаешь. Ты - наш, советский человек.
А они... гнилая интеллигенция. Сталин знаешь, что делал с
такими? Ставил к стенке. Без всяких разговоров.
Потом начинал изливать мне душу. О том, что страна
потеряла веру. А без веры в вождя народ совсем распустился.
При Сталине был порядок. А теперь каждый норовит укусить
советскую власть. Мои родственники немели. И только
выразительно переглядывались. Наконец бабушка Соня, жена
"Душегуба", вмешивалась и отнимала меня у него:
- Хватит, Степан. Высказался - отдохни. Ты замучил
ребенка. Посмотри, на кого она похожа?
- Разве больше не о чем поговорить? - осторожно, чтоб не
рассердить дедушку Степана, добавлял дедушка Лева. - Давайте
поговорим о чем-нибудь веселом. Например, что слышно насчет
холеры в Одессе?
Потом я допрыгалась со своими портретами. И если бы не
дедушка Степан, я бы полетела из английской школы со скоростью
ракеты.
В школе я рисовала карикатуры на отстающих учеников по
заданию пионервожатой. Эти карикатуры вывешивали в стенной
газете в самом большом спортивном зале. И там всегда толпились
зрители и гоготали. Мои рисунки имели успех.
Тогда наша учительница Мария Филипповна велела мне
нарисовать портрет вождя советского народа Брежнева. Срисовать
с фотографии. И добавила, что это большая честь для меня, и
она надеется, что я оправдаю доверие коллектива школы.
Я осталась после уроков и за полчаса проделала всю
работу. Уходя домой, занесла портрет школьному сторожу, чтоб
он утром передал его учительнице.
Утром меня ожидала не только Мария Филипповна, а человек
десять учителей и директор школы. У всех - каменные лица.
Смотрят на меня, как кошки на мышь. Сейчас слопают.
Я вошла с раздутым портфелем на спине, который весил
больше, чем я, и они сразу взяли меня в кольцо.
- Вражеский элемент! - не выдержав, завизжала Мария
Филипповна. - Прокралась в наши тесные ряды!
Меня тут же выставили из школы. С наказом - без родителей
не являться. А вся причина была в портрете Брежнева. Я по
привычке схватила несколько главных деталей. Его большую
верхнюю губу и густые, как кисточки для бритья, брови, и
получилась карикатура.
В доме у нас начался переполох. Запахло порохом. -Дедушка
Сема сказал, что нашей семье теперь сухой из воды не выйти, а
прадед Лапидус, лично знавший Ленина, сказал, что в этом
случае его прошлые заслуги не спасут. У бабушек увлажнились
глаза и затряслись руки. Мой отец с перекошенным лицом забегал
по квартире, запустив пальцы в свою шевелюру, и, казалось, он
вот-вот сорвет с головы свой скальп, как парик.
Спас положение русский человек, дедушка Степан - щит и
меч революции.
- А ну, тихо! - гаркнул он на свою еврейскую родню.
Устроили кагал, понимаешь, поручать такое важное политическое
дело, как портрет вождя, ребенку! Головотяпы! Ротозеи! А
сейчас с больной головы на здоровую? На ребенка свалить свою
политическую слепоту! Ну, погодите у меня! Я вас выведу на
чистую воду! Я наведу там порядок!
Мой защитник, дедушка Степан, отставной майор КГБ, явился
в школу в своем офицерском обмундировании, в котором он потом
лежал в гробу, и навел порядок.
Марию Филипповну хотели уволить, но потом оставили со
строгим предупреждением. Пионервожатую перевели в другую
школу. В простую. Не в английскую.
А мне за четверть вывели по поведению "отлично", хотя,
если честно признаться, я еле тянула на "тройку".
По случаю благополучного завершения этой неприятной
истории мой папа устроил дома вечеринку. Для всей родни. Чужих
не приглашали. Дедушке Степану, как герою дня, было позволено
в этот вечер выпить больше установленной бабушкой нормы, и он,
захмелев, плясал вприсядку русскую пляску и требовал, чтоб все
евреи, независимо от возраста, плясали вместе с ним. Как
представитель евреев я одна плясала с ним. Остальные
ограничились хлопаньем в ладоши.
Наскакавшись и устав, дедушка Степан бухнулся на диван,
меня посадил к себе на колени и сказал, тяжело дыша:
- А все эти художества, Олечка, брось! Ну их к лешему!
Они, понимаешь, до добра не доведут.
Мои старички не любят животных. Поэтому ни в одном доме
нет ни кошек, ни собак.
Когда мама с папой намереваются меня сбыть кому-нибудь на
шею, потому что у них - личная жизнь, и ребенок связывает им
руки, я из всех дедушек и бабушек выбираю деда Сему и бабу
Симу. Но так как между стариками есть договоренность держать
меня по очереди, то мое желание не всегда выполняется.
Дедушка Сема - это тот, который жулик и спекулянт, позор
семьи, урод, без которого семьи не бывает. Я люблю жить у него
с бабой Симой не только потому, что у них самая большая
квартира в хорошем районе (конечно, добытая нечестным путем,
как считает вся остальная родня). И не только потому, что
здесь меня закармливают самыми вкусными вещами, каких в
магазинах не найти. И не только потому, что оттуда я
возвращаюсь домой, к родителям, всегда в обновке. То в новых
туфлях, то в заграничном платьице, а то и в шубке из
натурального меха.
Меня тянет к ним потому, что у них есть собака. Бобик. Не
породистая. Дворняжка. Но с таким характером! Такая озорная!
Что я б ее на немецкую овчарку с медалями не променяла. Бобик
с вислыми ушами, мокрым носом и вечно линяющей шерстью, от
чего все в доме покрыто волосами, - мой дружок. Самый
искренний.
Когда меня туда приводят, он меня чует по запаху за
версту. Я еще в подъезд не вошла, а он на пятом этаже, в самом
конце длинного коридора, начинает бросаться в своей квартире
на запертую дверь, радостно скулить и лаять. А уж когда я
вхожу в квартиру, с ним делается настоящая истерика. Он чуть
не сбивает меня с ног, норовя лизнуть мой нос. И так дрожит от
радости, что всегда обязательно уписается. Прямо на пол.
Разбрызгивая капли. И получая за это от бабушки Симы ремнем.
Бобик - чудак, каких свет не видывал. Будь он человеком,
непременно писал бы юмористические рассказы или выступал в
цирке клоуном. У него чувство юмора развито больше, чем у
некоторых людей. Например, у дедушки Степана.
Тот, если кругом смеются, всегда настораживается, делает
строгое лицо и изрекает:
- Ничего смешного не нахожу... Как бы не заплакать вам.
Он все еще думает, что его боятся, потому что он - майор
КГБ. И забывает, что он в отставке. Как говорит дедушка Лева,
выброшен на помойку истории.
Бобик - весь черный, с рыжими пятнами. Не красавец. Но
душечка. Если уж учудит, то живот надорвать можно.
Однажды он ввел своих хозяев в большие расходы. Дело было
на даче. Меня там, к сожалению, не было. Я все знаю со слов
бабушки Симы.
На соседнюю дачу приехали гости. Старый генерал с молодой
женой. И с ними собака. Редкой породы. Далматский дог. Белая.
С коричневыми пятнышками. Сучка. Красавица. На ошейнике
медалей больше, чем у генерала на груди. И генерал обожал свою
собаку не меньше, чем свою молодую жену. По мнению дедушки
Семы. Души в ней не чаял.
Собаку кормили чуть ли не с ложечки. По особой диете. Это
при остром дефиците продуктов для трудящихся. Генеральской
собаке ни в чем отказа не было. По уверению бабушки Симы -
капитана медицинской службы запаса.
Генеральская чета приехала гостить не на один день и
обосновалась основательно. Свою собаку они водили гулять на
поводке, и, если какая-нибудь встречная псина пыталась
положить глаз на породистую генеральскую суку и начинала
принюхиваться и тянуться к ней, старый генерал наливался
кровью до критической отметки, после которой мог случиться
апоплексический удар, и своей палкой, на которую он опирался
при ходьбе, отгонял дерзкого плебея.
Дело в том, что если аристократка забеременеет от
плебейского пса, то ее порода будет навсегда испорчена. Это
утверждает бабушка Сима со слов генеральской жены. А я,
услыхав это, про себя подумала, что, если это - правда, тогда
все, чему нас учили в Советском Союзе о всеобщем равенстве, -
пустая болтовня. Люди, как и собаки, не могут быть равны. Одни
- умные, другие - дураки. Одни - добрые, другие - змеи
подколодные. Одни - талантливые, другие - как дедушка Степан.
Поэтому белые не могут ужиться с черными в Нью-Йорке. А
русские еле терпят евреев в Москве.
- Равенство бывает только на кладбище, - говорит дедушка
Сема. - Но и там пытаются выделиться памятниками.
Сучка - далматский дог и наша дворняга Бобик только
подтвердили, что нам забивали голову глупостями о том, что в
СССР все равны.
Дача у соседей была огорожена высоким забором. Генерал
сам лично проверил, нет ли в нем щелей. Заперли ворота и
калитку и спустили с поводка свою недотрогу с розовыми
глазами. Пусть, мол, порезвится на воле, побегает среди
кустиков. А то все на поводке да на поводке. Пускай и для нее
будет дача.
Генерал все учел. Кроме одного. Характера нашего Бобика.
Маленький, кудлатый, линючий, вдвое меньше далматского дога,
Бобик показал, какой он сердцеед.
Прорыл подкоп. Пробрался к соседям в сад, подкрался к
