задержал ее, глядя на Гэнхумару и вопросительно вздергивая эту
свою непокорную бровь.
- А миледи Гэнхумара захочет этого?
Гэнхумара тоже заколебалась, а затем нагнулась за своим
гребнем.
- Что угодно, лишь бы ты играл тихо и не разбудил
девочку.
И он небрежно опустился на сундук рядом с моим
снаряжением, отстегивая арфу и приговаривая:
- Так тихо, как падает пух дикого лебедя... Подожди, пока
я настрою свою дорогушу, и моя песня заставит самих птиц
Рианнона слететь со своего дерева в твои подставленные ладони,
если это поможет тебе скоротать вечер.
Я свистнул к себе Кабаля и вышел за дверь; в ушах у меня
звучал голос Гэнхумары, крикнувшей мне вслед: "Возвращайся
поскорее", словно я отправлялся не всего-навсего к коновязям,
но в какое-то долгое путешествие.
Если бы только Бедуир не говорил этого - о птицах
Рианнона.
x x x
Не прошло и половины луны, как меня вновь призвала старая
борьба с Морскими Волками, и я ушел вместе с Братством далеко
вглубь древних охотничьих территорий иценов. Все это лето
прошло в ожесточенных схватках, но что из этого осталось со
мной теперь? Никто не может вспомнить битвы своих зрелых лет с
той же ясностью, радостью, огнем и мукой, что и боевые действия
своей юности. К этому времени я провел десяток решающих
сражений, а уж сколько стычек, набегов и менее значительных
схваток, знают только боги войны; и детали одного боя смешались
с деталями другого, так что теперь из всех этих сражений
поздних лет только одно стоит особняком в моей памяти - то,
которое мы дали под Бадонским холмом. И это был алый цвет и
венец всего, что произошло раньше. Но в тот, первый год нашего
прихода на юг до Бадона было еще пять лет; и посвист стрел и
дым горящих лагерей помнятся мне хуже, чем запах засолки и
широкое, сморщенное ветром небо над болотами, воскресавшие у
меня в памяти наши первые кампании в окрестностях Линдума,
когда все вокруг было моложе, а наше братство только
создавалось.
Я вернулся на зимние квартиры в один из тех дней, когда,
после месяца проливных дождей и свирепых ветров, после того,
как вечера начинают укорачиваться и тянуться к раннему свету
фонарей, год оборачивается и бросает последний сожалеющий
взгляд на лето. И когда я зашел на Королевский двор, то увидел,
что Гэнхумара сидит с какой-то другой женщиной на ступеньках
галереи, греясь в лучах заходящего солнца, Хайлин и еще пара
малышей барахтаются на старом бобровом покрывале у их ног, а
какой-то смуглый серьезный мальчик лет восьми-девяти важно
отрабатывает с деревянным мечом различные позиции боя. Одного
взгляда на него было достаточно, чтобы сказать мне, чьим сыном
он был и, следовательно, кем должна была быть другая женщина,
- и, действительно, она была маленькой и загорелой, как и
описывал ее Флавиан. Гэнхумара поднялась на ноги и стояла в
ожидании. Мне кажется, за все годы, проведенные нами вместе,
она ни разу не побежала мне навстречу, но стояла и ждала меня
- не потому, что не рада была меня видеть, но словно пытаясь
растянуть что-то, не растрачивая это в суете и тихих вскриках;
и я, движимый тем же желанием продлить мгновение, редко
торопился подойти к ней. Поравнявшись с мальчиком, я на
мгновение остановился и спросил:
- Тебя обычно называют Мальком?
Он опустил меч и посмотрел на меня.
- Как ты узнал, сир?
- Я просто предположил. Держи острие на два дюйма ниже,
когда делаешь этот выпад, Малек, а то ты открываешься для удара
в живот.
Он повторил движение, притопывая своей маленькой ногой и
отводя меч вверх так же четко, как многие взрослые воины.
- Сир... мой отец вернулся?
- Он сейчас с лошадьми.
Я пошел вместе с Кабалем дальше, ко входу на галерею, где
ждала меня Гэнхумара, а Телери собрала свое потомство и
суетливо и неслышно скрылась в тенях за ее спиной.
x x x
Последовавшая за этим зима освещена в моей памяти каким-то
сиянием, шелковистая, словно цветок с просвечивающими насквозь
лепестками, - и такая же недолговечная. Хайлин выглядела
гораздо более крепкой, летнее солнце покрыло загаром ее нежную
кожу и выбелило концы ее мягких, тонких, как пух, волос; она
набрала вес и, хотя еще не умела говорить, - я смутно
надеялся, что она заговорит, но Гэнхумара сказала нет, в год
еще слишком рано, - но зато научилась смеяться, тихим,
воркующим, булькающим смехом, который был самым чудесным
звуком, какой я когда-либо слышал. В ту зиму я купил ей белого
щенка, суку, - потому что у них более мягкий характер, чем у
кобелей, и они реже убегают и теряются - выбрав ее из целого
выводка, барахтающегося и пищащего в большой ивовой корзине,
которую принес во двор один из охотников Амброзия,
сопровождаемый принюхивающейся, озабоченной мамашей. А кожевник
Бхан сделал по моему заказу щенячий ошейник с маленькими
серебряными цветочками из пяти лепестков в тех местах, где у
взрослой собаки должны были быть бронзовые шипы. Я впервые в
жизни купил что-то красивое для своей дочери, и это доставило
мне больше удовольствия, чем если бы я сложил захваченные
сокровища к ногам королевы. Это была мягкая зима, настолько
мягкая, что в середине января на маленьком колючем кусте белых
роз, который торчал у поворота галереи в старом глиняном
кувшине из-под вина, все еще был один растрепанный цветок; и
Гэнхумара сорвала его и положила на стол, когда мы ужинали в
Вечер огней, и в тепле жаровни от него исходил такой запах, что
разрывалось сердце.
Вместе с весной пришло время снова выступать на старую
утомительную военную тропу. А к следующей осени Хайлин опять
начала худеть и стала покрываться по ночам странной легкой
испариной, которая исчезала утром; и Гэнхумара, ухаживая за
ней, словно отдалилась от меня на огромное расстояние. Я
уговорил Гуалькмая посмотреть девочку, и он из любезности
пришел со мной, но взглянув на Хайлин, сказал только:
- Нет-нет, за эти годы я стал чем-то вроде хирурга; но я
совсем не разбираюсь в болезнях детей. Покажи ее лекарю
Амброзия.
Так что я попросил Амброзия уступить мне на время его
лекаря Бен Симеона, и маленький толстый еврей пришел, осмотрел
ее, покачал головой, пощелкал пальцами и поцокал языком, чтобы
рассмешить ее, и ушел, сказав несколько странных, мудреных
слов, которых мы не поняли, да, думаю, и не должны были понять,
и добавив, что пришлет ей что-нибудь от кашля и скоро придет
снова.
Всю эту зиму единственным, что вроде бы успокаивало
Хайлин, когда ее мучила лихорадка, были звуки Бедуировой арфы.
И одному Богу ведомо, сколько раз он приходил по вечерам с
объездки жеребят, усталый и все еще пахнущий потом после целого
дня работы, садился на корточки у детской кроватки и сочинял
для Малышки песенки - такие простые песенки, что их мог бы
научиться высвистывать соловей, - и, должно быть, чувствовал
себя при этом так же, как чувствовал бы себя человек, изваявший
мраморную Деметру на форуме, если бы принялся мастерить куколок
из стебельков травы и вывернутых наизнанку маковых головок.
Я был рад, что уже подарил ему Коэд Гуин, - ферму в моем
поместье в Арфоне, лес вокруг которой весной белел от
подснежников; потому что если бы я сделал это потом, я боялся
бы, что это может показаться похожим на плату - и
непростительным.
Той весной я выступил на военную тропу с тяжелым сердцем,
и, однако, привычное ощущение боевых доспехов на плечах
приносило мне облегчение. Я всегда был воином, и для меня в
лязге оружия и в пыльном облаке битвы всегда скрывалось
освобождение, маленькая сладкая смерть-забытье, которую другие
находят в женщинах или вересковом пиве.
Мы стояли лагерем немного к востоку от Комбретовиума, -
по другую сторону долины от саксов, укрывшихся за кольцом своих
фургонов, и я как раз выехал к небольшой, отдельно растущей
купе деревьев, чтобы лучше рассмотреть противника и попробовать
как-то предугадать его действия, когда меня разыскал гонец от
Гэнхумары, сообщивший мне, что Хайлин умирает.
Вечер был очень тихим. Я помню, что от нашего лагеря
вытягивались в сторону саксов длинные тени, и я мог различить в
тишине слабые, легкие отзвуки кричащих голосов и звона молота
оружейника, доносящиеся с противоположного края разделяющей нас
долины.
Не знаю, что я сказал гонцу; думаю, что-нибудь насчет
того, чтобы он нашел себе поесть. Потом я снова занялся
изучением вражеского лагеря. Кабаль заскулил и заглянул мне в
лицо, чувствуя, что что-то не так. Немного погодя из кустов
утесника выехал Бедуир и молча остановился рядом со мной. Я
осторожно оглянулся на него и увидел по его глазам, что он
знает. Наверно, к этому времени гонец уже раструбил новость по
всему лагерю. Мы оба не произнесли ни слова, но он ненадолго
положил руку на мое плечо, и я на мгновение накрыл ее своей
ладонью. Мы очень редко позволяли себе чем-то обнаружить давние
и привычные узы между нами.
- Я сказал Риаде оседлать Сигнуса, - проговорил он
наконец.
- Тогда тебе придется сказать, чтобы он расседлал его
снова. До утра Сигнус мне не понадобится.
Наверно, он подумал, что я оглушен тем, что случилось,
потому что он сказал:
- Артос, ты, что, не понимаешь? Это сообщение и так уже
было в пути день и еще ночь...
- И если я не поеду сейчас, то могу не застать девочку в
живых. Да, я понимаю.
- Тогда почему...
- Если я поеду сейчас, то моим людям придется завтра
встретиться с саксами без своего командира.
- Не будь глупцом, Артос. Разве мы с Кеем никогда не
водили войско против саксов?
- Вы никогда не водили войско, которое Медведь бросил
накануне битвы, чтобы отправиться по своим собственным делам...
С тремя отсутствующими эскадронами шансы и так разделены между
нами и этой вот стаей Морских Волков неравным образом.
Послушай, Бедуир, я знаю и люблю каждого из вас, и я знаю, что
могу рассчитывать на вашу верность до самого конца; я знаю, что
ни один человек в Товариществе не осудит меня, если я сейчас
уеду. Но есть и другие... я знаю и то, какая ненадежная штука
- настроение войска. Я думаю, что вы не сможете обойтись без
меня, пока не кончится завтрашнее сражение.
- А если бы ты был убит или ранен в первой же атаке?
поглотил дорогу, и въехали в просвет в том месте пологой,
- Это было бы совсем другое. Полагаю, вы все бились бы,
как демоны из Тартара, чтобы отомстить за меня, - я неловко
потрепал его по плечу. - Поезжай и скажи Риаде, что Сигнус не
понадобится мне до завтрашнего рассвета, когда мы будем
садиться по седлам.
- А Гэнхумара?
- Гэнхумара знает, что я приеду, когда смогу. Она
вспомнит, что я был графом Британским еще до того, как взял ее
от очага ее отца; и вспомнит старый договор между нами.
Но, думаю, в этом я ждал от Гэнхумары, чтобы она
рассуждала, как мужчина.
О последовавшем назавтра сражении я вообще ничего не
помню. Потом мне сказали, что одно время мы были как никогда
близки к поражению и только что окончательно не побежали с поля
боя. И я слышал, как один из людей, разговаривавших возле
хижины, где я снимал с себя доспехи, пока Риада ходил за моей
запасной лошадью, сказал другому: "Положись на Медведя - он
всегда знает, когда именно нужно бросаться в атаку" и
одобрительно сплюнул. Так что, полагаю, я справился со своей
ролью не так уж плохо. Замечательная вещь - привычка.
Я оставил наведение порядка после битвы на Кея и Бедуира,
