все более точными и нарастать по масштабу, если можно так сказать, но
суть выражена уже в первых ее замечаниях. Линия A1, A2, A3 начинает вет-
виться и делиться в каждом направлении (бедные мы!). Сначала исчезает
ощущение непроницаемой материи, поделенной на маленькие твердые куски:
Это как порошок, ты понимаешь, более мелкий, чем мельчайшие точки, поро-
шок атомов, наделенный чрезвычайной интенсивностью вибрации -- но это не
движется. И все же есть постоянное движение. Это движется внутри нечто,
что вибрирует на месте, не перемещаясь. Ты понимаешь, есть нечто более
тонкое по природе, что движется, оно подобно грандиозному потоку силы,
текущему через тот порошок. Но сама среда не движется: она вибрирует на
месте с чрезвычайной интенсивностью. Некий универсальный поток, струя-
щийся по всем этим порошкообразным концентрациям, без каких-либо границ.
Разум хочет заключить этот грандиозный поток в кроличью клетку -- и,
очевидно, не может это сделать, он даже не может воспринять его, потому
что воспринять уже означало бы внезапно расшириться в нечто, отличное от
себя. А это восприятие действительно стирает границы: У меня такое чувс-
тво, что я несу в своем теле гораздо большее существо (под "большим" я
понимаю объемность) и гораздо более мощное. Кажется, что оно с трудом
умещается внутри: оно превосходит тело. И оно столь начинено силой, что
ощущается какое-то стеснение.... Всегда та "плотность", та "плотная Ма-
терия". Можно удивляться, не является ли та "плотность" сверхконцентра-
цией сознания-силы, по сравнению с которой материя, как она проживается
в разуме и через разум, кажется соломинкой -- она выдерживает лишь каплю
этой концентрации, копию этой концентрации в ментальном картоне, что,
конечно же, выглядит жалким подобием по сравнению с оригиналом. Как если
бы была вибрация в каждой клетке, и все в целом составляло бы единый
БЛОК вибраций... Что дает то ощущение, что материя больше не непрозрачна
или жестка. Это компактная плотность или "уплотненная масса", так ска-
зать, вибрации сознания. И оно доходит до сих пор [Мать делает жест, по-
казывающий, что ее вибрационное тело значительно выходит за пределы ее
видимого тела.] Иногда даже кажется, что все видимое тело растворяется
[когда случается обморок]: Ты понимаешь, это было как расплавленное зо-
лото -- литое -- и светящееся. Оно было очень плотным. И оно имело силу
-- ВЕС, ты понимаешь, потрясающий. И больше не было тела, вовсе не было,
не было больше ничего -- ничего, кроме этого. Что действительно ставит
много проблем, если мы хотим продолжать жить в теле, подобном нашему, не
падая постоянно в обморок! Как удержать в теле то, к чему оно не готово?
Ложное восприятие разума в его тюрьме служило, очевидно, защитой. Так
что есть проблема "адаптации".
И время также меняется. Если вы позволите себе предаться "движе-
нию", тому универсальному движению, которое течет через маленькие порош-
кообразные концентрации, тогда ощущение времени больше не такое, как
прежде, и пространство тоже другое: Движение столь тотальное -- тоталь-
ное и неизменное, неизменное -- что оно производит впечатление совершен-
ной недвижимости. Движение, являющееся некоторой вечной Вибрацией, кото-
рая никогда не начинается и не кончается... Нечто из всей вечности, на
всю вечность, и без какого-либо деления времени: лишь когда это проеци-
руется на экран, начинает предполагаться деление времени. Очень хорошо,
но видимое тело, которое мы сейчас можем назвать ментальным телом, ведь
оно кажется нашим ментальным творением, продолжает жить от минуты к ми-
нуте, отсчитывая дни, месяцы и годы, или, по меньшей мере, с восприятием
дней и лет... что, возможно, и есть причина старения. Наш экран "предпо-
лагает деление времени". Но что если больше нет экрана? Если можно хо-
дить по желанию в прошлом, настоящем и будущем, то как может продолжать-
ся "нормальная" жизнь такого тела среди людей, живущих "по часам"? Здесь
тоже возникает проблема адаптации: помнить настоящее, чтобы не унестись
бог знает куда... и, возможно, не позабыть в ходе этого видимое тело,
ложно приклеенное к креслу 25 мая 1961 года. Может показаться, что еще
должны быть созданы средства перехода, позволяющие вести двойную жизнь в
старом и новом теле, не теряя то или другое. Это физиологические пробле-
мы, вы понимаете, а не метафизические. Что вы будете делать, когда мета-
физика становится физикой!
Но, возможно, это полностью ментальная проблема, потому что для
птиц нет трудности. Трудность заключается в структуре разума и в том
факте, что приходится жить вместе с другими существами, которые приклее-
ны к своему разуму. Поистине, должен быть сделан переход от одного вида
к другому.
И жизнь тоже меняется -- когда я говорю "жизнь", то имею в виду не
только отношение с людьми и с остальными вещами, а само качество возду-
ха, которым дышишь, тот сорт дыхания, который движет тобой: Золотой
свет, абсолютно неподвижный... и затем видится, как вещи наполняются --
наполняются бесконечным содержимым. Действительно было ощущение нечто
полного вместо пустого. Жизнь, которой живут люди, как я вижу, как они
живут, -- пуста, ложна, суха: она пуста -- тяжела и пуста одновременно.
Она пуста. Тогда как от той другой жизни немедленно возникает впечатле-
ние: полная, полная, полная, полная -- полная! Ты понимаешь, она перели-
вается через все края, больше нет пределов. Она столь полна, что все,
уничтожаются все пределы, они стираются, уходят -- нет больше ничего,
кроме того, того Нечто.
Как сделать, чтобы просочилось это "нечто", как жить в этом нечто,
переносить, выдерживать его, в то же время видимо оставаясь в теле, ко-
торое кажется сделанным из самой противоположности всех этих качеств?
Сеть
Она пробиралась сквозь свой лес, изредко озаряемый вспышками света,
и иногда это было почти обескураживающе. Мы обманываем самих себя в от-
ношении жизни, мы одеваем ее в идеалы, движения, возбуждение, неистовс-
тво и страсти, и заявляем "это жизнь", это "волнующе", но это не верно!
Мы просто навешиваем декорацию на некую пустоту каждой секунды, в кото-
рой есть шаги и еще шаги и ничего + ничего + ничего, и жесты и еще боль-
ше жестов, тысячи жестов ради... чего-то иного, за чем мы бежим и чего у
нас никогда нет. Настоящая жизнь, "чистая", если осмелиться так сказать,
это этот фабрикат, скопище нулей, как счетчик такси, отсчитывающий несу-
ществующее время, чтобы прибыть "туда". "Наполненное" время там, как
только мы туда прибудем -- но мы никогда не прибываем туда! Всегда одно
и то же. Таков базис жизни. О, но вся жизнь, КАКОЙ БЫ ОНА НИ БЫЛА, по-
добна этому. Даже те события, которые кажутся с расстояния величайшими,
какими они кажутся большинству людей, даже те исторические события, ко-
торые продвинули дальше трансформацию земли и явились настоящим перево-
ротом -- решающие события, великие завоевания, как их называют -- спле-
тены из ТОЙ ЖЕ ткани, это ТА ЖЕ САМАЯ вещь! Когда ты взглянешь на них с
расстояния, то в целом они могут произвести значительное впечатление, но
сама жизнь каждой минуты, каждого часа, каждой секунды сплетена из ТОЙ
ЖЕ САМОЙ тусклой, однообразной, скучной ткани, лишенной какой-либо нас-
тоящей жизни -- простое отражение жизни, иллюзия жизни -- лишенная силы,
света или чего-либо еще, хоть сколь-нибудь напоминающего радость. Это
хуже кошмара, некая... О, не безысходность, ты понимаешь, нет даже како-
го-либо ощущения ЧУВСТВОВАНИЯ -- нет НИЧЕГО! Это пустая, пустая, пус-
тая... серая, серая, серая, плотно сплетенная, мелкоячеистая сеть, кото-
рая не пропускает ни воздух, ни жизнь, ни свет -- ничего. Мы говорим о
"вуали", "тюрьме", но на самом деле это вся та же плотно сплетенная
сеть, которая обволакивает все, прямо до клеток тела, как если бы вся
жизнь была чем-то сглажена. И затем, временами происходит вторжение дру-
гой жизни, без нашего понимания того, как все это работает, причем мы
даже не способны переносить эту жизнь дольше, чем несколько секунд или
несколько часов. Величие света -- столь очень мягкого, столь наполненно-
го истинной любви, истинного сочувствия, нечто такое теплое, такое очень
теплое... Вот что здесь, всегда здесь, ожидающее своего часа, если мы
только позволим ему войти. Вот что должно выйти на первый план и проя-
виться в вибрации КАЖДОЙ секунды -- не как целое, что видится с расстоя-
ния и которое кажется интересным, а вибрации каждой секунды, сознание
каждой минуты, иначе... Да, иначе... единственная альтернатива -- это
воспарить в небеса или идти в ад. Но вуаль должна быть поднята в самом
низу, а не на вершинах. Именно глубоко внизу должны мы найти средство от
удушья.
Важный секрет поистине должен быть найден на микроскопическом уров-
не каждой секунды, как раз там, куда мы никогда не хотим смотреть, пото-
му что это ужасно -- это "ничто", как говорит Мать, удушающее ничто,
отбрасывает людей в некую аберрацию, лишь бы только не видеть, не видеть
это любой ценой, не сталкиваться с ним. Сталкиваться с ним означает на-
девать шкуру черного пигмея. Для Матери, которая знала все великие рас-
ширения сознания в течение восьмидесяти лет, это было... удушающе. Пото-
му что физический разум -- это не просто идиот, бесконечно повторяющий
попугай, который заставляет вас по десять раз проверить, хорошо ли за-
крыта дверь, тогда как вы прекрасно знаете, что заперли ее, но это убо-
гий идиот и попугай, он тормозит все: в одну секунду он предвидит тысячи
деталей, которые произойдут через десять лет; начиная от реплики доктора
"О, придется лечиться два года" (так что, естественно, потребуется дейс-
твительно два года) до самого изворотливого образа. Это неумолимая па-
мять, возможно, тысячелетняя память. Это первичный разум Материи. Все
затормаживается и кристаллизуется именно там -- действительно, это стро-
итель тюрьмы. Все имеет последствие, все связано, все идет от причины к
следствию, непреклонно. Он склепал нашу тюрьму, тщательно и во всех де-
талях. И ничто не может быть вылечено, пока не вылечено то нашептывание:
за один взмах оно сводит на нет все победы, одержанные высоко вверху, в
высших областях сознания. Корни секса скрыты здесь, не в каком-либо
"сексуальном органе" или "инстинкте", от которого можно очень легко от-
вязаться, а в темной маленькой фиксации, которая хочет... в конечном
итоге она хочет ночи, разложения, дезинтеграции всего. Это некое "зацик-
ливание", внедренное в материю. И оно повторяет и повторяет свой малень-
кий шепот смерти в каждом жесте, при каждом случае и встрече, во всем.
Болезнь Паркинсона -- крайний восторг для него, его элемент, "представи-
тельный" верх его деятельности. Он хочет лишь остановить все, как столб-
няк -- и, на самом деле, он это и делает, скрытно. Это его работа: де-
лать тюрьму. Он хочет воссоздать умиротворенную жесткость камня.
Смерть -- это его величайший успех.
Так что корень зла находится не в каком-либо бездонном или психоа-
налитическом подсознательном: он здесь, в пределах досягаемости руки
или, скорее, досягаемости уха. Только, чтобы воспринять его, нам не сле-
дует покрывать его всем обычным шумом, включая моральный. То, что пре-
пятствует трансформации -- это все те вещи, которые мы считаем неважны-
ми, вся эта масса вещей, все они. И поскольку они очень маленькие (или,
скорее, КАЖУТСЯ очень маленькими и несущественными), то являются самыми
худшими препятствиями. Очень маленькие вещи, принадлежащие подсознатель-
ному механизму, до такой степени, что ты можешь быть свободным в своих
мыслях, свободным в своих чувствах, свободным даже в своих импульсах, но
физически ты остаешься рабом. Все это должно быть уничтожено, уничтоже-
но, уничтожено... Это ни что иное, как механическая привычка. Но она
цепляется, прилипает, о!... И мы даже не знаем, что нужно сделать, чтобы
