кто-то, кто мог бы подхватить орудия его ремесла после него и
создать с их помощью нечто более великое, чем все то, что
когда-либо создал он.
Он долго молчал, глядя на полуочищенный каштан у себя в
руке, и мы тоже молчали в ожидании того, что последует дальше.
У меня было странное чувство, что Аквила - хотя я не думаю,
что на самом деле он хотя бы пошевельнулся, - немного
отстранился от нас, словно то, что происходило, было в основном
между Амброзием и мной.
- Пришло время, когда я должен выбрать человека, который
подхватит орудия моего ремесла после меня, - Амброзий снова
поднял голову и посмотрел мне в лицо. - Артос, если не считать
незначительной случайности рождения, ты - мой сын;
единственный сын, которого я когда-либо имел. Я говорил тебе об
этом раньше. Более того, по крови ты, так же несомненно, как и
я, принадлежишь к Королевскому дому.
Я вмешался, думая облегчить ему задачу.
- сын Уты по крови, но не по имени, и поэтому я не могу
быть тем, кто подхватит после тебя орудия твоего ремесла. Не
беспокойся, Амброзий, я всегда это знал. Я военачальник. Я не
жажду быть Верховным королем, - помню, я протянул руку и
накрыл ею руку Амброзия. - Когда-то давно ты пообещал мне
Арфон, и этого для меня достаточно.
- Нет, ты не понял, - сказал он. - Вот послушай: если я
обойду тебя выбором, то он должен будет пасть на Кадора из
Думнонии или на юного Константина, его сына. Они - последние,
в чьих жилах течет королевская кровь Британии, и я не уверен в
Кадоре; в нем есть внутренний огонь, необходимый вождю, но этот
огонь то вспыхивает, то угасает; а цели этого человека
смещаются, точно гонимые ветром песчаные дюны. Я не могу
поверить сердцем, что он - тот, кто сможет удержать
разнородное королевство и рвущуюся с поводка свору местных
князьков. Достоинства мальчика у меня не было случая оценить,
но чем бы он ни стал впоследствии, сейчас он вряд ли может быть
чем-то иным, кроме как полуобъезженным жеребенком.
(Я подумал о смуглом молодом человеке, с которым охотился
той весной перед Галлией, и о ребенке, в чье гнездышко упала
большая печать Максима). Я сказал:
- Амброзий, не должно ли все это быть передано на
рассмотрение Совета?
Его губы дернулись в улыбке.
- Вряд ли. Послушай еще. Если я созову Совет и скажу, что
я решил оставить после себя Кадора из Думнонии, то я отдам
Британию - все, что было нашим наследием, все, ради чего мы,
наше войско, отдавали свои жизни, все, что мы до сих пор имеем
в виду, когда говорим о Риме, - в руки человека, о котором я
не могу с уверенностью сказать, что он достаточно силен, чтобы
удержать ее; и если, когда я умру, обнаружится, что мои
сомнения были обоснованны, то пострадаю не я, а Британия.
Британия и весь западный мир, который увидит, как погаснут
последние огни.
- Тогда кто же? - спросил я.
Он посмотрел мне прямо в лицо, не говоря ни слова; и через
какое-то время я сказал:
- О нет, я не из того теста, из которого делают
узурпаторов.
- Но можешь ли ты быть уверен, что у тебя будет выбор?
Если я назову Кадора из Думнонии своим преемником, то, думаю,
британские князья по большей части примут его - слегка
поворчав в своем кругу. "Он не более велик, чем мы", но также:
"Он последний королевской крови". Но все это Южное Королевство
и все войско, не говоря уже о твоем собственном отряде, как
один человек, выступят за тебя.
- Они не сделают этого, если я не встану во главе, -
сказал я.
- Артос, мой Медвежонок-простачок, ты переоцениваешь -
или, возможно, недооцениваешь - силу своего влияния на людей.
Когда войско выступает за какого-нибудь вождя, это не всегда
происходит по указке этого вождя... Ты - человек, обладающий
властью удержать Британию после меня, а поскольку ты
низкорожденный, я не могу формально назначить тебя своим
преемником перед Советом. Но я могу по крайней мере развязать
тебе руки, чтобы ты сам завоевал престол Верховного короля.
- Думаю, я все равно не понимаю, - медленно сказал я.
- Нет? Если я умру, не назначив преемника, большинство
обратится к тебе, как к чему-то само собой разумеющемуся, а
остальное будет в твоих руках. Поэтому мне следует постараться
умереть внезапно, чтобы у меня не было времени назвать
наследника. Полагаю, это доставит некоторое неудобство Совету,
но...
Я вскочил на ноги.
- Мой Бог! Амброзий! Ты повредился в уме! Оставить нас,
не назвав наследника... это значит оставить Британию
раздираемой на части внутренней войной в то самое время, когда
наша единственная надежда - это стоять вместе... ты не мог
подумать... ты...
Он сидел в тяжелом резном кресле и смотрел на меня снизу
вверх, откинув голову назад, и его глаза на умирающем лице были
ясными и решительными.
- О да, я подумал... я не игрок по натуре, Артос, но я
могу бросить кости, когда это необходимо. Я прекрасно знаю, что
при этом я играю на самую высокую ставку в своей жизни и что
если я проиграю, Британия распадется на части, как прогнившее
яблоко, и будет открыта для полчищ варваров; но если я выиграю,
у нас будет еще несколько лет, чтобы продолжать борьбу. И я
верю, что я выиграю, - по крайней мере, с большей
вероятностью, чем если бы я оставил после себя Кадора из
Думнонии, - в его голос вкралась тень безрадостного смеха. -
Жаль, что, согласно природе вещей, меня здесь не будет, и я не
узнаю, выиграл я или проиграл; выбросил я Венеру или Собаку.
- Я по-прежнему думаю, что это безумие.
- Может быть, и безумие; но другого пути нет. Сядь,
Артос, и послушай меня еще немного, потому что у нас не вся
жизнь впереди.
Я сел, чувствуя себя так, словно получил удар между глаз,
и все это время ощущая на себе хмурый, оценивающий взгляд
старого Аквилы.
- Я слушаю, Амброзий.
- Итак. Ты не хуже меня знаешь, что приближающаяся
кампания вряд ли пойдет по схеме последних нескольких лет.
Я кивнул:
- Об этом говорит каждый пролетающий ветерок. И, однако,
непонятно, почему это должно случиться именно сейчас, в этом
году и ни в каком другом, если это не случилось пять лет назад.
Мы достаточно ясно показали варварам, что в решающем сражении с
хотя бы приблизительно равной численностью мы можем изрубить их
на куски с помощью нашей конницы; и они должны знать, потому
что их разведчики не дураки, что мы неуклонно наращиваем мощь
наших конных отрядов.
- Может быть, именно поэтому они решили бросить против
нас все свои силы, прежде чем будет слишком поздно, - он
деликатными пальцами счистил еще одну полоску коричневой
скорлупы с кремового ядра давно остывшего каштана. - Сдается
мне, саксы наконец-то учатся действовать сообща. Несомненно, те
сношения, что велись всю зиму между королевством кантиев и
Истсэксом, должны указывать именно на это.
Капитан телохранителей улыбнулся, глядя в огонь поверх
своего длинного крючковатого носа, и подцепил кинжалом
дымящийся каштан.
- У нас тоже есть разведчики. Похоже, неплохо иметь
друзей среди Маленького Темного Народца холмов и лесов.
- Амброзий, если весной действительно ожидается
решительное наступление, то подожди хотя бы до тех пор, пока
мы, с Божьей милостью, не отразим его, прежде чем доведешь свое
решение до такой стадии, что уже ничего нельзя будет изменить.
- Я не доживу до весны, - просто сказал Амброзий и
бросил наполовину очищенный каштан, которым он так долго играл,
обратно в огонь жестом, который означал "конец". А потом
продолжил - это был первый и единственный раз, когда я слышал,
чтобы он говорил о своей болезни:
- Я продержался на своем месте так долго, как только
смог. Бог знает это; но я обессилен тем, что ношу дикую кошку в
своих внутренностях, - я весь прогнил и съеден заживо. Вскоре
должен наступить конец.
В свете пламени я заметил, что его лоб блестит от пота.
После того как мы некоторое время просидели молча, он
заговорил снова.
- Артос, я чувствую на себе перст судьбы. Дело не только
в том, что наши разведчики сообщают об определенных
передвижениях саксов. Я чувствую костями, чувствую самим
сердцем, что этой весной, самое позднее - к середине лета, нам
предстоит выдержать такую саксонскую атаку, подобной которой мы
не видели раньше; и когда она придет, это будет борьба, по
сравнению с которой все известные нам доныне битвы покажутся
всего лишь свечками перед полыханием сигнального огня. И, веря
в это, я должен верить и в то, что данное время как нельзя
менее подходит для того, чтобы оставлять Британию в руках
неопытного короля; скорее, она должна попасть в руки сильного и
испытанного военачальника. А насчет того, что будет потом...
если говорить о моем преемнике, то победа в такой борьбе может
стать мощным оружием в твоих руках, Медвежонок, а если ты
потерпишь неудачу, то Британии больше не понадобится Верховный
король.
Его голос упал почти до шепота и с хрипом вырвался из
горла, а блестящие глаза, которые не отрывались от моего лица,
были совсем измученными. И все же я, хоть не в полную силу, но
продолжал сопротивляться; и не из скромности, а от недостатка
мужества. Я всегда боялся одиночества, одиночества духа. Мне
нужно было чувствовать у своего плеча прикосновение других
плеч, теплоту дружбы. Я был хорошим военачальником и знал это,
но меня отпугивала сама мысль о том, чего просил от меня
Амброзий. Я не хотел одиночества горной вершины.
Некоторое время назад Аквила поднялся и прошел к окну в
глубине комнаты; он был чем-то вроде волка-одиночки, этот
старый Аквила, и глубокие тайники его собственной души не
позволяли ему даже в малейшей степени вторгаться в чужие души;
и, полагаю, он не хотел видеть наши лица на последней стадии
этого спора. Внезапно он заговорил, не поворачиваясь от окна:
- Раз уж мы заговорили о сигнальных огнях, то, судя по
виду, вон там, за Чернильницей, горит что-то очень большое!
Я быстро встал и подошел к нему.
- Саксы! Открой окно, Аквила.
Он открыл задвижку и широко распахнул застекленную
створку, и мне в лицо повеяло холодом и запахом мороза. Окно
выходило на север, и когда мои глаза после света пламени
привыкли к темноте и на ясном небе начали проступать звезды, я
смог разглядеть в небе тусклое красное свечение, похожее на
рдеющий отсвет большого костра.
Это свечение расползалось у меня на глазах, поднимаясь все
выше к звездам.
- Понадобилось бы сжечь целый город, чтобы небо сияло так
сильно, - сказал Аквила, и по его голосу я почувствовал, что
он хмурится. А потом бесформенное сияние начало принимать
неясные очертания огромного лука, и из его яркой сердцевины
внезапно вырвалась вверх, в темное небо, длинная узкая лента
света, а за ней еще и еще одна; и я удивился, как я мог быть
таким глупцом, что не узнал их сразу - наверное, причиной
этому было то, что в моем сознании они принадлежали северу, и я
был слеп к ним здесь, в южных землях. Я рассмеялся, и что-то во
мне взмыло вверх, словно от прикосновения знакомой магии.
- Сегодня никаких саксов, старый волчище. Это Северные
Огни, Корона Севера. Бог мой, сколько раз я смотрел на эти
струящиеся огненные ленты с крепостных валов Тримонтиума! - я
искоса взглянул на Аквилу: вырвавшееся у него восклицание
показало мне, что он узнал то, на что смотрел, одновременно со
мной. - Та-та! Ты тоже! Ты должен был достаточно часто видеть
