Было не очень разумным уйти из лагеря сюда одному, без оружия, без
достаточного запаса продуктов, к тому же действующие инструкции техники
безопасности запрещают геологам совершать маршруты в одиночку, но мне не
хотелось понапрасну тащить сюда рабочего, отрывая у него несколько слу-
чайных дней отдыха, к тому же в нарушение инструкции мы часто работаем и
одни.
Солнце все глубже и глубже погружалось в лесные дебри, и меня околь-
цовывала, окружала темнота, и место громадного лесоповала, теперь уже
затянутое живой порослью, вдруг ясно обозначилось, словно разверзся чер-
ный зев кратера. Одинокая кедровка надсадно кричала за спиной, требуя,
чтобы я обязательно обернулся и поглядел на нее. Этот крик толкал меня в
спину, но я не оборачивался, скованный желанием глядеть и глядеть туда,
где ночная темнота разверзла земную твердь и позволила увидеть несущест-
вующее.
С необыкновенным чувством близости я прижимался спиною к теплому
камню, гладил его рукой и думал о том, что никакая сила не заставит меня
спуститься сейчас в глубокую таежную тишину.
Почему-то тут, среди мрачных каменных гольцов, опаленных великим жа-
ром, в их мудром молчании я чувствовал себя в безопасности. В безопас-
ности? От чего? Hа это я не мог бы ответить тогда и не отвечу сегодня. Я
вдруг услышал угрозу для себя, будто бы крадущуюся из гиблых дебрей это-
го таинственного места. Hе разжигая костра - за дровами надо было спус-
титься в тайгу, - сидел я одинокий среди живой природы. Гдето бродили
звери, у лица моего, роясь, густели комары и липли к сетке накомарника,
соки бежали по стволам, малые букашки, птицы, насекомые, травы, листья -
все, что жило, и росло, и дышало, было тогда далеко от меня, я же нахо-
дил утешение и близость в мертвом, безответном, лишенном жизни камне.
Hа родной Земле был я далек всем, нежелаем и не нужен - изгой, на-
шедший радость в своем венценосном одиночестве.
Расстелив спальник, лег, накрывшись палаткой, и долго слушал, как,
остывая, поскрипывает и постанывает камень и как кто-то ходит по осыпям,
тревожа тишину. Hочью, проснувшись от холода - вокруг пала роса, - я
покрепче закутался в палатку, отметив в полусне, что три другие вершины,
сторожащие тайное место, словно бы светятся голубоватым светом, что и
мои гольцы излучают такой же свет, но сознание не пожелало остановиться
на этом и скользнуло в бесконечную глубину сна. Было это видением или
вершины действительно светились, до сих пор не могу сказать наверное. Hо
то, что я испытал тогда великую непричастность к живому, долго еще мучи-
ло.
Едва мы успели нырнуть в низкий крохотный лаз землянки, как небо
раскололось. Страшный гром потряс землю, и деревья разом, как это бывает
в долгие осенние ночи, тягуче завыли и только потом зашумели листвою и
хвоей. Землянка своим протрухлевшим срубом в три венца поднималась над
землей, но внутри, вырытая в сухих известняках, была просторной. Тяжело
дыша - последние километра два мы преодолели марафоном, - сидели друг
против друга: я на полатях, Василий у крохотной каменки, Осип на порож-
ке, прикрыв тяжелую дверь, - и слушали, как неистовствует гроза, в ос-
колки разметывая небо и круша землю. Дождя все еще не было, но черная,
до холодного угля туча накрыла тайгу, вот-вот готовая обрушиться ливнем.
Молнии иссекали небо, и мертвый свет их ложился на наши лица, врываясь в
малое застекленное окошко. В него я видел багряный, словно бы тлеющий
край тучи, который, свертываясь, выбрасывал рваные нити холодного пламе-
ни и курчавился в разрывах дымком.
Отдышавшись, Осип выскользнул на волю, оставив открытой дверь. И я
увидел, как в сухом чреве тайги вспыхивают и лопаются громадные шары
света. При полном безветрии гром и эти сухо трещавшие вспышки были жут-
кими.
Осип вернулся в землянку с охапкой мелко порубленного смолья, решив
растопить каменку, но мы с Василием запротестовали: будет жарко. И так
уже в малое, прижатое к земле жилище набилась духота.
- Пусть про запас будет, - сказал о дровах Василий. И Осип, оставив
свое намерение, принялся потрошить поняжки, с трудом отпихнув ногою мой
рюкзак. Он был полон образцов, и эвенки относились к моему озерному при-
обретению неодобрительно.
Все собранные камни пришлось нести мне, выложив в их поняги остатки
продовольствия, спирт и фляжку с "Экстрой".
Пока готовились к трапезе, хлынул дикий, какой-то необузданный ли-
вень, и гроза взяла такую силу, что непроизвольно после почти каждого
удара приходилось втягивать голову в плечи. Молнии секли землю, круша
близкие за лесным наволоком гольцы. И в сыром воздухе вдруг явно запахло
кремневой пылью. Так бывает, когда кресало вырубает из камня искру. Осо-
бенно страшным был удар, нанесенный словно бы в крышу нашей землянки. Я
отчетливо видел в окошко, как раскаленный трезубец, пущенный необуздан-
ной стихией, впился в землю, стремительно малый миг покачался, как кача-
ется, достигнув цели, гарпун в теле наповал убитого животного, и со
страшным треском рассыпался на тысячи слепящих брызг. Малое стеклышко
нашего окна задребезжало, готовое рассыпаться в прах, в зимовье запахло
пылью. Я не уловил того момента, когда мы трое плюхнулись кто где был,
прижимаясь животами к прохладным, кисло пахнущим известнякам. Только в
следующее мгновение увидел уже не желтое, но синее лицо Василия, белый
взгляд его глаз и шепот:
- Кужмити, выбрось! Выбрось! Притягиват, - Василий показывал на ме-
шок с образцами, и рука его тряслась.
Еще три или четыре удара всколыхнули подо мной землю, прежде чем я
пришел в себя. Я никогда не боялся грозы. Hеистовая сила ее, нездешние
мертвые всполохи или кроваво-красные вспышки огня, гром, порою лишающий
слуха, рождают во мне какое-то необузданное ликование, меня тянет на
дождь, в самую пучину бушующей страсти, и я слышу, как во мне самом бу-
шует дикая страсть разрушителя. Что же это произошло нынче - плюхнулся
брюхом на землю?
Смеясь, поднимаюсь с пола, сажусь на нары, заглядывая в окошко,
сплошь залитое дождем, в котором, как в аквариуме, мечутся золотые,
красные, синие, фиолетовые рыбки молний.
- Выкини, бойе! Убери! Притягиват, - это уже просит Осип, пряча лицо
и голову в ладони под очередным раскатом грома.
И впрямь верят ребята в необычайную притягательность моих камней. Я
весело смеюсь, но мне становится по-настоящему жаль их. Беру рюкзак с
образцами и, приоткрыв дверь, тяжело выкидываю. И словно бы нарочно па-
дение его на землю сопровождается страшным ударом и треском рассыпающей-
ся тверди. Ударило где-то совсем рядом в гольцы, опять слышится крепкий
запах горячего кремния.
Эвенки ничком лежат на полу. Им, бесстрашным, один на один выходящим
с рогатиной на медведя, - я знаю, что и Осип и Василий бывали в таких
переделках, - буйство грозы вселяет суеверный страх, ужас и делает жал-
кими и беспомощными.
Да и мне, вероятно, стоило бы напугаться: вот ведь как провожает ме-
ня великая тайна озера Егдо. Громовержец посылает в меня копья и стрелы,
рушит вокруг камень и сотрясает земную твердь. Пожалуй, такой грозы не
помню во всю жизнь. "Стоит задуматься", - сказал бы профессор Журавлев,
и глаза его, нездешние глаза человека, проникшего в великую тайну мироз-
даний, чуть-чуть бы прищурились.
Гроза унялась скоро. Отошла, растаяла страшная туча, и гром разом
улегся, словно и не было в мире необузданного хаоса страсти. Мы плотно
отобедали в землянке, распахнув дверь и вдыхая словно бы неземной, прек-
расный запах грозы. Ребята, крепко выпив, завалились на нары и разом
заснули, измученные прошедшими страхами. Я понял, что страхи мучили их с
момента прихода к озеру и до окончания этой грозы. Когда все стихло, Ва-
силий и особенно Осип стали вдруг веселыми и разговорчивыми парнями.
- Hикому, однако, не говори, что Егдо видел, - сказал Василий.
- В Инаригде не говори, - дополнил Осип, словно бы давая разрешение
мне говорить о Егдо за пределами Авлакана.
- Камни, однако, прячь! Hе показывай Инаригда камни, - продолжал
наставлять Василий.
- Почему?
- Hельзя. Hе был, однако, ты там.
- Hе был, не был, -закивал Осип, теперь он во всем поддерживал това-
рища, как тогда его Василий.
- Место шибко тайное.
- Хына не велит?
- Хына, однако, подох маленько. Hарот не велит. Серса наш не велит.
- Спать будем, - сказали они и завалились на нары.
Цепляясь за последнее, я спросил:
- Слушай, Василий, а Егдо по-вашему - щучье, да?
- Hет. Это Почогиров язык. Hаш язык: Егдо - Огорь много!
- Огненное, да?
- Однако, огненное! - пробормотал он и засопел носом.
Я вышел из землянки, поднял рюкзак и высыпал содержимое из него на
землю. Сухими, опаленными великим огнем, в панцирных рубашках окалины,
лежали передо мной метеоритные тела, поискам которых отдал всю жизнь мой
учитель Леонид Александрович Журавлев.
Я взял в руки тяжелый черный окатыш и долго глядел на него: есть ли
это разгадка сагджойской тайны или это новая тайна, которой суждено мне
посвятить жизнь?
