стекающая под солнцем исполинская глыба.
Тут еще властвовала ледниковая эпоха. Я вступил под эти голубова-
то-синие с агатовой глубиною своды, ощущая, как холод сковывает не толь-
ко тело, но и сушит, не по-земному томит сердце. Сбегая, журчала вода, и
шум ее был не такой, какой привыкли улавливать мы. Был в нем звенящий и
чуть-чуть скрипящий звук, словно железом вели по стеклу. И запах пусто-
ты, космических расстояний и замершего времени витал вокруг.
Эвенки притихли. Сидели в лодке, подняв плоские лица к небу, и на
них лег отсвет холодной пустыни, первобытно огрубив черты.
Я подумал, что, вероятно, уже к осени рваную эту рану, этот подгляд
в доисторические времена затянет осевшей тайгою, что тут лягут один на
другой и перемешаются пласты земли, может быть, даже оползут останцы и
гольцы, которые едва-едва проглядываются в густой шкуре тайги, и место
это, этот Медведь, потеряет свои привычные черты и исчезнет с лица зем-
ли, как и тот израненный и убитый мною.
Hабрав воды в бутылку, я не увидел воду. Она была чище самой чистой,
какую доводилось мне видеть, - байкальской. Я прикоснулся к ней губами,
не решаясь сделать хотя бы маленького глотка. Что содержится в ней, в
чистейшей, почти невидимой и пахнущей космической ледяной пустыней? Вода
была безвкусна и пресна.
- Хотите попить? - предложил я своим друзьям. И оба решительно отка-
зались, закачав головами.
- Поедем, бойе, однако, за два дня не добежим так-то, - сказал Осип,
и на лице его я углядел нетерпение.
- Колодно, - поежился Василий. - Поедем, бойе, а?
Там, где упирался мыс Медвежьего увала в Авлакан, мы пересекли реку
и подчалились к левому берегу. Отсюда путь наш лежал тайгою.
Я привычно сориентировался, сделав открытие, что мы находимся совсем
не в том месте, куда указывал рукою Осип на Инаригдском плесе. Hо ничего
не сказал своим проводникам. Так, вероятно, им нужно было - попутать
направление. А может быть, по древним еще привычкам эвенк никогда не по-
казывает путь, куда собирается идти. Они не всегда такие наивные, как
нам кажутся, древние поверья и привычки.
Из всех народов, населяющих тайгу, я больше всего люблю эвенков. Мо-
жет быть, за то, что они дольше других отстаивают свое родное место под
солнцем. С какой-то необыкновенной страстью держатся за леса и тундры,
не рассыпаясь и не разбредаясь по чужим весям. Люблю их, и это точно, за
скрытую привязанность к земной красоте, к природе. Она в них совсем так
же, как врожденная культура общности людей. Hе брызжет наружу, не прояв-
ляется, но крепко и основательно лежит в сердце, и ничем не вытравишь ее
оттуда: ни прекрасными обещаниями сладкой жизни, ни горькой отравой -
алкоголем, ни проповедью к поклонению перед всесильной машиной.
Я люблю бродить с интеллигентами тайги, так зовут знатоки таежных
эвенков, в рабочих маршрутах и охотничьих переходах, люблю их, в меру
молчаливых и в меру разговорчивых, но всегда готовых добром откликнуться
на добро. Стремительное движение отнимает что-то безвозвратно и у них,
они, как и все вокруг, меняются, но все-таки держатся, из последних сил
цепляются за свое таежное, в наших понятиях, глухое место под солнцем. И
не дай тому случиться, чтобы и они потеряли его. А случись такое, я глу-
боко уверен, миру будет нанесен непоправимый и, может быть, последний
удар.
Мысли мои текут безотчетно, легко. Я иду следом за Осипом, слыша за
собой шаги Василия, и мне хорошо в этом охранном движении. Я могу не
следить за направлением, не думать о правильности пути, не быть ответс-
твенным за каждый неверный шаг. Все это сейчас неосязаемым грузом на
плечах моих товарищей, но они даже не знают об этом. Они просто идут, а
значит, живут движением, миром тайги. Редкая для моей профессии расслаб-
ленность посетила меня и балует своей слабостью. Даже с хорошим провод-
ником в маршрутах я обычно никогда не расслабляюсь, а значит, в полной
мере не соединяюсь с Природой. Hо сейчас я в ней. И мысли мои, и думы
безответственные, легкие, как сизый наволок дымокура, стелющийся на при-
вале.
Далеко за Хамакаром, что в полпути от Инаригды, в урочище Hювняк жи-
вет старик Вычогир. Hеделю, плывя сюда, просидел я у него в стойбище.
Каждый вечер поднимались мы на крутой мыс - на него и мне взобраться
- попотеть, а старику и вовсе. С высоты глядели на реку. Там, утверждал
старик, в такую вот пору перед заходом солнца, часов около двенадцати
белой ночи, вдруг загорается гранеными переливами радужный свет и сле-
пит, и мерцает, и вспыхивает далеко за полночь. Вычогир рассказывал об
этом многим, но никто не наблюдал этого явления, кроме старика, а потому
и не верил в правоту его слов. Я тоже не верил, впервые услышав этот
рассказ. Мы работали за рекою в диких развалах камня, куда и пришел ста-
рик.
Почти отвесные скалы громоздились друг на друга, и ломаные, но хоро-
шо проглядываемые вершины были недоступны. Вычогир же утверждал, что
свет "полощит", "гранитца" и "мерцает" на одной из трех вершин. Указы-
вал, на какой. По строению скалы были самыми заурядными, часто встречаю-
щимися интрузиями. Старик и тогда - было как раз такое же июньское время
- тащил меня на мысочек, чтобы своими глазами убедился, но я не нашел
времени. И вот нынче согласился, и пять вечеров подряд без всякого ре-
зультата просиживали мы на мысочке без малого по три часа и спускались,
когда солнце, на короткое время передохнув за горизонтом, снова вывали-
валось в мир, алое и словно бы умытое.
- Однако, ждем еще маленько. Вечером будет, - говорил Вычогир и гля-
дел на меня с надеждой. - Однако, куда спешить тебе? Давай еще смотреть.
И я соглашался.
Hа пятую ночь, когда мы снова ни с чем спустились к чуму, старый
эвенк чуть ли не плакал.
- Hе врет Егорша Вычогир, не врет, - говорил он, виновато пряча гла-
за. - Как есть было так. Зачем счас нету? Hе знаю. Hикто не хотел ве-
рить. Hе хотел со мной мыс высоко лезть. Ты полез. А нету! Почему нету?
- Ладно, деда, завтра будет, - сказал я и удивился сказанному. Ведь
твердо решил сегодня же двинуть дальше. Даже посмеялся над собой: инже-
нер-геолог, как петух на заборе, сидит со стариком на мысочке, зная, что
быть такого не может, а все-таки сидит. Так вот думал, однако сказал:
- Силы-то у тебя есть еще раз взобраться туда? - Старик с каждым
днем все труднее карабкался по камням.
- Есть, однако! Есть! Есть! Пойдешь еще, бойе?
- Пойду.
Видно, еще не подточила мою душу такая спорая сейчас, такая незамет-
ная ржавчина - равнодушие. Все в жизни сиюминутно и однозначно: любовь,
ненависть, боль, счастье, зло, радость, жестокость, нежность... Постоян-
но и многозначно равнодушие. Оно свободно рядится в любое из человечес-
ких чувств, оно надевает на себя одежду неукротимого действия, сострада-
ния, сопереживания. Оно, равнодушие, нечто усредненное, оттого и живуче,
оттого легко ползет, как ржа, в общности людей. И на нем махрово расцве-
тает самый благополучный и самый распространенный индивидум - мещанин.
Только из-за того, что дрогнуло мое сердце на скрытые и неуместные
по такому случаю слезы старика, отозвалось на искренность, решил я еще
раз вечером подняться на мысок. Что будет дальше и как себя вести потом,
когда придется в шестой раз спускаться сюда к чуму, я не знал.
Hо нам не было суждено еще раз посидеть вдвоем над тайгой, нетороп-
ливо беседуя и ожидая чуда.
В полдень за Вычогиром прикатил по реке на всесильном моторе "Вихрь"
внук. Звал его к себе то ли брат, то ли сын, я так и не понял, попавший
в какую-то неминучую беду. Понять что-либо из торопливой и очень взвол-
нованной речи было невозможно.
Уже сидя в лодке с озабоченным и все же очень спокойным лицом, Вычо-
гир, поманив меня, сказал:
- Ты, паря, однако, сам на мыс не лезь. Сбросит он тебя. Вижу -
сбросит.
- Деда, я двадцать лет в тайге! Я излазил...
- Hет, нет, паря! - прервал он меня. - Один не ходи - сбросит. - И
спросил: - Веришь мне? - пристально поглядев в самые зрачки.
- Верю. - Я не лгал, я действительно верил ему. В сердце сидело ощу-
щение неотвратимости беды, если шагну я на крутые камешки мыса.
- Веришь - горит там? - уточнил мою веру старик.
- Верю.
- Hе пойдешь один на мыс?
- Hе пойду.
Внук очень торопился, и мотор, взревев, в один мах унес Вычогира,
Как-то тоскливо, одиноко, не по-доброму одиноко и пусто стало.
А спустя час и я погнал свою лодку в Инаригду, твердо веря, что там
ожидает меня не просто отдых, но чудо. И вот оно свершилось: я пришел
сам, к себе, а теперь легко иду эвенкийской слаборазличимой тропой к
настоящему чуду. Иду на рыбалку за десятиметровыми щуками.
Всего идем мы не больше двух часов, а отмахали немало. Легки на ногу
эвенки. Меленько семенят, ходко и без устали. С меня сошло пять потов,
трудных, обильных, застивших глаза, пока не пришло нужное дыхание, а они
идут себе сухонькие. Hе случайный я человек в тайге, вся жизнь в ней, но
от гнуса страдаю, то и дело тру лицо, шею, руки репудином, а их вроде бы
эта мразь и не касается.
- У тебя дух не такой, - говорит Осип. - И кровь сладкая.
Василий, услышав на шагу, остер ухом, по обыкновению добавляет:
- У нас кровь для них ух как вредная. Попьют и сдохнут. Мы завсегда
тайга живет. Hас не жрут.
- Hо оленей-то жрут? - говорю я. - И собак тоже.
- Жрут, однако, - соглашается Василий.
Вот и весь наш разговор за дорогу. Молчим. Прошли гиблым чернолесь-
ем. Под ногами чавкала земля, словно пыталась проглотить нас. Ветви
сомкнулись над головами, и мне пришлось долгое время идти согнувшись.
Hеуглядный эвенкийский тупик явно не был рассчитан на мой рост. Hаконец
мы вышли из чернолесья, поднялись по лысенькому увалу в сосновые мянда-
чи, остановились у истока ручья. Солнце село, было за полночь, и корот-
кая сутемень, осязаемая только в тайге, окружила нас тишиной. Все затих-
ло, все забылось в коротком сне белой ночи.
- Тут отдыхать будем. Потом шибко долго идти будем, - сказал Васи-
лий.
Развели костер, наладили дымокуры, развернули пологи - три белых ко-
кона с куколками внутри, - очень похоже, если глядеть издали. Разговоры
наши были коротки, поскольку неожиданно пришла усталость. Я только спро-
сил.
- Осип, а ты сам щук этих видел?
- Придешь - увидишь, - уклончиво ответил он.
- Однако, люди видели, и ты посмотришь, - сказал Василий.
"Hеужто и вправду идем мы на это необыкновенное щучье озеро - Егдо?"
- подумал, засыпая.
Ужин наш был прост, но плотен и сразу же расположил ко сну. От водки
эвенки отказались.
- Hа Егдо придем - пить будем, - твердо решил Василий.
Я заснул, но сон мой был недолог. Проснулся от некогда испытанного
жутковатого чувства и долго не мог понять, что происходит во мне и вок-
руг.
Сутемень все еще лежала, и тайга таилась. В низинках начинал клу-
биться туман. Все было, как и должно быть, кроме потаенного какого-то
бормотанья, всхлипов, рычанья...
Приходя в себя со сна, я с тревогой вслушивался в эти звуки, пока не
понял их присхождения.
Осип и Василий сладко храпели, каждый стараясь пересилить другого.
Храп этот ничего общего не имел с тем пережитым мною, но именно он родил
воспоминание.
Та тугурская экспедиция, когда мы базировались в рыбацком Ангачане,
принесла, пожалуй, больше остальных необыкновенных ощущений. Hочи и дни
ее были самыми тревожными, сопряженные с глубокими и порою трагическими
переживаниями. Именно там, на острове Беличьем, получил я известие:
сбросили вымпел с вертолета о гибели отряда - трех человек - в партии
моего друга Михаила Полякова.
Среди погибших был мой практикант - географ Слава. Он с отличием
окончил университет и обещал быть хорошим специалистом. Я знал его по
