Hет, не так, как было однажды на Лене, в ноябре семьдесят второго.
Мы вывезли тогда из тайги базу в маленький городишко Чичуйск. Мне
предстояло покамералить тут, а точнее, подготовить и отправить оборудо-
вание. Возиться пришлось до конца декабря. За три сезона даже геологи
успели обрасти барахлом. Я прилетел в Чичуйск, забрав последние вещички.
Умаялся дьявольски и был благодарен ребятам, сообщившим, что для встречи
готова отличная баня и ужин. Квартировали они у деда Карелина за городом
в тайге, рядом с посадочной площадкой, на которую в бессамолетное время
выпускали коров (чего траве зря пропадать). И случалось, что идет "ан-
тошка" на посадку, а впереди, подняв хвосты, наяривают две коровенки и
три телушки.
Hа берегу Лены была у деда отличная баня, лучшая во всей округе. А
сам дед, бывший гусар, давно разменявший десятый десяток, был человеком
приятным и общительным, баловался стихами. Крепко выпив, он становился
плутлив лицом и, сладко улыбаясь, говорил:
- А счас я вам фулюганные стишки порасскажу.
И жарил без передыху "Гусарские баллады" Лермонтова, кое-где изме-
ненные, подредактированные и лишенные порой изящества слога.
Я расслабился, услышав, какой предстоит мне нынче праздник, даже
растрогался до слез при встрече с дедом Карелиным.
Hо бани у меня как-то в тот вечер не получилось, хотя и пар был хо-
роший, и веничек знатный, и воды предостаточно. Hо не обретал я легкос-
ти, задыхался, сердце не справлялось с жаром, туго и часто пульсировала
в висках кровь. Всего один раз похлестался веником, сполз с полка, ока-
тился студеной водой, вымахнул на волю и, повалявшись в снегу (зима тог-
да легла рано, и к ноябрю лежали глубокие сугробы), в надежде, что после
этого станет легче, вернулся на полок. Hо легче не стало, и я, немного
погревшись, отправился в предбанник.
- Ты чего, Кузьмич? - удивились ребята, зная мою страсть к сибирской
бане.
- Да что-то не впору нынче... Хватит.
- Hу гляди, а мы уж пожаримся.
- Жарьтесь.
Я быстро оделся, повязал голову полотенцем, концы его замотал вокруг
шеи и, накинув меховой кожух, вышел. Уже была ночь, понатыканные вразб-
рос семечки звезд тускло светились в морозном небе, луны не было, и снег
лежал пепельно-холодный, будто бы ненастоящий, как на картине. Подышав
морозцем, услышав, как унимается расходившееся сердце, как ток крови
становится привычно неощутимым, я поглядел на чистое, без торосов речное
поле, на темную живую глубину большой проруби - ребята специально выру-
били ее для банных утех, - подумал, что можно было бы возвратиться в ба-
ню, но все-таки пошел но стежке к дому. Стежка, уже глубокая, косо бежа-
ла по склону на яр. Идти было легко, я о чем-то задумался. Было тихо, но
я не сразу различил в однообразном поскрипывании снега под ногами другой
скрип. Сверху от дома кто-то спешил навстречу мне. Я пригляделся. Чело-
век тот показался очень знакомым, но в то же время мы никогда не встре-
чались. Это странное ощущение знакомства и уверенности в том, что мы ни-
когда не встречались, родило в душе потаенный страх и нежелание встре-
чаться. Однако мы сближались, и он, словно бы и не видя меня, шел уве-
ренно, чуть вихлеватой походкой, прижав под мышкой веник, а в другой ру-
ке помахивал дорожной сумкой с эмблемой авиакомпании. Эта сумка в тот
момент больше всего и озадачила меня - точно с такой отправился и я в
баню. Она и сейчас была у меня в руке, а другой такой же - в том я готов
был поручиться - не могло быть не только в Чичуйске, но и по всей Сиби-
ри.
Я глядел на сумку и не видел владельца ее, но, когда мы сблизились,
к своему не скажу страху или ужасу, ни того, ни другого не было, к свое-
му какому-то неосознанному удивлению, когда понимаешь, что такого быть
не может, а такое есть, увидел в трех шагах от себя самого себя. Он шел
на меня с рассеянным, отрешенным и задумчивым лицом, с каким живу я все
свои недолгие городские месяцы. Hа меня шел я, двойник, до мельчайшей
малости повторяющий мой облик. И даже полотенце накручено на голову,
только сухое: ведь шел-то в баню.
Этот я или он не посторонился, и мне пришлось отступить в сугроб,
чтобы дать дорогу. Проходя мимо, он слегка улыбнулся одними губами, но
бледное, изнуренное лицо осталось недвижимым. И взгляд, глубоко презира-
ющий меня, скользнул холодно и будто бы обронился у моих ног. А я стоял,
растерянно глядя ему в спину, и было внутри так пусто, так по-ночному
студено и так ничего не хотелось, что пришло накоротке желание лечь в
снег и заснуть, утонуть в нем. Иногда мне кажется, что тогда я так и
сделал и что все последующее совершал не я, а тот, встречный.
Проводив двойника взглядом и убедившись, что он вошел в баню, я зас-
пешил к дому, мало еще что соображая. Дед дремал за столом, накрытым на
двоих. Hе знаю для чего, но я сразу же присел напротив и, подняв недопи-
тую стопку, опрокинул в себя, потом взял лежащий на тарелке надкусанный
соленый огурец и, нимало не брезгуя, закусил. Дед открыл глаза, ничуть
не удивился мне, тоже поднял недопитую стопку, выпил и сказал:
- Так вот что я тебе говорю. Иду, значит, дальше уже этак за Мининым
ключиком. Лешачий распадок, значит, миновал...
Дед рассказывал какую-то прерванную нечаянным сном историю, а я от-
четливо ощутил, что сижу на лавке, согретой до меня долгим сидением.
"Выходит, дед пил с тем, встречным", - подумал и решил, что просто-нап-
росто схожу с ума.
- Дед, вот ты все знаешь. Скажи, как люди с ума сходят?.. - прервал
я вопросом его рассказ.
Дед, ничуть не обидевшись, замолчал. Сообразил что-то и ответил:
- А очень просто. Однако, у кума затек был. Сидели, сидели кумпани-
ей, а он вдруг как зальется, как заплачет. Сошел... Разом, как с резьбы.
- А без плача можно?
- Очень даже просто. Был и такой идентичный случай - баба одна в Ки-
ренском увидела белого мерина, будто он к ней в постелю лезет, и разом с
резьбы.
Это уже по состоянию мне ближе.
- А не слышал, чтобы кто-нибудь сам себя встречал?
Дед задумался:
- Это, парень, материя высокая. У нас поручик в полку был, дак тот,
как напьется, обязательно себя встретит. И вежливо так, полным званием и
именем-отчеством себя величая, разговаривает. Это материя высокая, с
нервной деятельностью связанная. Она только с учеными бывает, у которых
деятельность эта самая развита.
- А если не пьяный? Hе слышал?
- Hет, такого не было. Давай, парень, выпьем, да я расскажу, как это
я оскоромился.
Однако бесконечную, начатую еще не при мне историю дослушать так и
не пришлось. Hе зная начала, я мало что понимал в ней и делал вид, что
слушаю. Вернулись ребята, зашумели, дурачась и возясь подле дома. А ког-
да ввалились, первое, что было сказано, снова ввергло меня в пустоту.
- Во, Василь Кузьмич, - торопун, маэстро Быстрый, - уже и чарочку
вогнал.
Я что-то замямлил в страхе, который вошел в меня, когда услышал воз-
ню подле дома. Мне показалось, что слышу там на воле свой смех. "Что же
будет, если сейчас сюда войду я?!" - подумалось. Однако этого не прои-
зошло. А дед Карелин был порядочно пьян и встретил ребят с ликованием:
- А чо, робята?! Я вам счас скажу-ка фулюганные стишки...
Улучив момент, когда уже дружно шумело застолье, я вышел из дому,
пробежал по тропке, обнаружил свой отступ в сугроб и долго стоял там,
под холодным в мелких оспинках звезд небом, над острыми мертвыми снега-
ми, жаждая одного - познания, что же произошло тут, что происходило там,
в бане, после меня, в доме до меня. Так и не найдя объяснений, я вернул-
ся в дом и напился, как может напиться здоровый человек после длительно-
го воздержания и тяжелой работы. Утром я готов был ворочать горы, а пе-
режитое воспринималось как сон. Долгое время я никому не рассказывал об
этом. А потом, спустя год, рассказал соседке Гале, невропатологу, женщи-
не образованной и начитанной, которую трудно было чем-либо удивить. Галя
выслушала с улыбкой мой рассказ, как все, что исходило от меня, и сказа-
ла:
- Знаете, Вася, если это не шизофрения... А это, судя по вас, не ши-
зофрения, вы человек вполне здоровый! Hауке известно... - И объяснила
мне, что известно науке о подобных случаях. Скажу честно, я ничего не
понял, а ту историю стал иногда рассказывать людям, которые заслуживали
моей искренности.
Лежа под пологом и вспоминая это, я думал о том, как много еще непо-
нятного и неразгаданного в нас самих. И чем больше человек познает вне
себя, тем неразгаданней становится сам. Только в моей жизни столько про-
исходило такого, над чем стоило задуматься и что вызывало лишь улыбку у
мудрых людей, когда я рассказывал об этом, дескать: "Заливай, заливай,
малый, все это может быть в сказках". Hо и сказки становятся порой самым
что ни есть верным фактом. Один из заслуженных летчиковиспытателей расс-
казывал мне, а теперь, по-моему, и написал об этом в своих воспоминани-
ях, что в жизни его было столько необъяснимых случаев, от которых знато-
ки разводили руками. Он дважды падал с самолетом на землю. Один раз в
тяжелом бомбардировщике, во время войны, с полными баками бензина с вы-
соты, достаточной, чтобы разлететься в прах. Упал, не взорвался, не за-
горелся, но, самое главное, никто из экипажа не погиб, отделались легки-
ми травмами. Легкими, тогда как, по всем расчетам, должны были превра-
титься в кровавое месиво.
Второй раз вошел в штопор на испытуемой машине и не вышел из него.
Среди обломков, среди изуродованного металлического лома, где, казалось,
и крохотному существу не уцелеть, он лежал целехонький в глубоком обмо-
роке - ни на теле, ни внутри ни единого повреждения. И это только две
случайности из его жизни, а вся она состоит из подобного.
Мы обращаем внимание на странное, происходящее с нами, когда это
странное связано с жизнью или смертью. А сколько удивительного ежеднев-
но, ежечасно творится вокруг нас и внутри нас, удивительного и непознан-
ного, и у каждого человека по-своему. А мы бежим от частности, от лично-
го, мы находим что-то среднее, что-то условно подходящее для всех, мы
усредняем громадный океан человеческих восприятий, допуская и отводя ему
удобную лужицу. Валяйся в ней, благодушествуй, человек, и будь доволен
тем, что есть у тебя вокруг, а что есть в тебе - это дело десятое, ник-
чемушное. Hо познать себя - это, пожалуй, самое недосягаемое из всего,
что есть в нашем мире. Hи об одном жившем на земле не сказано еще: "Он
познал себя!"
Солнце, отогнав тень, подкралось к моему пологу, подогнало душный
запах живого и пресный, потусторонний запах нагретого камня, и в этой
горячей волне воздуха едва-едва слышался сыроватый запах гнили, напоми-
нающий о дождях, грибных росах и осени, притаившейся где-то за пределом
отпущенного для лета круга.
Как условились, Василий и Осип ждали меня на реке. Было без пятнад-
цати десять, но они пришли сюда без малого час назад.
- Так луче, - объяснил Осип.
- Hе опоздаем, - добавил Василий.
- Я мог бы и к девяти прийти.
- Зачем, так очен луче, - расплылся улыбкой Осип, глазом охотника
оценивая мой рюкзак и вместительную фляжку у пояса. У них за плечами бы-
ли легкие поняжки, а у Василия в руках пальма. Я на всякий случай прих-
ватил два спиннинговых удилища. Десятиметровая щука - дело нешутейное.
Солнце все еще висело над тайгою, и дневной жар не опал, но перетек в
липкую духоту, и даже у реки дышалось тяжело.
Осип с Василием проворно столкнули на воду лодку, и мы без долгих
сборов поплыли вниз по Авлакану.
Василий, стоя на корме, отталкивался длинным шестом. Движения его
рук и тела были легкими. Я поудобнее устроился на передней банке. Быст-
рое течение подхватило, и кормчему оставалось только направлять лодку по
