- Сам всю жизнь так мыслил, а не слыхал ни от кого. Золотые слова.
Спасибо, Никита Григорьевич.
- Не на чем. Хмелен ты, Ермак Тимофеевич?
- Хмеля над собой в атаманы не ставил.
- Люблю, - сказал Никита. - Ну, коль так, пусть пируют, а тебя
милости прошу в другую светелку.
И на лесенке в башню перестали они слышать гул пира.
Там было немного икон, потухшая лампада, - не до того! - татарские
счеты на столе: шарики, вздетые на проволоку. То - строгановская родовая
гордость: Спиридон, по преданию, так и приехал с неведомыми до того на
Руси счетами из Золотой Орды.
На круглом столике приготовлены крошечные чашечки. Отвар кипел в
сосуде. Никита сам налил его в чашечки.
Он был желтоват, со странным, вязким травяным запахом.
- Что за зелье?
- Не пивал?
- Не доводилось.
- Не ты один. Иван Васильевич не пробовал и не слыхивал.
Он объяснил:
- Китайская богдыханская трава - чай. Не пьянит, а веселит. Усталость
и докуку гонит. Кто пьет, тому до ста жить.
На другом, огромном столе было раскинуто полотнище бязи почти в
сажень длиной и шириной. Чертеж. В середине его нарисованы горы. Между гор
- церкви с крестами. Внизу верблюды по-птичьи изгибали шеи над
островерхими палатками. Вверху корабль, распустив паруса, шел по морю,
среди ледяных глыб; на палубе стоял кормчий в бархатной шляпе и в туфлях с
пряжками. А справа, позади гор, леса и гигантские реки ветвились в их
гуще. Окруженный зверями со вздыбленной шерстью, в шатре на корточках
сидел чернобородый человек, подняв скипетр и державу. Далеко за ним, на
самом краю земли, слоны тянулись хоботами к волосатым людям, качающимся на
деревьях; народ в шелках стоял на коленях вокруг фарфоровых башен. И
четыре ветра, надув щеки, дули с четырех углов карты.
- Смотри, атаман! Велика земля - умных голов на ней мало. Купцами и
промышленниками Московское царство крепко. Скажу по чести, не хвалясь:
нами, Строгановыми, Русь стоит!..
Дикие горы и церкви с крестами среди гор был нарисованы как бы
средоточием мира - узлом, стянутым между шелками Бухары и Китая, льдами
севера, неведомыми просторами востока и гильдейским западом. Рубежи мира
сближались, страны подавали друг другу руки, на скрещении дорог сидел
купец в куньей шапке и парчовом кафтане до пят.
Ермак слышал:
- Говорю самое сокровенное. Все выведал о тебе, а теперь вижу и сам.
Потому и говорю, не дивись. Царь возвышен над народом, все ему дано, нет у
него никакой нужды - да ничто не отуманит его глаз. С высоты он один зрит
всю страну и неподкупно печется о ней. А мы? Сами, мнишь, богатеем? Земле
творим богатство! Тут, на украйне дикой, радеем за Русь, за веру. Всей
земле заслон! Земля спала, нехоженая, язычники молились в поганых капищах.
Аника Строганов, дед, бил челом об этой пустой земле великому государю
Ивану Васильевичу. И призвал народ. Подъял неусыпный труд. Выстроил
города. Государеву казну податями наполнил.
Никита нагнулся к чертежу, глаза его блестели.
- Смотри! Был генуэзец, фрязин, повел суда, за морем нашел Новый
Свет. Золото кораблями оттуда...
- Свет, говоришь? - перебил Ермак. - Новый Свет? Нашел... кто ж он,
фрязин этот?
- А ты, атаман, - тихо сказал Никита, - ты подумай: что ж, на Руси
нет никого поотважней того генуэзца?
Ермак следил за его тонким красивым пальцем.
- Что там? Ель частая... пуща...
- Царство сибирское!
Ермак повторил:
- Сибирское царство...
- Слыхивал?
- Краем уха. Ты скажи! Чье ж то царство?
- Русское! - Никита ударил ребром ладони по чертежу. - Наше! А сидит
там вор Кучум-царь, последыш Батыев.
И, как дядя на пиру, сказал торжественно:
- Великий государь царь Иван Васильевич пожаловал нам, ведая наше
радение, Сибирские земли. И Тахчеи, и Тобол, и Обь-реку с Иртышом. Леса,
пашни и руды: железные, медные, оловянные и горючие серы...
И развернул пергамент: "Дана грамота в Слободе лета 7082-го [1574 г.]
майя в 30 день. Царь и великий князь Иван Васильевич всея Русии".
На шнурке висела царская печать ярого воску.
- Пустошь, - сказал Ермак. - Место немерянное...
Он подумал, прикрыв глаза веками.
- Рухляди ищете? Нелюдье раздольное...
- Там соболь. Царский зверь...
- А может, не одного того чаете, а...
- Дорожку? - горячим шепотом подсказал Никита.
- Путь - еще дальше.
- А куда путь? Куда, думай, казак!
- Вон - он! - Ермак указал на шелковый народ у фарфоровых башен.
- Высоко взорлил! - все горячей, все быстрей зашептал Никита. - Не
столь! Не столь! Не большаком, не прямиком. В глухих урманах истомится
душа того, кто дерзнет напролом, на стремнинах изноет сердце, пески
пустынь выбелят, завеют кости. А верный все ж то путь, самый верный.
Слушай! То путь - в Великую Бухару.
- В Бухару?
- Дивно тебе?
- А реками русскими? И - чрез море Хвалынское?
- Большего в сей день от меня не жди. Короче, думаешь, и проще? Нет,
твой путь - петлястей. Верно и коротко - как я сказал. Мозгуй.
И как будто перевел разговор:
- К каким богатствам поворачиваем Русь! Корабли пошли в Лунд, в
Любок, в Атроп [в Лондон, в Любек, в Антверпен]. Польются оттуда нектарные
вина, сукна, бархат, художества, блистающая утварь стеклянная. Краса, на
Руси неслыханная, приманит красу. Золото прильнет к золоту. И все то - как
в могиле лежит, за басурманскими мечами. Иди, пробуди! Кого же вспомянет
Русь? Кого, Ермак? Воевод да бояр, что толстые мяса хоронят в
Белокаменной? Строгановых вспомянет! Да тебя!...
Снова Ермак повторил:
- Сибирское царство.
Стукнули в дверь.
Донесся отдаленный отгул пира.
В дверях стоял человек. Строганов поднялся.
- Прости, Ермак. То за мной. Время - что золото. Ты же на пиру
потешься.
И сказал уже шутливо:
- А кто стережет Кучумово царство? Чудь - заблудящая да гамалья -
вогулишки.
Никита спустился крутой лесенкой, миновал боковые ходы. Служка нес
перед ним светильник. Ражий детина ожидал в домовой часовне. В пол ее был
вделан двойной дубовый люк. Вглубь вели пахнущие глиной ступени. В
подземелье, глухом, как гроб, зеленые звезды сырости мерцали на кирпичной
кладке. Тяжелый замок долго не поддавался ключу в четверть длиной.
Наконец, лязгнув, замок отскочил. Дверь, окованная железом, повернулась на
скрипучих петлях. Огонь светца застелился - как зловонным ветром пахнуло
из черной пасти двери. Слабые пятна и отблески побежали по стенам, полу и
потолку погреба, куда вступил Никита.
Пляшущий мрак отступил и в одном из углов открыл скорченную фигуру
человека, совершенно голого. Он согнулся пополам, как бы вися на кольце, к
которому был прикован за пояс.
Сине-багровое, страшное, с вывернутыми суставами тело человека
распухло.
В широко открытых глазах отсвечивал двумя красными точками язычок
светца.
Палач ждал наготове.
- Падаль, - сказал Никита. - Где взял подметные листы беглого раба
Афоньки Шешукова? Строгановы - сыроядцы, а? Душу выворочу!
Он поднялся назад в чертежную светелку. Он был доволен. Он
посвистывал. Семен и Максим тоже были тут.
Трое Строгановых собрались в чертежной, и были они одни.
- Ты теперь к себе, в Кергедан, Никитушка? - ласково спросил Семен.
Никита налил себе холодного чаю.
- Что, без меня вольнее?
- Не дури! Общие дела сообща делаем.
- С атаманом-вором, - вставил Максим, - дело важнее всего.
Скучающим голосом он стал перечислять:
- Страховит. Лицо как в машкере. Волос подсекает коротко - как мних.
Жох, все огни прошел. Взор - подколодный. Черемис аль цыган?
Он запел:
А в залесье калина,
Пню я, молодец, поклонюсь...
- Мы игрецы, - усмехнулся Никита. - Строгановы от века игрецы.
- Как бы не проиграться, братец. "Черта в дом - не вышибешь лбом".
Прыток ты.
- Я? Да что ж я - один разве? Аль уж вместе с дядей сплавить меня по
Чусовой собрались?
- Что ты, голубчик, очнись, соколик! Ты же не тесина, чтоб тебя
сплавлять по Чусовой. А только ты и на вепря один ходишь, да вепри, со
страху, другой дорожкой бегают. Вот и с атаманом в особицу пуще всех
рассыпался.
- А царского гнева за беглых воров боишься, - нетерпеливо сказал
Никита, - землей закидай все, что в городишке против царского указу
сделал. Боюсь, ох, боюсь, что и городишку-то придется тебе отдать
воеводишкам.
- Вот ты ябеду и настрочи, - с той же скучающей холодной издевкой
ответил Максим. - Я те и научу, как. На себя глядя. Все и выйдет в
точности, что от тебя про нас с дядей слышим.
Никита передернул плечами.
- По мне хоть вовсе отступайтесь. Хоть сейчас. А из моей воли не
выйдут тати. Шелковы, как малые ребята, будут. Завидущие глаза, хватит
силы, залью. Не доходило и не дойдет до Москвы.
И опять, пожав плечами, Никита протянул руку к чертежу, к лежавшей на
нем царской грамоте с восковой печатью, - к той, что пять лет была пустым
даром, почти насмешкой, куском пергамента, валявшимся в ящике.
Но тут произошло неожиданное. Быстро Максим перехватил руку Никиты.
Некоторое время они боролись. Потом неловко расцепили руки, не глядя друг
на друга.
Семен произнес умиленно:
- Аника из райской обители воззарился на дом Строгановых. Не ты ли
порушишь его, Никита? Общее дело. Расхлебаем сообща!
Привстав, он сгреб грамоту, будто ловя мышь, и сунул ее за пазуху.
Мурмолка у него сползла на затылок, открыв багровый лоб.
- Поспешаешь? - осклабился Никита.
- Цыц! - вдруг заорал Семен и сжал палку. - Гришка, твой отец,
пикнуть не смел у Аники! Ступай, ступай восвояси, добром ступай!..
Они стояли друг против друга, тяжело дыша, - трое изворотливых, ярых
в достижении задуманного людей, в ярких сверкающих одеяниях. Теперь они
были нагие друг перед другом.
Никита выдохнул с ненавистью:
- Ты, Семейко! Из гроба к горлу моему тянешься. Слаще всех тебе
сибирский мед. Весь его в твою с Максимкой ненасытную утробу впихнуть
хочешь. Но погоди: еще ты не обскакал меня.
Он вышел, грохая подкованными сапогами. И сразу утишил волнение
крови. Он привык мгновенно смирять себя.
Была светлая ночь. Он не ложился до утра.
Теперь все важные дела тут сделаны.
И Никита на рассвете погнал на тройке в город Кергедан, Орел тож, -
торопить оттуда Брунелия, голландского морехода, чтобы тот живее искал
кратчайший путь в златокипящую Мангазею.
СТРАНА МУРАВИЯ
Оливер Брюнель был валлонец, родом из Брюсселя. Корабли "Московской
компании" плыли в Индию и Китай по Северному морю. Делами "Московской
компании" правили в Лондоне шесть лордов, двадцать два рыцаря, тридцать
эсквайров, восемь ольдерменов и восемь джентльменов. Корабли назывались:
"Добрая Надежда", "Эдуард - Благое Предприятие", "Доброе Доверие",
"Серчсрифт", что означает: "Ищи наживы".
Но наживы им пришлось искать гораздо ближе Индии и Китая: ни один
корабль не проник дальше Карского моря. Зато многие корабли возвращались
на Темзу с пенькой, воском, бочонками сала и драгоценными мехами, которых
хватило бы на тысячи королевских мантий. Еще привозили они с собой вести о
мореходах, погибших во льдах.
За англичанами поплыли голландцы. Они захватили в свои руки торговлю
в Беломорье и Печорском крае. Целую факторию в Коле наполняли их товары.
И Брюнель также сел на корабль и приехал в Холмогоры.
Здесь он увидел мужиков, которые бесстрашно ходили на кочах в ледяное
