не портить себе настроения. Мне нравилось здесь. Мое
любопытство было возбуждено до предела - я впервые видела
черных не на улице или в метро, а у них дома, в семейной
обстановке, и мне очень интересно было понять, какие они,
потому что жить предстояло с ними рядом и надо было хоть
немножко знать тех, с кем толкаешься локтями.
Приятели Питера поначалу были скованы, стеснялись меня, а
потом разошлись, мы стали хором горланить за столом, объедаясь
всякими вкусными вещами, которые здорово приготовила мама
именинника.
Моя мама, конечно, разволновалась, когда я позвонила ей и
сказала, где нахожусь. Она сказала, что немедленно выезжает за
мной, и чтоб я не смела там выходить на улицу до ее приезда. Я
попросила привезти что-нибудь в подарок Питеру, и мама сказала
ядовито, что о подарках надо думать заранее, а сейчас уже
поздно и магазины закрыты.
Душечка-мамочка! Она, конечно, привезла Питеру подарок,
от которого все пришли в телячий восторг. Расписную русскую
деревянную ложку и игрушечный медный самовар, которые мы
привезли из Москвы как сувениры.
Маму усадили к столу, она выпила с дороги и скоро
освоилась здесь и болтала вовсю с родителями Питера, не
соблюдая правил грамматики и с жутким русским акцентом. Мы с
детьми играли в других, комнатах, но я то и дело забегала в
гостиную, чтоб проследить, как там моя мамочка.
А за столом пошел разговор такой интересный, что мне
расхотелось играть, и я подсела к взрослым послушать. Мама
Питера рассказывала, как лет пятнадцать назад она приехала в
Нью-Йорк с дипломом инженера-химика и искала работу. Она
позвонила по газетному объявлению в одну фирму, и там сказали,
что будут рады с ней познакомиться, потому что ищут
специалиста именно такого профиля. Она заполнила анкеты,
отправила туда и получила приглашение на интервью. По телефону
ее снова заверили, что фирма в ней очень заинтересована.
По телефонному разговору и по письму там не определили,
конечно, цвета ее кожи, и, когда она пришла, у всех сделались
кислые рожи, хотя старались улыбаться и быть вежливыми.
- У вас прекрасные данные, - сказала ей дама, ведшая
беседу и лишь поверхностно глянувшая в анкету, - но нам нужны
специалисты, имеющие хотя бы несколько лет стажа практической
работы.
- А вы потрудитесь посмотреть несколькими строчками ниже
в моей анкете, - спокойно сказала мама Питера, которая тогда
еще не была даже замужем, - и вы обнаружите, что я проработала
два года.
- Ах, да. Совершенно верно. Это прекрасно... И мы бы вас
с радостью взяли, если б среди предметов, которые вы изучали,
был бы тот, который больше всего интересует нашу фирму, - и
дама назвала этот предмет.
- А вы потрудитесь посмотреть еще несколькими строчками
ниже, - снова спокойно отвечала мама Питера, - и увидите, что
я успешно сдала экзамен по этому предмету.
- Ах, да... Совершенно верно... Но я должна вас
огорчить... ровно час тому назад мы приняли на эту должность
человека.
- Вы меня не огорчили, - сказала, вставая, мама Питера. -
Я бы к вам не пошла работать, даже если б это место оставалось
свободным, хотя я уверена, оно не занято до сих пор. Я не
люблю расистов.
Моя мама всплеснула руками и, очень волнуясь, рассказала
им, что точно такая история случилась с ней в Москве, когда
она искала работу. Пока она разговаривала по телефону, все
было в порядке, и ее приглашали прийти и заполнить анкету,
потому что такие специалисты, как она, им до зарезу нужны. Но
стоило ей явиться и продемонстрировать свою еврейскую
физиономию, как все волшебным образом менялось. Ей уже в глаза
не глядели, отвечали недружелюбно и возвращали документы, не
затрудняясь заглянуть в них. К сожалению, говорили ей, отводя
глаза, место уже занято.
За столом разгорелся шумный разговор о дискриминации в
Америке - негров, а в СССР - евреев. Негры жаловались маме, а
мама - им. Потом пришли к заключению, что в Америке
дискриминация с каждым годом идет на убыль, а в России,
наоборот, усиливается все больше, и кто знает, может быть,
завтра там прольется еврейская кровь.
Домой нас отвозили отец Питера и сам Питер. У них был но-
вый дорогой автомобиль. Они сидели на переднем сиденье, а мы с
мамой - сзади. Питер в зеркальце над ветровым стеклом ловил
мой взгляд и подмигивал мне.
Маме понравилась эта семья, и она по-русски сказала мне,
что разрешает мне дружить с Питером и чтоб я его пригласила к
нам в гости.
- Прелестные люди, - тихо восторгалась мама. -
Интеллигентные, умные. И не сытые снобы, как другие
американцы. Они знают, что такое страдание. Нам с ними легко
найти общий язык! Удивительно приятная семья.
Тут я не устояла и подсунула ей шпильку.
- А что бы ты сказала, мамочка, если б я вздумала выйти
замуж, скажем, за Питера?
Мама повернулась ко мне и нахмурила брови.
- Не занимайся провокациями. Я - не расист. Но почему
обязательно за него?
- А что, лучше выйти за еврея?
- За еврея ли, за турка - это твое дело. Разве мир
сошелся клином только на евреях и черных?
- Значит, ты все же предпочитаешь белого зятя?
Мама промолчала, а потом шепнула мне:
- Я предпочла бы выпороть тебя ремнем за твою манеру
разговаривать с матерью.
Когда мы с Б.С. выехали из Нью-Йорка в его старом,
купленном по дешевке "Бьюике", я почувствовала, не знаю
почему, что меня и его впереди ждут приключения. Во-первых, мы
ехали одни, без мамы. Она заболела. Утром проснулась с
температурой и головной болью, на работу не пошла, и ей
пришлось отказаться от поездки, которую отменить уже было
поздно. Б.С. пригласил на ужин американец-дантист с большими
связями в медицинском мире. Ради него дантист с женой оставили
этот вечер свободным и в своем загородном доме приготовили
ужин. Подвести их, не приехать, как условились заранее, было
равносильно разрыву отношений, в которых нуждался не хозяин, а
гость.
Кончилось тем, что мама, наглотавшись аспирина, осталась
дома, а я поехала с Б.С. в качестве его дамы - он был
приглашен с дамой. Я на радостях даже хотела чуть-чуть
подвести глаза и подкрасить скулы, но схлопотала от мамы по
рукам со строгим предупреждением, что имею шанс вообще никуда
не поехать и остаться ухаживать за больной матерью, как и
подобает хорошей дочери. Пришлось исслюнявить мамино лицо
поцелуями и, задобрив ее таким образом, получить разрешение на
поездку.
Конечно, я ехала не в качестве дамы, а как дочь дамы
сердца Б.С. Об этом хозяева были предупреждены по телефону.
Они только спросили у Б.С., полагая, что я старше, чем на
самом деле, что, мол, пьет юная особа, на что Б.С. ответил
кратко:
- Молоко.
И тем не менее я чувствовала себя как Наташа Ростова из
"Войны и мира", отправлявшаяся на свой первый бал. В гости
меня брали и раньше. Но впервые я ехала без мамы, одна, и
сопровождала лучшего из всех мужчин в мире, одного взгляда
которого было достаточно, чтоб у меня задрожали колени.
Я люблю ездить с Б.С. Когда он за рулем, чувствуешь себя
в полной безопасности, как за каменной стеной. Его большие
руки с крепкими пальцами хирурга и с синим вытатуированным
якорем между большим и указательным, лежат на руле прочно,
уверенно, и мне кажется, что он ведет не автомобиль, а танк,
и, как перышки, сметает с пути все встречные машины. В
зеркальце я вижу часть его лица. Нос и лоб. И, конечно, глаза.
Так как он сосредоточен на дороге, я могу, не стесняясь,
разглядывать его в зеркальце. А если он перехватит мой взгляд,
отвести глаза на ветровое стекло и сделать вид, что смотрю на
впереди идущие машины.
Пока мы выбирались из города к мосту Джорджа Вашингтона
на реке Хадсон, Б.С., как равной, давал мне информацию о
людях, к кому мы едем. Чтоб я мотала на ус и знала, как себя
вести. Душечка Б.С.! Только с ним я себя чувствовала не
ребенком, а взрослой женщиной, и сердце мое сладко ныло от
несказанной радости.
Дантиста звали мистер Крацер, а жену его, соответственно
- миссис Крацер. Они были людьми старыми или, как выразился
Б.С., пожилыми. Это значит, старше его лет на
десять-пятнадцать. А ему самому уже пятьдесят.
Б.С. не любит их. И от меня не скрывает этого. Но они ему
нужны. У них - связи. Без этих связей ему будет очень трудно.
Даже когда он сдаст экзамен и будет искать, куда устроиться.
Он терпеть не может это слово "связи". Но такова жизнь.
Особенно здесь. И он не хочет нарушать ее законы, если не
желает быть раздавленным. Гадко, а приходится глотать.
Мистер Крацер по московским и ленинградским стандартам -
невежественный человек, которому диплом дантиста не прибавил
культурного лоска. Б.С. не ручается, прочитал ли он больше
двух книг. Всю жизнь он делал деньги. Любым способом. И на
зубной боли пациентов. И спекуляцией земельными участками.
Построил большой дом за городом, вышел в отставку и поселился
там. У него три сына. Взрослых. Живут отдельно и не радуют
отцовское сердце.
Мистер Крацер лезет из кожи вон, чтобы изобразить из себя
преуспевающего человека, влиятельную персону и надо ему
потакать, польстив его болезненному самолюбию нищего
местечкового еврея, выбившегося в богачи. Он взялся
покровительствовать Б.С. не от доброго сердца, а чтоб показать
свое влияние в медицинском мире.
- Цирк, - горько усмехнулся Б.С. - Так что, девочка, не
обессудь, когда увидишь, что и я ломаю комедию. Ты же умница.
Подыгрывай мне.
Я обожаю мост Джорджа Вашингтона - эту подвесную железную
махину, на макушке которой горят красные сигнальные огни, чтоб
пролетающие самолеты не зацепились. Река здесь широкая, в
скалистых берегах. Мост висит высоко-высоко над водой, и внизу
корабли выглядят заводными игрушками.
Когда мы подъехали к мосту, еще был день, но пасмурный,
мглистый, и у автомобилей были зажжены фары. По мосту
двигались в двух направлениях два широких потока огней: один -
сплошь белые огни, другой - красные. Тысячи движущихся огней.
Похлеще любой иллюминации.
Мы влились в эти огни, добавив к ним две рубиновые
звездочки.
Дальше пошли голые леса, вцепившиеся корнями в камень, и
дома, дома, дома. Кажется, что в Америке нет пустых мест: все
заселено и застроено. Дома стоят у дороги и в лесу. Дома
повсюду. Почти одинаковые. Похожие автомобили, как домашние
псы, стоят у порогов. И почти на всех домах подвешено по
одному зеленому венку с лентой. словно вся страна погрузилась
в траур.
Ничего подобного! Стоят рождественские дни, и венки вовсе
не траурные, а, наоборот, оповещают о празднике. Только на
еврейских домах нет венков. У евреев нет Рождества, нет
новогодних елок и Деда Мороза с подарками, которого здесь
называют Санта Клаус. Но у евреев тоже праздник в эти дни,
называемый Ханука, и в окнах еврейских домов горят семь
цветных лампочек на семисвечнике - меноре. Случись в Америке
погром, лучшего времени не придумать: найти, где живут евреи,
не составит особого труда.
Перед домами установлено выкрашенное в белый цвет
тележное колесо. Колесо от обычной телеги, которую тащит
лошадь, что еще очень часто можно встретить на дорогах России,
но никак не в Америке. Я ни разу не видела в Америке телеги. А
живую лошадь, только лишь когда в Манхэттене выезжали бравые
молодцы из конной полиции, и это больше похоже на маскарад.
Тележные колеса выставлены перед домами, да так назойливо, что
сразу понимаешь - это символ чего-то, чем гордятся обитатели
