Чтоб отвлечь хозяина, я спросила, откуда родом огромная
люстра, висевшая в гостиной.
- Из Голландии! - с удовольствием ответил мистер Крацер.
- В Амстердаме купил. Ей двести или триста лет. Немножко
реставрировать пришлось.
Он взял меня за руку и повел наверх по лестнице,
распахивая дверь за дверью и демонстрируя мне сокровища этого
дома. И хоть в комнатах и холлах была напихана уйма вещей
разного стиля, но всегда дорогих, дом выглядел пустым и
нежилым. От него веяло складом, загроможденным театральным
реквизитом с фальшивой позолотой.
- Ну, как? - нетерпеливо спросил мистер Крацер, видя, что
я не проявляю ожидаемого восторга. - Ты бы хотела жить в таком
доме?
Тут меня словно злая муха укусила.
- Нет! - отрывисто сказала я. - Ни за что на свете!
- Почему? - великодушно рассмеялся мистер Крацер.
- Потому что это не дом, а мавзолей. Я бы не хотела жить
в могильном склепе. Здесь могут жить только привидения.
Он опешил и даже глупо хихикнул от неожиданности.
- Ты - дерзкая и невоспитанная девчонка! - сказал он
тоном обиженного ребенка и побежал от меня мелкими семенящими
шажками. Сука Джерри, увязавшаяся за ним, тоже заковыляла от
меня, вихляя голым бесхвостым задом.
Я тут же пожалела, что сгоряча ляпнула такое. В первую
очередь я подвела Б.С. Ему предстоит деловой разговор с
хозяином дома, а я его кровно обидела, и сейчас он выместит
свою злость на нисколько не виновном Б.С. и тогда - зря вся
эта поездка, которая уже обошлась из-за поломки машины в сто
долларов. Денег у Б.С. в обрез, он еле-еле тянет до экзаменов.
Господи, что я натворила!
Мистер Крацер, конечно же, с места в карьер наябедничал
Б.С. на меня, пыхтя от негодования. Б.С., угрюмо набычившись,
выслушал его доклад о моем дерзком поведении и травме, которую
получило гостеприимное сердце хозяина.
- Отлично! - сурово сказал Б.С. - Я ее выпорю! У вас есть
ремень пожестче?
Мистер Крацер захихикал, давая понять, что он принимает
эти слова как шутку.
- Не смейтесь! Я - серьезно! Ребенка надо приучить к
такту! Особенно по отношению к таким... достойным всяческого
уважения людям. Несите ремень!
Мне вначале показалось, что он действительно решил меня
отстегать ремнем, но слова "достойным всяческого уважения
людям" были полны такой ядовитой иронии, что я не беспокоилась
за сохранность своей попки.
За ужином я сидела, не проронив ни слова. Обиженный
мистер Крацер не удостаивал меня даже взглядом, Б.С. был занят
разговором с ним, а миссис Крацер, как птица, поворачивала
голову то к одному, то к другому, таким образом тоже участвуя
в застольной беседе.
Перед ужином Б.С. хватил еще полстакана водки, и за
столом его немножко развезло. Вместо того, чтобы замять мою
дерзость, вежливо свести разговор к конкретному делу, ради
которого он и приехал сюда, Б.С. сорвался. На чем? Конечно, на
Израиле.
Я уже заметила, что не бывает случая, когда соберутся
больше трех евреев, чтобы они не заговорили и не заспорили об
Израиле. Больная мозоль.
Мистер Крацер, обиженный мною, стал изливать Б.С. свое
недовольство русскими евреями, которые вместо Израиля едут в
Америку, отвечая черной неблагодарностью за заботу о них
американских евреев.
- Мы тратим на них деньги! Выступаем на митингах! - заки-
пятился мистер Крацер. - А они? Едут сюда, чтобы стать миллио-
нерами! А кто будет защищать Израиль?
- Вы, - с детской непосредственностью сказал ему Б.С.,
улыбаясь как можно доброжелательней.
- Я? Я уже стар.
- Ну, ваши три сына.
- Как поступать моим сыновьям, я без вашего совета решу.
- Почему же не послушать дружеского совета? - продолжал
улыбаться Б.С. - Лучше бы ваши сыновья постояли с винтовкой на
Голанских высотах, чем жрать наркотики и курить марихуану. По
крайней мере, остались бы евреями и здоровье сберегли.
- Ну, кто бы говорил, только не вы, - парировал хозяин. -
Вы же... как бы это сказать помягче... вы же дезертировали из
Израиля.
- Я свое отслужил, - пожал плечами Б.С. - Теперь пусть
другие послужат.
- Мы даем свои деньги. Без этих денег Израиль бы не
выстоял.
- Не кривите душой! Вы не даете своих денег. То, что вы
даете Израилю, потом снимаете с налога и ничего не теряете.
Если б вам пришлось раскошелиться своими кровными денежками,
Израиль бы давно ноги протянул.
- Значит, я - плохой еврей, а вы - хороший?
- Я хоть лицемерно не скулю на всех углах о своей любви к
Израилю, отсиживаясь в Нью-Йорке. Я уехал потому, что не люблю
тот Израиль, который есть. А изменить его у меня нет сил. Я не
хочу строить социализм в Израиле. Достаточно я строил его в
России... и построил собственную тюрьму.
Миссис Крацер вдруг всплакнула, и это погасило
разгоравшуюся ссору.
- Ах, если б наши сыновья послушали доброго совета, -
всхлипнула она. - Они бы не путались неизвестно с кем, а нашли
бы в Израиле еврейских невест.
Разговор переключился на другую тему. На упадок нравов,
на низкую мораль. Об их сыновьях больше не вспоминали, но
чувствовалось, что все это говорится из-за них. Потому что у
родителей болит душа за свое свихнувшееся потомство.
Когда мистер Крацер водил меня по дому, я видела на
стенах портреты трех мальчиков: и в самом раннем возрасте и
уже почти взрослых. Ничего примечательного. Обычные
американские еврейские мальчики. Даже с ермолками на головах.
А то, что они стали наркоманами, должно быть, имеет свои
причины. Я бы тоже стала жрать все, что угодно, вплоть до
наркотиков, родись я в такой семейке. Что, кроме денег, мог
дать детям дантист Крацер? Какие идеи? Какие идеалы?
В гостиной висела цветная фотография, изображавшая
сияющего от счастья мистера Крацера в шортах и спортивной
кепке рядом с поднятой на веревках рыбиной размером больше,
чем сам рыбак. Они сняты на яхте в море. Должно быть, у
берегов Флориды. Этот сфотографированный трофей красуется
рядом с дипломом дантиста и, видать, является предметом не
меньшей гордости.
Во многих американских состоятельных домах я видела такие
же фотографии на стенах. Хозяин в шортах и кепке с козырьком,
обязательно большая рыбина, поставленная на хвост. Море. Яхта.
Это, очевидно, знак, свидетельство завоеванного в жизни
положения. Как звездочки на погонах военных. Даже у отца
Питера Лоутона, моего школьного приятеля, который негр, но
адвокат, тоже висела фотография с большой рыбой. Разница была
лишь в цвете кожи рыбака.
Чем же мог заинтересовать своих сыновей мистер Крацер?
Чем мог увлечь их? Перспективой сфотографироваться рядом с
большой рыбой, затем повесить эту фотографию рядом с
адвокатским или докторским дипломом в рамке и заняться
загребанием денег?
Немудрено, что они ударились в наркотики и разврат. Что
им еще оставалось делать? Идти по стопам своего папаши? Для
этого они слишком начитаны. Ехать в Израиль? Туристами,
пожалуй, но не больше. Как и отец.
Я слушала жалобы миссис Крацер, видела растерянное и
жалкое лицо ее мужа и думала о том, как им должно быть одиноко
и страшновато одним-одинешеньким с дряхлой собакой Джерри
доживать среди голого леса в этом пустынном и неуютном, как
могильный склеп, доме. Я вспомнила своих дедушек и бабушек и
подумала о том, что они лучше прожили свои жизни. По крайней
мере, чем-то увлекались и свято верили во что-то.
- Можете ответить на мой вопрос, мистер Крацер? - вежливо
и учтиво обратилась я к хозяину, искренне желая отвлечь его от
тягостных мыслей. - Могли бы вы, будучи до крайности голодным,
везти целый эшелон с хлебом и не съесть ни крошки?
Мистер Крацер ничего не понял и затряс головой, словно
стряхивал с себя какое-то наваждение, а миссис Крацер
обеспокоенно положила ладонь на мой лоб и сказала:
- Время слишком позднее для ребенка. Ее надо уложить
спать.
Я лежала с закрытыми глазами и, чтоб побыстрее уснуть,
представляла, будто я лежу в своей комнате в Нью-Йорке, и за
тонкой перегородкой платяного шкафа я слышу сонное дыхание
мамы. Но вместо маминого легкого дыхания скрипучей визжащей
пилой резал мой слух жуткий собачий храп из гостиной. Я
никогда не думала, что собаки могут так храпеть во сне.
Сильнее, чем дедушка Степан, когда он засыпал, крепко выпив.
Но, пожалуй, такое жирное и старое кривоногое чудовище, как
эта сука Джерри, так и должно храпеть.
Я поняла, что не усну, и, чтоб отвлечься, стала думать о
Б.С. Он в комнате через одну от моей. А хозяева спят на другой
стороне дома. До них, должно быть, не доносится этот мерзкий
собачий храп. Они не услышат, даже если на нашей стороне мы с
Б.С. будем палить друг в друга из пистолетов. Нет, конечно, не
друг в друга, а дружно разрядим свои пистолеты в это храпящее
месиво из жирного мяса, обтянутого пегой и лысой от старости
кожей, которое растеклось колышущимся студнем на полу у
камина.
Следовательно, если хозяева нас не слышат, то почему я
упускаю такой счастливый случай, когда мы с Б.С. остались на
всю ночь без мамы в этом странном пустом доме, похожем на
мавзолей, среди снегов и голого леса? Это наша с ним ночь. Она
дарована нам судьбой. Кто знает, будет ли еще одна такая ночь?
А я, дура, лежу тут в темноте на чужой и скрипучей кровати
одна-одинешенька, а рядом, совсем рядышком, томится в
тоскливом одиночестве самый дорогой мне человек и, возможно,
шепчет в темноте мое имя и зовет меня. Мне даже стало жарко
при этой мысли. Но я тут же рассмеялась внутренним смехом.
Станет он шептать мое имя! Нужна я ему! Дура я несмышленая.
Выдумаю невесть что и уговариваю себя, что так оно и есть.
Лежит он у себя в комнате, как бегемот на кровати,
раскинув до полу свои огромные, в синей татуировке, ручищи и
храпит дуэтом с Джерри. Храпит так, что хрустальные подвески
трясутся. Все мужчины храпят, сказала однажды мама. А я бы
добавила: кроме гомосексуалистов. Мой папа не храпит. Я не
единожды спала с ним в одной комнате. Он дышит ровно и тихо.
Как ребенок. Только вот разговаривает во сне. То, что днем не
сказал по застенчивости, ночью высказывает смело и прямо в
глаза своему собеседнику. Ух, он какой боевой во сне, мой
папа!
Мои мысли снова возвращаются к Б.С. Ведь он понимает
(если не спит), что нам с ним выпал редкий случай провести
ночь вместе. Без маминого подозрительного и ревнивого взгляда.
Делать, что нам вздумается. А что мы будем делать? Смешной
вопрос недозревшей сопливой девчонки. Мы будем делать то, что
весь мир делает испокон веку, когда мужчина и женщина остаются
наедине. Если их, конечно, связывает чувство. Это и грудной
младенец понимает. Не мне учить Б.С. уму-разуму. Он мне
годится не только в отцы, но вполне мог бы быть мне и
дедушкой. При условии раннего сексуального развития. Как,
например, случилось со мной.
- Хватит трепаться, - сказала я себе. - Надо действовать!
Как это поется в советской песне: смелого пуля боится, смелого
штык не берет. Ничего себе тексты лезут в голову в такой
момент. Это, должно быть, на нервной почве.
Пойду к нему. Что будет, не хочу загадывать. Уже коленки
трясутся от волнения. Надо взять себя в руки. Вести себя как
взрослая. Он не посмеется надо мной. Он все поймет.
Ведь я так все равно не усну. И потом, мне здесь холодно.
Я простужусь и заболею. Будет ему возни со мной. А так, рядом
с ним, я согреюсь. Прижмусь крепко-крепко к его мускулистой и
волосатой груди, зароюсь лицом в его жесткую курчавую бороду
и... усну. Сладко-сладко. Вдыхая горький запах трубочного
