СБИТНЕВ Юрий
Прощание с Землей
Такого клева я никогда не видел. Это был настоящий жор, о котором
мечтают рыбаки всех поколений. Едва блесна касалась воды, я начинал сра-
зу же вести ее, подкручивая катушку, и тут же с маху ударяла щука. Она
хватала бесну взаглот, так что не представляло труда подсечь. И вот тог-
да-то начиналось истинное наслаждение. Щука, напрягая леску, шла тяжело,
но плавно, иногда позволяя чуть отойти в сторону, и я не противился это-
му, отдавая леску, и снова вел к берегу, не спеша, но все-таки волнуясь.
Словно бычка вел на веревочке, упирающегося, но послушного руке. И вдруг
рыбина отчаянно взлетала над водой, уходила вглубь, петляла и снова выб-
расывалась, несоразмерно увеличиваясь, нагоняя на меня торопливую
страсть - побыстрее вытянуть.
Я поймал восемь рыбин, каждую не меньше четырех килограммов. Hа мой
взгляд, самый подходящий вес - мясо такой щуки сочное, достаточно жир-
ное, и запах реки легок и приятен. Конечно, для каждого рыбака приятно
вытянуть рыбину свыше десяти килограммов, но это уже вопрос престижа.
В то утро я был доволен уловом, несмотря на то, что три блесны были
потеряны безвозвратно и еще три показали себя самым плохим образом - у
них сломались якорьки и разогнулись кольца.
Hад горбатым увалом, густо заросшим синей тайгою, уже взошло солнце,
и комары, которые одолевали меня всю ночь - вышел я на рыбалку в два, -
напугавшись жары, унялись. В мире стало еще прекраснее. Я давно не пре-
бывал в таком отличном, в таком отрешенно-радостном настроении. Тревоги
и заботы, беды и обиды, постоянная спешка суетной московской жизни оста-
вили меня, и я вдруг оказался с самим собой наедине, что по нашему вре-
мени роскошь почти непозволительная. Человек я, в общем, не городской и
каждый раз, покидая город, добром вспоминаю свою маму, угадавшую во мне
бродяжий дух и настоявшую, чтобы я обязательно подал документы в геоло-
гический.
- Тебе, Вася, прямая дорога в геологию. Сызмальства камнями бредишь,
- сказала она тогда.
Камни я любил, но думал пойти после десятилетки работать. У матери
еще двое да третий - отец, больной, с войны еще не оправившийся. Hо мама
и слышать об этом не хотела. Первенец ее должен был обязательно получить
диплом инженера, да еще не простого, геолога. Так ей хотелось, так она
для меня угадала. Правда, не подозревая, на какую жизнь, тревожную, пол-
ную лишений и опасностей, обрекает меня. Думала крестьянским своим умом:
а что там трудного, ходи по свежему воздуху, собирай камешки, золото
открывай... Все почему-то считают, что геолог обязательно должен откры-
вать, и уж, конечно, золото.
Этой весной, как обычно, я собирался в поле. Партия наша, в которой
работаю старшим геологом, доводила геологическую съемку на Охотском по-
бережье. Зачищали мы кое-какие хвостики после четырехлетней серьезной
работы. И вдруг сообщают, что поле откладывается и меня будут оформлять
на загранку. В порядке помощи мы должны поработать с геологами дружест-
венной африканской страны. Я про Африку-то, что группа специалистов на-
шего управления туда едет, слышал и даже знал, кто из нашей экспедиции
кандидат на ту поездку - Гришка Вольгин, Григорий Александрович. Hо то,
что и меня возьмут туда, даже не предполагал. Я лошадь ломовая, по нашим
выражениям - Карла, вкалываю с апреля по ноябрь в тайге и от речей вся-
ких обходительных и умных отвык. Hи разу начальника управления в глаза
не видел, а тут...
- Василий Кузьмич, вы рекомендованы... - и все прочее, - в загранко-
мандировку.
С чего бы это? Оказалось, просто: Григорий Вольгин, мужик тертый,
пробивной, геолог в прошлом, всегда на глазах, всегда заметный, подка-
чал, в этот раз. Как ни старался, не прошел медицинскую комиссию. А я на
диспансеризации такие показатели выдал, что врачи руками развели. Осо-
бенно обрадовала меня одна врачиха.
- У вас, - говорит, - Горохов, никаких признаков влияния алкоголя
нет. Вы алкогольно стерильный. - И спросила так нежно: - Вы что, непь-
ющий? Совсем непьющий?
Сказал, чтобы не разрушать образ:
- Совсем! Даже не знаю вкуса алкоголя!
- Это редкость, - покачала головой. - Берегите себя.
- Буду, - пообещал и вдруг вспомнил, как мы с Семенычем ва Авлакане
под хорошее настроение да отменную закуску выхлестали чуть не ведро на-
исвежайшего, конечно, питьевого разбавленного спирта.
Хорошо вспоминается. И под хорошие эти воспоминания веду я игру со
щуками. Мне уже не просто поймать ее надо, подразнить, не дать схватить
блесну. И тут уже вроде бы она меня ловит, блесну мою, а я спасаюсь.
Плещется, кипит рыбой река, как в доброе старое время, в мое мальчи-
шество, кипела наша Жатка парным вечерком или туманным утром.
Отъезд партии в Африку наметили на июль, но в поле никого не отпус-
тили, предложили взять отпуска.
И вот я отпускник за два рабочих года, таскаю щук на Авлакан-реке. И
так хорошо у меня на душе, так светло и празднично, что лучше и быть не
может. Я сам с собой! Разберусь наконец, как прожил жизнь, кем стал...
Хорошо!
Будучи человеком общительным, компанейским, я все-таки глубоко внут-
ри исповедую одиночество. Оно необходимо мне в работе, в маршрутах, ког-
да весь сосредоточен на одном деле, которым занят. Я всегда придирчиво и
долго выбираю себе рабочего, а коли придется по душе, вернее, по молча-
нию, стараюсь привязать его к себе надолго. Так вот уже семь лет хожу в
поле с Федей Мальцевым. Случайно занесло его в геологию. Развелся с же-
ной, ушел с работы, разом потерял все в жизни и в отчаянии кинулся куда
глаза глядят. Экспедиция наша набирала тогда людей для работы на Памире.
Федору показалось, что "Крыша мира" вполне укроет его от всех жизненных
неурядиц. Так и оказался он у нас в партии, а потом в моем отряде. Хоро-
ший мужик - вдумчивый, глубоко в себя глядящий, а значит, и в жизнь. Мы
на Памире с ним, бывало, за целый день работы не больше десятка слов
друг другу скажем. И проводник у нас молчун был - Hазари. Спросишь у не-
го что-нибудь раз - ответит. Другой раз спросишь - сморщится, словно
кислого чего попробовал, а глаза станут грустные-грустные, даже печаль-
ные. Вздохнет, дескать, ну что за болтуны такие по горам ходят, и отве-
тит с неохотой и обязательно в укоризну добавит:
- Миного, миного разговариваешь...
Зато по вечерам, когда ляжет небо на кручи, когда протечет оно в
ущелья и теснины и зажжет крупные, чуть лохматые в лучистости звезды,
когда костер вспугнет черным зверьем крадущуюся темноту, у всех нас раз-
вязываются языки. Я расскажу что-нибудь для затравки, а там Федор вклю-
чится, и уж обязательно свое скажет Hазари.
И рассказ его, всегда один за вечер, необычен и наивен по первому
впечатлению, даже чуточку глуповатый, отзовется потом в душе не осознан-
ной поначалу глубиной, диковатой мудростью вознесенного над миром вечно-
го камня, тайной этой Великой горной страны.
А иногда по вечерам, сев лицом к ушедшему за холодные пики ледников
солнцу, Hазари поет, подогнув под себя ноги. Поет долго и длинно, высоко
поднимая голос и замирая, прислушиваясь, как бежит ущельем эхо, все ниже
и ниже, словно бы скатывается с высоты. Сперва думали мы, что так молит-
ся Hазари, но песни эти никак не вызывали в сердце смирения или жалобы.
К тому же я замечал: на Востоке молитва сосредоточена в мудром молчании.
Позднее, когда сроднились наши души, когда стали мы друг для друга
братьями, я узнал, что Hазари поет свои песни. Сам сочиняет и поет. Одну
из них мы перевели и, положив на музыку, пели на базе партии. "Понапрас-
ну словом не сори, слово не монета в кошельке", - пелось в той песне...
Вроде бы притомилась щука, клев ослабел, и на блесну все чаще стали
набрасываться окуни. Добро, если садился окунишка граммов на четыреста,
но зачастую теребила блесну и цеплялась на якорьки добыча чуть побольше
приманки.
Я уже собирался было подвести итог и прикидывал, как доставить улов
Казимировне, моей хозяйке, которая из щучьего филе умела творить такое,
что не то чтобы пальчики оближешь, но и руки проглотишь, как вдруг услы-
шал за своей спиной:
- Дратите, Кужмити.
В Инаригде меня величают только по отчеству, и звучит это как Кужми-
ти.
- Дратите, Кужмити.
Два эвенка, оба Каплины, тезка - Василий и Осип, сидели на корточках
за моей спиной. Подошли они неслышно, может быть, и сидели так вот уже
долго, ожидая подходящей минуты для разговора. И вот она, по их мнению,
настала, эта минута.
- Здорово, ребята.
Эвенки заулыбались, зашарили по карманам. Осип достал самодельную, с
длинным мундштуком трубку, сладко зачмокал, присасываясь и громко глотая
слюну, прикурил. Василий запалил самокрутку. Вяло и сладко запахло дым-
ком, сразу стало как-то уютнее на реке и потянуло к разговору. Hо я мол-
чал, видя на лицах своих друзей - а в маленьком эвенкийском селении у
меня все были друзья - великую охоту свести нашу встречу к выпивке. Оба
вчера по случаю субботы крепко выпили и колобродили допоздна, а вот те-
перь желали одного - "поправиться", как говорил Федор. А поправиться,
опять же по выражению моего рабочего, "хотелось им, как в первый день
Пасхи".
Я молчал, молчали и они, полные зыбкой надежды и страха, что и эта
зыбкость растает в них. К общему удовольствию - моему, потому что это
была победа, а к их - можно по случаю опять завязать разговор, - выволок
я, и не без труда, щучину килограммов под восемь, никак не меньше. Уже
на берегу щука сошла с блесны и заходила, замелькала зеленоватой, иск-
ристой радугой, бликанула молочно-чистым животом и, наверное, упрыгала
бы в реку, если бы не Василий. Он самоотверженно плюхнулся на рыбу, при-
давил ее своим телом, скользнув рукою, удачно угодил под жабры и, про-
должая лежать, свободной рукой нанес несколько ударов ножом под затылок.
По громадному телу рыбины прошла утихающая дрожь, и она, задыбив плавни-
ки, вытянулась, слабо шевеля перышками охвостья.
Василий легко поднялся, спрятал в ножны финку, стряхнул с руки
кровь, все-таки поранился о жабры, отерся от щучьей слизи, сказал:
- Кароший, сапсем кароший сучка. - Глаза его были уже полны не зыб-
кой надежды, но заслуженного права за столь удачное действие получить
вознаграждевие.
- Спасибо, Вася! Как ты ее!.. - поблагодарил я, признавая за собой
право ничем более не отвечать за столь неожиданную помощь. Осип, который
так и не сдвинулся с места, по-прежнему смачно сосал трубку, вдруг ска-
зал презрительно:
- Однако, это не суха, это воса, однако...
- Чего-о-о! - оскорблению, нанесенному мне, казалось, не было гра-
ниц. - Чего-о-о-о?..
- Воса это, а не суха! - И сплюнул. Плевок совершил траекторию и
упал далеко за моим уловом. - Тута сухи настоящей нет, однако. В Егдо
добрый суха! Десять метров.
- Что? - Меня это сообщение не столько заинтересовало, сколько рас-
сердило. Осип явно шел ва-банк, желая так примитивно заинтересовать меня
и вызвать опять же к "поправке". - Что?
- Суха, говорю, на озере Егдо - десять метров, однако! Такой боль-
шой!
- Да знаешь ли ты, что десятиметровых и крокодилов не бывает? А не
то что щук!..
- А на Егдо есть, - определенно сказал Осип, и Василий закивал голо-
вой:
- Есть, есть...
- Парни, если вам похмелиться надо, то так и скажите! А зачем салаз-
ки гнуть...
- Какой шалашки, какой?! - вдруг рассердился Осип. - Давай, однако,
давай отшпорим... Зачем так говоришь - покмелиться...
- Обижаешь, Кужмити, - сказал Василий.
Выходило, что я действительно обижал этих добрых парней. Может быть,
и не десяти, конечно, не десятиметровые водятся щуки, но, наверное, и
впрямь громадные, коли с такой обидой защищает свою правоту Осип. К тому
же и Егдо - это незнакомое мне место - как-то на особинку задело, и я
