-- это действия. Требуется наша обычная броня, чтобы не быть разбитым
вдребезги. Некоторые мысли столь же смертельны, как скорпионы, это целое
болото разнообразных сороконожек. Да, совершенно ужасная смесь, "как ес-
ли бы я постоянно опускалась, подхватывая новое заболевание, и должна
была найти лекарство от нее". Если бы ты знал, в какую атмосферу они ме-
ня погружают, мой мальчик! [и Мать зажимала свою голову между рук, как
если бы ее били] Бессмыслица, нонсенс, глупость, идиотизм; все это пере-
ливается через все края. Ты не можешь дышать, не вдыхая этого! Еще на
Плэйграунде она пыталась втолковать им это: Если бы люди вокруг меня бы-
ли бы восприимчивы, то это значительно помогло бы моему телу, потому что
все вибрации проходили бы через тело и помогли бы ему. Но кто понял это,
за исключением маленькой группки молчаливых, кто никогда не просил ниче-
го, никогда не искал с ней встреч и работал молча? И по истечении време-
ни ее собственная сеть распускалась: Тело стало ужасно чувствительным.
Например, дурная реакция в ком-то, некое противоречие или самая обычная
реакция вызывают внезапную усталость в теле, как если бы оно истощилось.
Мало-помалу ее тело становилось всеми телами. Те невинные (или не такие
уж невинные) маленькие мысли и нашептывания окружающих тел виделись в их
истинном свете -- почти сразу же они показывали свое настоящее лицо, то
есть, смерть, содержащуюся внутри них. Каждое из этих маленьких бормота-
ний поистине, действительно и материально является лапой смерти. Мы не
умираем от этого, потому что доза не достаточно велика, и требуется не-
которое время. И к тому же мы толстокожи. Но все это входило в Мать, как
есть, "чистым", если можно так выразиться. И Мать начала сталкиваться с
великой проблемой: Какая досада, все эти мысли людей, о!... Все и каждые
думают все время о преклонных годах и смерти, и смерти и преклонных го-
дах и болезни. О, какая это досада! Мы не осознаем это, мысль о смерти
является смертью. Мы не ведаем о настоящем движении сил подобно примату
Палеолита, мы не знаем ничего о игре и силе вибраций, мы замурованы в
собственную ментальную сеть! Но кто же не замурован?... Вы почти что
окаменели до смерти из-за всего этого. Это было уже в 1961 -- она будет
поглощать их мысли о смерти прямо до самого конца. Они выделяли смерть
каждый день (и каждый час), прямо до конца. И затем ее юмор достигал на-
ивысшей точки, она смеялась: Многие из них -- множество -- думают, что я
умру, так чтобы это не застало их врасплох, когда это произойдет: я знаю
все это. Но это все ребячество, в том смысле, что если я уйду, то они
будут правы, а если я не уйду, то это не имеет никакого значения! Это
все. Это было в апреле 1961. Еще двенадцать лет в том же режиме.
Проблема, поставленная перед Матерью, или скорее, в Матери, была
ясна.
Так что же было делать? Или, более того, как можно было устранить
эту сеть, не умерев, без того, чтобы буквально быть задушенной окружаю-
щим воздухом? Можно спросить и так: как умереть, не умерев от этого?
Имперсонализация
Между 1958 и 1962 годами Мать выучила один большой урок, микроско-
пический урок, материальные результаты которого более важны для нашего
вида, чем расщепление урана. Мы еще не осознали, сколь потрясающи эти
микроскопические открытия -- у них даже нет названия. Они столь ради-
кально новые, что в нашем языке нет подходящего для них названия. Мать
даже не знала, что она делала! Иногда она совершенно неожиданно произно-
сила слово или предложение, в середине разговора, что ошеломляло меня, и
годы спустя вы говорите: "о, так ведь же...!" Это не об расщеплении ато-
ма, но это касалось полной обусловленности вида. Это сама мощь атома,
которая представала перед вами с улыбкой и в почти дразнящей атмосфере:
о, так ты хочешь чудес! Что же, взгляни... Взгляни на этот закон, взгля-
ни на тот. Это как сама сущность чуда, которая просовывает свой нос че-
рез щель в двери или сквозь ячейку сети; и она не делает ничего сенсаци-
онного: она попросту ударяет по маленькому "неизбежному" закону, чтобы
вы ясно увидели, как все на самом деле устроено... естественно. Вы на
секунду протираете свои глаза: но как же...? И все ушло. Еще остается
"но как же?", которое следует устранить. Но затем вы осознаете, что мир
действительно стоит на грани чуда, которое зависит от... нечто, что все
еще остается загадкой, но ощущается как мельчайшая мистерия, "ничто" --
удивительное ничто. Нечто удивительное, которое кажется пустяком, - ска-
зала Мать в конце. Возможно, мы споткнемся на этом, если Мать крепко
держит нас за руки с другой стороны вуали.
Первый урок -- возможно, единственный урок -- заключается в том,
что на самом деле мы не можем ничего делать. Мы входим в сеть и наталки-
ваемся на все, завязываем везде, запутываемся в каждом жесте, как в на-
шем желании творить благо, так и в потемках "дурных" действий. Все реак-
ции ложны, как плохие, так и хорошие. Вы отказываетесь от чего-то, и оно
отскакивает вам в лицо как теннисный мяч; вы приемлите это, и оно идет
бесчисленными извилинами. И все ощущения ложны. "Я не хочу ослепнуть", и
мгновенно нечто хочет, чтобы вы ослепли, и вы видите в десять раз хуже;
"я измучен", и вы чувствуете себя совершенно раздавленным, как под тон-
ной свинца. "Но посмотри, я укололся, и идет кровь! Это действительно
серьезно..." И вы ловите маленькое нечто, которое хочет быть серьезным и
хочет, чтобы его воспринимали серьезно, и оно очень ранит вас, если его
не воспринимают серьезно. В тот день, когда Мать произнесла: Но почему
ты не скажешь своим клеткам, что они глупы, выделяя кровь при уколе, я
был очень обижен. Глупость безмерна, она повсюду, в каждом укромном
уголке: она "серьезна", действительно. Она смертельна. Вся медицина сом-
нительна, вся физика сомнительна, вся физиология -- вся невысказанная
Глупость, которая опутывает нас непроницаемой и неопровержимой сетью,
которая хуже гидры: мириапод с тысячью микроскопических голов -- и ОНА
ПРАВА. Эта глупость всегда права, она всегда напичкана здравомыслием и
ослепляющими доказательствами. Она заставляет вас завязнуть: так что же,
ты сам видишь! Она заставляет вас упасть: так что же, ты сам все видишь!
Невозмутимо, самым разнообразным образом, она поставляет вам все отрица-
ния, все поражения, все падения, все свои доказательства. Нужно быть
немножко ребенком, чтобы противоречить ньютонову яблоку. Нужно быть сов-
сем ребенком, чтобы хотеть выбраться из сети. Мы слишком разумны, чтобы
быть ребенком. Мать двигалась во всем этом, ударяясь то об одну, то о
другую сторону, затыкая дыру здесь, тогда как она снова открывается там,
вынимая одну глупость из ее оболочки лишь для того, чтобы обнаружить ты-
сячи других: вы находите, что переполнены глупостями, переполнены ошиб-
ками, по уши в грязи. Мириады маленьких вспыхивающих заболеваний. Мириа-
ды маленьких смертей, с которыми сталкиваешься, просто проходя по кори-
дору. Вы переполнены ожидаемой болезнью, ожидаемой смертью. Все это ки-
шит и копошится, все это невероятно. Это ничтожно мало. Лишь потому что
оно множится миллионы раз, может приобрести оно некую важность -- но это
ничтожество! Ничтожество. И все это блокирует путь. Все это составляет
сеть. Все это преграждает путь настоящей Вибрации -- естественному ...
"чуду". Это напоминает мне миниатюрные работы, которые делаешь с увели-
чительным стеклом, нанося мельчайшие точки -- эти миниатюры делаются
тончайшей, очень заостренной кисточкой, и ты ставишь очень маленькие
точки, используя увеличительное стекло. И требуется поставить множество,
много-много маленьких точек, чтобы сделать лишь часть щеки. Очень ма-
леньких точек, очень маленьких.
И затем, если вы начинаете смотреть на эти точки, они также начина-
ют непропорционально нарастать. Вы не знаете, что делать, все кажется
везде подделкой. Хорошее -- подделка, плохое -- подделка. И есть все ма-
ленькие образчики подле вас, которые увеличивают размах проблемы. Это
как бы проблема всей земли. Вы говорите "нет" кому-то -- или, скорее, вы
говорите "нет" пагубной реакции в ком-то -- и мгновенно происходит так,
как если бы вы возвели стену между собой и этой реакцией: вас она больше
не касается, но и вы больше не затрагиваете эту пагубную реакцию -- она
ерзает по другую сторону от стены. И в конечном итоге она возвращается к
вам, потому что несовершенство в ком-то -- это наше несовершенство, и
все -- наше несовершенство. То, что говорит в вас "нет" -- это в точнос-
ти то, что может быть затронуто этим частным несовершенством: оно в вас,
та же самая вещь, скрытая, только она говорит "нет" вместо того, чтобы
говорить "да", и это все. Пока есть отклик на несовершенство, это озна-
чает, что мы все варимся в одном и том же супе. И, естественно, для каж-
дого из нас, наше "нет" является на самом деле "да", облаченным в мантию
святош -- это святой суп. Вы вовсе не выбрались из этого супа, совсем
нет. Это все одно и то же. Но, конечно же, все тела сделаны из одной и
той же материи. Нет святой материи в противовес дьявольской: есть Мате-
рия. Мать выучила и этот урок: Тебя бьют и бьют до тех пор, пока ты не
поймешь. До тех пор, пока ты не окажешься в том состоянии, когда все те-
ла являются твоим телом. Тогда ты начинаешь смеяться! Ты обычно атаковы-
вался этим, ранился тем, страдал от этого или того -- каким смешным все
это кажется сейчас! Да, все это одно и то же. Тело простирается до гра-
ниц земли. Нет ни одной глупости, которая бы абсолютно, полностью и ин-
тегрально не являлась бы нашей собственной глупостью. Только она отража-
ется в нас другим образом. Заметьте, что я сказал "отражается": эта Глу-
пость скрывается в нас, держится в нас благодаря экрану -- даже если это
микроскопический экран, не больше клетки. Но это отражение глупости, и в
действительности не сама глупость -- это отражение болезни, отражение
смерти... тысяча отражений одной и той же вещи, которая играет и мерцает
в или на всех телах. Может даже показаться, что этот экран и порождает
глупость.
Мать наощупь продвигалась к простому и монументальному открытию,
которые другие сделали на вершинах освобожденного разума, но она делала
его в своем теле. Когда вы покончили со всеми маленькими точками, этими
нескончаемыми частями щеки, когда вы ударяетесь обо все повсюду, завязли
везде -- пресыщены этим человеком, пресыщены тем -- когда вы сбились и
еще раз сбились, и все сбивает вас с пути, как "да", так и "нет", добро
как и зло, личное усилие, как и не-усилие, когда желание очищения стано-
вится даже толще вуали грязи, когда желание к универсализации становится
даже более тяжкой тюрьмой, когда стремление к трансформации подобно еще
одному затмению, поскольку вы просто не знаете, что искать и как искать
-- вы не знаете пути, вы не знаете, что ведет к цели, а что уводит от
нее, вы даже не знаете, каковы требуемые качества или, возможно, требуе-
мые дефекты... когда кажется, что вы отдубасены со всех сторон, разламы-
ваетесь от усталости (и, возможно, это тоже подделка усталости), разбиты
невозможностями со всех направлений, атакованы кишащими мыслями, когда
вы уподобляетесь накаченному наркотиками человеку в туче боли, тогда...
тогда вы раскрываете свои руки: Единственное, что я делаю, это [и Мать
кладет свои руки на колени, раскрывая их вверх, совсем белые руки с фио-
летовыми венами, они кажутся просвечивающими], все время так, везде, в
мыслях, чувствах, ощущениях, в клетках тела, все время: "Тебе, Тебе, Те-
бе. Это Ты, это Ты, это Ты." Это все... больше ничего. Другими словами,
все более и более полное согласие, все более и более интегральное и все
больше такое [и она сделала жест, как бы позволяя себе унестись]; это
когда ты чувствуешь, что должен полностью стать ребенком. Если ты начи-
