табака, которым он весь пропитался.
А если он меня прогонит? Такой вариант ведь тоже
возможен, если учесть крутой нрав этого мужлана. Возьмет за
шкирку своей лапой и вышвырнет из спальни, как шкодливого
котенка.
Ну и пускай! Тем хуже для него. Значит, он не достоин
моего чувства. Я как-нибудь переживу такой удар. Мы, женщины,
выносливы, как кошки. Я где-то читала, что в Ленинграде во
время блокады, когда давали по 125 граммов хлеба в день на
человека, мужчины умирали от голода первыми. А женщины
умудрялись все перетерпеть и даже выжить. Вот и я выживу. Одна
со своим горем. Никто не увидит моих слез. А вот он, негодяй,
еще вспомнит, что упустил, возможно, лучший момент в своей
жизни, последний шанс на склоне лет любить и быть любимым. И
умирая, будет горько плакать скупыми мужскими слезами и, уже в
агонии, в предсмертном бреду будет повторять еле слышно мое
имя. И люди вокруг будут пожимать плечами и диву даваться, кто
же эта загадочная женщина, чье имя шепчет с благоговением
умирающий Б.С.?
Ну какая же я дура! Совсем похоронила ни в чем не
повинного Б.С. Вот так всегда со мной! Вместо того, чтобы
действовать быстро и решительно, я начинаю фантазировать,
рассусоливать, потом, глядишь, и не смогу вспомнить, с чего
это я все затеяла. Типичные интеллигентские выкрутасы. Как
говорит Б.С.
Пойду.
Я высунула ноги из-под стеганого одеяла, нащупала
пальцами мягкий ворс ковра.
Как же я пойду? Я не захватила с собой ночной рубашки. У
меня нет тапочек. Нет халата. Я - абсолютно голая. Только
тоненькие трусики на мне. Тем лучше. Как говорил дедушка Сема,
товар лицом. Пусть видит, что имеет. Я даже не прикрою руками
свои грудки. Они у меня хорошенькие-прехорошенькие. Мне нечего
стесняться. Тем более, что Б.С. - врач, а врача стесняются
только жалкие провинциалки.
Когда я беззвучно открыла дверь и выглянула из моей
комнаты, храп мерзкой Джерри усилился, и в кромешней темноте
гостиной алели последние угольки в погасшем камине. Это
помогло мне сориентироваться, и я пошла, ступая на цыпочках,
по бесшумному ковру, пропустила одну дверь и возле следующей
остановилась. Окно в комнате было затянуто толстой шторой, и я
не могла сообразить, где кровать. Он не храпел и вообще не
проявлял никаких признаков жизни. Значит, не спит и видит
меня, потому что его глаза привыкли к темноте. Крепкий запах
трубочного табака защекотал мои ноздри - верный признак, что
он здесь, в этой комнате, и я не ошиблась дверью.
- Оля? - послышался его низкий голос откуда-то слева.
- Да, Б.С., это - я, - прошептала я одними губами, и у
меня сразу пересохло в горле.
- Почему ты не спишь? - он зашевелился в постели, и
кровать загудела под ним.
- Я... я... к вам пришла... Мне не спится.
- Это что за ночные визиты? - совсем не строго спросил
он. - Спать надо.
- Вы рассуждаете, как маленький... спать надо. А если не
спится? Он рассмеялся, невидимый в темноте.
- Закрой двери. Этот кошмарный пес своим храпом будит во
мне зверя.
Я прикрыла двери, сразу приглушив храп собаки.
- Что же делать будем? - спросил Б.С.
- Можно, я у вас останусь? Я много места не займу в
кровати. Я же маленькая.
- Ну, иди сюда, маленькая.
Сердце у меня запрыгало в груди, как кузнечик. Я пошла
вслепую и стукнулась коленками о край кровати.
- Погоди, я зажгу свет.
- Не надо! Я - раздета.
- Эка невидаль, - он улыбнулся в темноте, но света не
зажег. Он протянул руку, нащупал мое плечо. Я села на кровать.
Он поднял край одеяла, и я юркнула туда, в тепло, уткнувшись в
волосы и мягкие мускулы. Б.С. тоже спал без пижамы. Мы ведь
ехали сюда, не думая ночевать, и ничего не прихватили с собой,
а хозяева не догадались предложить что-нибудь из своего
запаса. Хотя, если б и предложили, то пижама мистера Крацера
налезла бы Б. С только на нос. Как любила выражаться в таких
случаях бабушка Сима.
Но он был не совсем голый. А то бы я умерла от страха. На
нем, как и на мне, были трусики. Я это почувствовала
коленками.
Б.С. обнял меня, и я утонула в его мускулистых руках.
Чуть не задохнулась, так мне стало жарко и тесно.
- Итак, маленькая женщина, теперь твоя душенька довольна?
- Угу, - промычала я.
- Тебе тепло?
- Угу.
- Не тесно?
- Нет.
Я слышу, как бьется сердце Б.С. Бух! Бух! Удары словно
молотом. Он тоже взволновался. Боже! Значит, я ему не
безразлична. Значит, я вызываю у него возбуждение. Сомнений
быть не может. Я это ощущаю коленками. И колени мои ноют, как
от ожога.
- А может быть, ты, согревшись, пойдешь к себе?
- Не-ет. Не гоните меня, Б.С. Миленький, хороший.
Оставьте меня у себя. Я буду лежать тихо-тихо. Я вам не
помешаю.
Его борода легла на мою голову и спуталась с моими
волосами. От него пахнет мужским потом. Такой терпкий и
вкусный запах. Какой бывает только у очень крепких и здоровых
мужчин. Я слышала однажды, как мама в спальне шептала Б.С.,
что запах его тела ей приятней самых дорогих духов. У нас с
ней одинаковый вкус. Что значит - гены!
- А ты знаешь, дитя мое, что это уже не игра?
- Я не играю. Я вас люблю.
Сказала и осеклась. А вдруг он мне - коленом под зад и
вытолкает из-под одеяла: марш к себе, негодная девчонка!
Нет. Лежит тихо. Только сердце: Бух! Бух!
- Не рано ли, Олечка? - спросил он вдруг охрипшим
голосом.
- Самое время, - шепчу я пересохшими губами. - Джульетта
полюбила Ромео в моем возрасте.
- Ну, какой уж я Ромео? Я его папаша, по крайней мере.
Я ловлю губами завитки волос на его груди и сжимаю их.
- Беда мне, с тобой, - вздыхает Б.С. - Знаешь ли ты, как
это на юридическом языке называется?
- Что?
- То, что ты предлагаешь мне. Это называется растлением
малолетних и карается самым суровым образом. Ты отдаешь себе
отчет, на что ты меня толкаешь?
- А вы боитесь?
- Ну, положим, я не робкого десятка... Но, понимаешь...
- Что понимать? Что вы - трус? Ради любимого существа
боитесь рискнуть? Тюрьмы испугались. В прежние века рыцари
ради дамы сердца шли на поединок и погибали... а вы...
- Постой, постой... Не горячись... - Кто это - дама
сердца? Ты? Ленивая девчонка, не помогающая маме по дому и
приносящая из школы плохие отметки? Да будь я твоим папашей, я
бы взял ремешок и выпорол тебя по этой попке.
Его ладонь легла сзади на мои ягодицы, полностью охватив.
И сжала так, что у меня сладко заныло в переносице. Я
прижалась обеими грудками к его животу и снова услышала, как
сердце его, словно помпа, качает кровь.
- Вот я сейчас тебя выпорю.
- Пожалуйста. Делайте со мной все, что угодно. Я - ваша.
- А знаешь ли ты, что то самое, что ты мне предлагаешь,
поначалу доставит тебе только боль?
- Знаю. Читала.
- Одно дело - читать.
- Я не боюсь.
- Зато я боюсь. Как врач. Ты же еще не созрела. У тебя
еще не было менструации. Не было?
- Ну и что?
- А до менструации связь с мужчиной просто опасна для
твоего здоровья. Тебе будет нанесен непоправимый ущерб с очень
тяжелыми последствиями. Олечка, милая, ради тебя и твоего
будущего я не воспользуюсь твоей минутной слабостью. Хотя,
честно признаюсь, мне очень лестно твое увлечение мною, и мне
стоит немалых усилий сдерживать себя.
- Трус! Жалкий трус. Хоть и моряк. Ненавижу вас всех,
таких рассудительных и умных. Все-то вы знаете! Что хорошо и
что плохо! Что можно и что нельзя! Ну и что? Хоть капельку от
этого вы стали счастливей?
Он молчит. Должно быть, я задела какую-то потаенную
струну в его душе.
- Б.С., простите меня, миленький. Я - глупая. Ну, скажите
вы мне, умный человек, сколько мне еще терпеть? До первой
крови?
- Тоже рано. Не советую. Ты должна окрепнуть. У тебя
косточки еще слабенькие. Как у птенчика.
- Ну, так когда же? Когда я созрею? Через год? Через три?
- Когда у тебя вырастет зуб мудрости.
- Когда это будет? - протянула я.
- Не успеешь оглянуться.
- Но ведь тогда все по-иному будет. Я буду мудрая. И
циничная. У меня не будет свежего чувства, как сейчас, когда я
еще совсем глупая и моя голова чиста от подленьких мыслей. Ну,
скажите, тогда-то вы меня не оттолкнете?
- Если буду жив, - улыбнулся он, отчего борода его
зашуршала на моей макушке. - Я тебе тогда не понадоблюсь.
Вокруг тебя такие мальчики будут увиваться! И ты будешь так им
кружить головы...
- Буду мстить им за вашу рассудительность.
- Вот и договорились. Спи давай.
Я повернулась к нему спиной и свернулась комочком. Мне
тепло и хорошо. Я засыпаю счастливая.
Но мне что-то мешает во сне. А, это Б.С. захрапел. Ой,
как сильно! Ну, точно, как этот пес Джерри.
Я открыла глаза. Господи, где я?
За большими окнами гостиной синеет рассвет. И даже видны
черные силуэты голых деревьев.
Кто-то сопит и булькает под моим ухом. И остро, до
тошноты разит псиной.
Джерри, жирный, неповоротливый пес положил лапу на мое
плечо, а я уткнулась головой в его мягкое, обвисшее брюхо. Я
лежу у камина, на ковре и проспала полночи, прижавшись к этому
гадкому раскоряченному псу с мокрой слюнявой мордой.
Вот куда меня, лунатика, занесло!
Я вскочила, трясясь от озноба, побежала в свою комнату и
укрылась с головой под одеялом.
Утром, когда мы уезжали с Б.С., ничего не подозревавшим,
как я его ночью соблазняла, он, включив отопление в машине,
повел носом, поморщился и сказал:
- В этом доме все провоняло псиной. Даже от тебя разит.
Приедем, сразу прими душ.
На нашей линии метро ходят старые допотопные вагоны -
облупленные коробки с железными скамьями, и грохот в них стоит
такой, что пассажиры, разговаривая, кричат во все горло. Моим
барабанным перепонкам достается, и я почти ничего не слышу,
что говорит мне папа, который, сидя рядом со мной,
сопровождает меня в школу.
Он говорит, а я не слышу и даже не стараюсь что-нибудь
разобрать. Но киваю. Это его удовлетворяет, и он не умолкает
всю дорогу. Он это называет пообщаться с ребенком, войти в
контакт. А читает он мне скучные поучения, как жить. Так
сказать, передает крупицы своего драгоценного житейского
опыта.
Когда мы расстаемся возле школы, он удовлетворенно
подводит итог своей лекции:
- Вот видишь, ты узнала кое-что новое, стала чуточку
мудрее.
Счастливый человек. Ему ни разу не пришла в голову мысль,
что я ничего не слышала, и он напрасно сотрясает перегретый
спертый воздух вагона метро.
Мы едем, покачиваясь вместе, в ритме стука вагонных
колес. Его голос журчит над моим ухом: бу-бу-бу, а мои мысли
далеко, и глаза блуждают по пассажирам. По женщинам, в первую
очередь. Они недавно вылезли из постелей. Со смятыми,
припухшими лицами, со всклокоченными волосами. Женщины по
утрам до того, как они наложат на лица толстый слой краски,
похожи на ведьм. Я это наблюдала в нашем доме. Моя мама, хоть
спит отдельно от Б.С. В другой комнате. И появляется на люди,
пред светлые очи своего возлюбленного без всяких следов ночных
кошмаров. На лице - краска, на ресницах - тушь, волосы
уложены. В таком виде она вполне съедобна.
А вот эти женщины, что едут со мной в вагоне, каждый день
одни и те же, вернее всего, спят в одной кровати со своими
мужьями и любовниками и утром доводят их до тошноты своим
видом и запахом изо рта. Вот дуры безмозглые! Сами роют себе
могилу. Уж где-где, а в Америке самый бедный человек может
