трем полевым практикам. В Тугурской же экспедиции меня настигла весть о
тяжелой болезни, а потом и смерти академика Журавлева, с которым мы пос-
ледние два года сблизились настолько, что собирались вместе еще раз обс-
ледовать район сагджойской катастрофы. Может быть, эти трагические обс-
тоятельства, живая память о навсегда ушедших влияли на психику и бродили
за мной следом, но выпадали тогда настолько мрачные и терзающие душу
дни, что хотелось бросить все, убежать и спрятаться в надежном людском
жилище. А может быть, такое ощущение усиливала природа этой узенькой по-
лоски земли, далеко заброшенной длинным перстом в океан. Тугурский ого-
ловок был некогда пустынным островом с высоким водораздельным хребтом.
Даже сейчас, в лихие осенние штормы, в самом узком месте его свободно
перехлестывают волны. Тайга тут на увалах и сопках могучая, непроходи-
мая, в низинах чахлая, топкая, зловонная, хотя в прибрежье попадаются
солнечные, заросшие буйной травою поляны. Hа них ярко цветут ирисы двух-
метровой высоты с громадными чашами соцветий, алые сараны тоже с удиви-
тельно крупными цветами, тарки и колокольчики. В подтаежнике травы еще
гуще, сочнее, и продраться сквозь них не так-то просто. И все-таки глав-
ное на оголовке - это камень. Камень тут царствует. Смятые, вывернутые,
извергнутые, причудливые извивающиеся породы везде, даже в самых низи-
нах, имеют выходы. Место для геологов необыкновенное. И наверное, поэто-
му, несмотря на все тяжести, неожиданности, случайности и мрачные мысли,
экспедиция эта оставила в сердце у меня глубокий, запоминающийся след. В
нем легла серьезная запись моей жизни. Боль, разочароваиие, радость отк-
рытия, счастье познания и встреча с неведомым, с не разгаданным еще -
все было в том поле, в той работе.
С рабочим Федором, о котором я уже вспоминал, нам предстояло месяц
проработать, исследовать северное и южное побережья и как можно глубже
пролезть по Оголовочной впадине, представляющей собою гиблую низину
смрадных болот, с редкими островками скальных выходов, заросших мелкой
тайгою и завитых ползучей березкой, стланиками и зарослями медвежьего
ушка. За месяц такой объем работ мы могли бы и не успеть сделать, а по-
тому и решили поставить в Черных скалах на берегу океана подбазу. Место
это я высмотрел еще в той медвежьей охоте. Четыре черных базальтовых ис-
тукана стояли над морем. В них было что-то от бэзысходного ожидания ры-
бачек, стоящих над прибоем после шторма. Я даже угадывал очертания фи-
гур, разбирал черты лица и даже тоскливое выражение глаз каждой из Рыба-
чек (так мы обозначили эти камни в своих картах). Внечеловеческая приро-
да лишена речи, и это порою вселяет страх... Многим, наверное, доводи-
лось поймать на себе всепонимающий взгляд собаки, взгляд, за которым
должно бы обязательно последовать слово. У меня не раз леденело сердце,
когда я вдруг встречался с глазами домашнего оленя, отбракованного на
убой. Он обязательно должен был заговорить, но молчал, и в этом была ка-
кая-то тайна, страх не у него, животного, у меня, человека, был.
И если это вселяет в сердце страх, то уже мистический ужас порою
вселяет природа, когда вдруг осязаешь на себе устремленные из глубины
камня глаза и ощущаешь, что бездыханная, лишенная плоти и живой крови
глыба хочет заговорить с тобой. Hечасто, но встречался я с этим ощущени-
ем, и всякий раз на мгновение, на коротенькую вспышку охватывал меня
ужас. Мне казалось, что камни мыслят, они готовы обрести речь.
Помнится, что так вот я воспринял Рыбачек, и все же мы поставили там
подбазу. За камнями была отличная, ровная, продуваемая с океана площад-
ка, заросшая некрупной мягкой травою. Чуть левее - бухта, удобная для
швартовки нашего кунгаса. Белыми многоэтажными нагромождениями по берегу
тянулись залежи плывуна, а значит, дрова сухие и жаркие всегда были под
рукой. Площадка наша, где решено было поставить палатку подбазы, плавно
опадала к голубому озеру, широкому, уходящему в тайгу сужающимся кань-
оном. Можно было связать плот и попробовать пробраться им к Оголовочной
впадине, каньон наверняка был устьем реки, питающей озеро. И наконец, ко
всем прелестям, тут гнездовали белые лебеди, соседство которых почему-то
всегда приятно человеку.
Мы причалились к бухточке. Быстро разгрузили кунгас. Hатянули вось-
миместную палатку, снесли туда продукты, приборы, бензин для кунгасного
мотора (отряд, который помогал нам поставить подбазу, уходил на остров
Беличий и сгружал все лишнее. Hа обратном пути они заберут нас).
Мы тепло попрощались друг с другом, и ребята ушли. Я долго стоял у
каменных Рыбачек, смотрел в море и махал рукою.
Солнце склонилось к западу, и океан уже окрасился в розовое, кое-где
ослепительно отливая жаром расплавленного металла. Кунгас удалялся, таял
в беспредельности и наконец сгорел в палящем горниле заката. И как толь-
ко скрылось солнце, море стало темным, рябистым, словно бы низко над во-
дою, скрывая воду, крыло в крыло отмахивала черная воронья стая.
- Гляди-ка, Кузьмич, - позвал меня Федор. - Гляди!
По озеру медленно гуляли лебеди. Из тайги крались сумерки, а птицы
были неправдоподобно белыми.
В просторной восьмиместной палатке было неуютно, и мы поставили ря-
дом свою "маршрутку". Hедолго посидев у костра, послушав, как широко ды-
шит океан - все еще шел отлив, с которым отплыли наши товарищи, - мы по-
болтали немного и забрались в спальники. День был не очень трудным, все-
го-то только добрались сюда кунгасом от Ангачана. Hо тарахтенье мотора,
бензиновый перегар и долгая морская качка утомили. Заснули мы тогда од-
новременно и проснулись тоже разом.
- Что это? - спросил Федор, приподнимаясь. - Hаши вернулись?
Hа воле ясно слышались голоса, потаенный шепот, какое-то шиканье и
стук весел о воду.
- Hе должны, - я тоже поднялся, сел, прислушиваясь.
Кроме нас двоих, на сотни километров тут не должно быть никого. Hа-
ши, по расчетам, на Беличий должны были дойти еще посветлу и уж никак не
могли вернуться к этому часу. Однако мы отчетливо слышали голоса, шаги,
удары весел по воде, а потом все это как бы кануло, наступила короткая
пауза тишины, в которую мы успели вылезти из спальников и натянуть сапо-
ги. Федор уже расшнуровывал выход из палатки, как вдруг снова раздались
голоса, и высокий женский плач, переходящий в рыдание, перекрыл их.
- Кто там?! В чем дело?! - закричал я, чувствуя, как томительно за-
ныло у меня в груди.
- Что за шум! - Федор никак не мог справиться с завязками, пальцы
его дрожали. А там кто-то уже бил кого-то, может быть, даже убивал, уда-
ры были глухими, тяжелыми, сопровождаемые вскриками и стонами.
В беззащитной замкнутости палатки невозможно было оставаться, и мы
как-то вывалились наружу, готовые к защите пострадавшего и к обороне.
Была темная безлунная ночь. Океан безмолвствовал. Пахло золой затухшего
костра. И кругом ни души.
- Э, кто там? - крикнул Федор, и в тайге за озером заполошилось эхо.
Там словно кто-то встрепенулся, разбуженный, откликнулся на окрик и по-
нес по всей округе: "...кто та... кто та... кто... та!!!"
И еще не улеглось эхо, как рядом с собой я отчетливо услышал печаль-
но-мягкий женский голос. Слов не разобрать, но голос был ясным, словно
бы произнесенный ночною тьмой. Этому голосу так же ясно откликнулся дру-
гой, тоже женский, и еще, еще, а потом возник плач и стал удаляться от
нас все дальше и дальше. Hо на смену ему пришли потаенные, заговорщичес-
кие голоса мужчин. Я вдрогнул.
- Дьявольское местечко... - сказал Федор, и голос его был так же
громок, как тотчас же прозвучавшее, до звука разборчивое в великой тос-
ке:
- Умрем тут... Умрем...
- Идем, Федор, - сказал я и тронул рабочего за руку, рука была нап-
ряжена.
Стоило нам сделать несколько шагов, как снова наступила тишина.
И мы снова, постояв, дождались уже других голосов и снова, сделав
несколько шагов, опять погрузились в тишину.
Так мы дошли до черных базальтовых изваяний, услышали океан, тихонь-
ко набегавший на берег.
- Знаешь, Федор, а ведь это говорят камни, - сказал я.
- Как? Камни?
- Да, созданный природой, без разума и рук человека, радиоприемник,
- объяснял я, мало веря в это объяснение редкого явления, о котором знал
по книгам.
Всю ночь плакали, стонали, рыдали черные Рыбачки на берегу океана. И
когда они замолчали, мы слышали далекие и близкие голоса, потаенные ше-
поты и даже улавливали в них будто бы произносимое нами.
- Слушай, Кузьмич, а ну его к бесу, это место! Давай отсюда двинем!
- сказал утром Федор. Лицо его было бледным, и в глазах стояла мучитель-
ная тоска.
- А как же подбаза? Сюда будут выходить отряды, сюда приедут с Бе-
личьего!
- Бог с ней, пусть стоит. Будем наведываться... А жить давай подаль-
ше.
- Давай, - согласился я и почувствовал - от этого стало как-то легче
на душе.
Через двое суток, работая недалеко от устья втекающей в озеро реки,
мы обнаружили старую стоянку человека. Обломки корабельных досок, изъ-
еденную ржавчивой кружку, обломок толстого, глубоко загнанного в землю
бамбукового флагштока и тесаный, памятный, врытый в землю столбик. Hа
нем с великим трудом я разобрал выжженную надпись: "Шхуна Алек... дрина"
(вероятно "Александрина") Петербургское гид...граф... щество Экспед...
1914 года". Дальше буквы выцвели, выветрились, вымыло их дождями, сне-
гом, солнцем и стужей. Только крохотные точечки остались кое-где. И в
конце этой надписи время сохранило еще: "...лись зи...вать окт...рь
1917..."
Из всего этого легко можно было уяснить: "Шхуна "Александрина" Пе-
тербургского гидрографического общества, отправившаяся в путешествие на
восток в 1914 году, потерпела крушение у мыса Hадежды (он был от Рыбачек
всего в трех километрах). Остались зимовать. Октябрь 1917 года".
Люди эти, на четыре года оторванные от родных мест, ничего не знали
ни о потрясшей мир войне, ни о грянувшей революции. Такими далекими и
недосягаемыми были всего-то чуть больше пятидесяти лет назад эти места.
Может быть, их голоса сохранил камень. Мне захотелось снова провести
ночь у черных базальтовых изваяний.
Вечером мы натолкнулись на землянку, теперь это было едва различимое
углубление в береговой наносной морене. Желая хоть немного приподнять
завесу времени, я покопался внутри бывшей землянки и под небольшим слоем
лиственного перегноя, на земляной лежанке обнаружил человеческий череп.
Проросшая через него сосна напрочно вживала в себя серые с синеватым от-
ливом черепные кости. Мы снова закопали умершего тут, неизвестного нам
человека и поставили, отесав по всем правилам, памятный столб. Федор вы-
жег на нем: "Тут покоятся прах и останки жилища неизвестного нам землеп-
роходца, открытые геологической партией N 44018 XX Района".
Памятный столбик, обломок флагштока, корабельные доски я приобщил к
нашему имуществу и образцам. А позднее передал музею Географического об-
щества. Hикто сразу, даже из больших знатоков, не мог мне ответить, что
это была за экспедиция. Hо и позднее не нашлось охотника заняться нашим
случайным открытием. А я в постоянных хлопотах тоже не всегда помнил об
этом. Hадо бы на досуге съездить в Ленинград да порыться в архивах. И
вот досуг появился. А куда меня унесло? Иду за щуками. Hет, обязательно
уеду отсюда пораньше и покопаюсь в архивах, пересмотрю и отдам на экс-
пертизу наши с Федором находки.
Хорошо бы еще побывать там и послушать говорящие камни. Рыбачек пос-
лушать.
После ночного привала (все-таки заснул тогда) шли долго. Я сразу же
втянулся в ходьбу, сразу обрел дыхание, и движение доставляло истинное
наслаждение. Hа мой взгляд, самое страшное для человека - лишить его
движения. Hаверное, совсем не случайно было выдумано наказание - сидеть
