и только, быть может, благодаря этому обстоятельству избежали смешения
языков.
Но и этого показалось мало. Забыли глуповцы истинного Бога и прилепи-
лись к идолам. Вспомнили, что еще при Владимире Красном Солнышке некото-
рые вышедшие из употребления боги были сданы в архив, бросились туда и
вытащили двух: Перуна и Волоса. Идолы, несколько веков не знавшие ремон-
та, находились в страшном запущении, а у Перуна даже были нарисованы уг-
лем усы. Тем не менее глуповцам показались они так любы, что немедленно
собрали они сходку и порешили так: знатным обоего пола особам кланяться
Перуну, а смердам - приносить жертвы Волосу. Призвали и причетников и
требовали, чтоб они сделались кудесниками; но они ответа не дали и в
смущении лишь трепетали воскрилиями. Тогда припомнили, что в Стрелецкой
слободе есть некто, именуемый "расстрига Кузьма" (тот самый, который,
если читатель припомнит, задумывал при Бородавкине перейти в раскол), и
послали за ним. Кузьма к этому времени совсем уже оглох и ослеп, но едва
дали ему понюхать монету рубль, как он сейчас же на все согласился и на-
чал выкрикивать что-то непонятное стихами Аверкиева из оперы "Рогнеда".
Дю Шарио смотрел из окна на всю эту церемонию и, держась за бока,
кричал: "Sont-ils be^tes! dieux des dieux! sont-ils be^tes, ces moujiks
de Gloupoff!"22.
Развращение нравов развивалось не по дням, а по часам. Появились ко-
котки и кокодессы; мужчины завели жилетки с неслыханными вырезками, ко-
торые совершенно обнажали грудь; женщины устраивали сзади возвышения,
имевшие прообразовательный смысл и возбуждавшие в прохожих вольные мыс-
ли. Образовался новый язык, получеловечий, полуобезьяний, но во всяком
случае вполне негодный для выражения каких бы то ни было отвлеченных
мыслей. Знатные особы ходили по улицам и пели: "A moi l'pompon", или "La
Venus aux carottes"23, смерды слонялись по кабакам и горланили камаринс-
кую. Мнили, что во время этой гульбы хлеб вырастет сам собой, и потому
перестали возделывать поля. Уважение к старшим исчезло; агитировали воп-
рос, не следует ли, по достижении людьми известных лет, устранять их из
жизни, но корысть одержала верх, и порешили на том, чтобы стариков и
старух продать в рабство. В довершение всего, очистили какой-то манеж и
поставили в нем "Прекрасную Елену", пригласив, в качестве исполнительни-
цы, девицу Бланш Гандон.
И за всем тем продолжали считать себя самым мудрым народом в мире.
В таком положении застал глуповские дела статский советник Эраст Анд-
реевич Грустилов. Человек он был чувствительный, и когда говорил о вза-
имных отношениях двух полов, то краснел. Только что перед этим он сочи-
нил повесть под названием: "Сатурн, останавливающий свой бег в объятиях
Венеры", в которой, по выражению критиков того времени, счастливо соче-
талась нежность Апулея с игривостью Парни. Под именем Сатурна он изобра-
жал себя, под именем Венеры - известную тогда красавицу Наталью Кирил-
ловну де Помпадур. "Сатурн, - писал он, - был обременен годами и имел
согбенный вид, но еще мог некоторое совершить. Надо же, чтоб Венера,
приметив сию в нем особенность, остановила на нем благосклонный свой
взгляд"...
Но меланхолический вид (предтеча будущего мистицизма) прикрывал в нем
много наклонностей несомненно порочных. Так, например, известно было,
что, находясь при действующей армии провиантмейстером, он довольно неп-
ринужденно распоряжался казенною собственностью и облегчал себя от наре-
каний собственной совести только тем, что, взирая на солдат, евших затх-
лый хлеб, проливал обильные слезы. Известно было также, что и к мадам де
Помпадур проник он отнюдь не с помощью какой-то "особенности", а просто
с помощью денежных приношений, и при ее посредстве избавился от суда и
даже получил высшее против прежнего назначение. Когда же Помпадурша бы-
ла, "за слабое держание некоторой тайности", сослана в монастырь и пост-
рижена под именем инокини Нимфодоры, то он первый бросил в нее камнем и
написал "Повесть о некоторой многолюбивой жене", в которой делал очень
ясные намеки на прежнюю свою благодетельницу. Сверх того, хотя он робел
и краснел в присутствии женщин, но под этою робостью таилось то пущее
сластолюбие, которое любит предварительно раздражить себя и потом уже
неуклонно стремится к начертанной цели. Примеров этого затаенного, но
жгучего сластолюбия рассказывали множество. Таким образом, однажды,
одевшись лебедем, он подплыл к одной купавшейся девице, дочери благород-
ных родителей, у которой только и приданого было, что красота, и в то
время, когда она гладила его по головке, сделал ее на всю жизнь несчаст-
ною. Одним словом, он основательно изучил мифологию, и хотя любил прики-
дываться благочестным, но в сущности был злейший идолопоклонник.
Глуповская распущенность пришлась ему по вкусу. При самом въезде в
город он встретил процессию, которая сразу заинтересовала его. Шесть де-
виц, одетых в прозрачные хитоны, несли на носилках Перунов болван; впе-
реди, в восторженном состоянии, скакала предводительша, прикрытая одними
страусовыми перьями; сзади следовала толпа дворян и дворянок, между ко-
торыми виднелись почетнейшие представители глуповского купечества (мужи-
ки, мещане и краснорядцы победнее кланялись в это время Волосу). Дойдя
до площади, толпа остановилась. Перуна поставили на возвышение, предво-
дительша встала на колени и громким голосом начала читать "Жертву вечер-
нюю" г. Боборыкина.
- Что такое? - спросил Грустилов, высовываясь из кареты и кося испод-
тишка глазами на наряд предводительши.
- Перуновы именины справляют, ваше высокородие! - отвечали в один го-
лос квартальные.
- А девочки... девочки... есть? - как-то томно спросил Грустилов.
- Весь синклит-с! - отвечали квартальные, сочувственно переглянувшись
между собою.
Грустилов вздохнул и приказал следовать далее.
Остановившись в градоначальническом доме и осведомившись от письмово-
дителя, что недоимок нет, что торговля процветает, а земледелие с каждым
годом совершенствуется, он задумался на минуту, потом помялся на одном
месте, как бы затрудняясь выразить заветную мысль, но наконец каким-то
неуверенным голосом спросил:
- Тетерева у вас водятся?
- Точно так-с, ваше высокородие!
- Я, знаете, почтеннейший, люблю иногда... Хорошо иногда посмотреть,
как они... как в природе ликованье этакое бывает...
И покраснел. Письмоводитель тоже на минуту смутился, однако ж сейчас
же вслед за тем и нашелся.
- На что лучше-с! - отвечал он, - только осмелюсь доложить вашему вы-
сокородию: у нас на этот счет даже лучше зрелища видеть можно-с!
- Гм... да?..
- У нас, ваше высокородие, при предместнике вашем, кокотки завелись,
так у них в народном театре как есть настоящий ток устроен-с. Каждый ве-
чер собираются-с, свищут-с, ногами перебирают-с...
- Любопытно взглянуть! - промолвил Грустилов и сладко задумался.
В то время существовало мнение, что градоначальник есть хозяин горо-
да, обитатели же суть как бы его гости. Разница между "хозяином" в об-
щепринятом значении этого слова и "хозяином города" полагалась лишь в
том. что последний имел право сечь своих гостей, что относительно хозяи-
на обыкновенного приличиями не допускалось. Грустилов вспомнил об этом
праве и задумался еще слаще.
- А часто у вас секут? - спросил он письмоводителя, не поднимая на
него глаз.
- У нас, ваше высокородие, эта мода оставлена-с. Со времени Онуфрия
Иваныча господина Негодяева даже примеров не было. Все лаской-с.
- Ну-с, а я сечь буду... девочек!.. - прибавил он, внезапно покрас-
нев.
Таким образом характер внутренней политики определился ясно. Предпо-
лагалось продолжать действия пяти последних градоначальников, усугубив
лишь элемент гривуазности, внесенной виконтом дю Шарио, и сдобрив его,
для вида, известным колоритом сентиментальности. Влияние кратковременной
стоянки в Париже сказывалось повсюду. Победители, принявшие впопыхах
гидру деспотизма за гидру революции и покорившие ее, были, в свою оче-
редь, покорены побежденными. Величавая дикость прежнего времени исчезла
без следа; вместо гигантов, сгибавших подковы и ломавших целковые, яви-
лись люди женоподобные, у которых были на уме только милые непристойнос-
ти. Для этих непристойностей существовал особый язык. Любовное свидание
мужчины с женщиной именовалось "ездою на остров любви" грубая терминоло-
гия анатомии заменилась более утонченною; появились выражения вроде:
"шаловливый мизантроп", "милая отшельница" и т. п.
Тем не менее, говоря сравнительно, жить было все-таки легко, и эта
легкость в особенности приходилась по нутру так называемым смердам. Уда-
рившись в политеизм, осложненный гривуазностью, представители глуповской
интеллигенции сделались равнодушны ко всему, что происходило вне замкну-
той сферы "езды на остров любви". Они чувствовали себя счастливыми и до-
вольными и в этом качестве не хотели препятствовать счастию и довольству
других. Во времена Бородавкиных, Негодяевых и проч. казалось, например,
непростительною дерзостью, если смерд поливал свою кашу маслом. Не пото-
му это была дерзость, чтобы от того произошел для кого-нибудь ущерб, а
потому что люди, подобные Негодяеву - всегда отчаянные теоретики и пред-
полагают в смерде одну способность: быть твердым в бедствиях. Поэтому
они отнимали у смерда кашу и бросали собакам. Теперь этот взгляд значи-
тельно изменился, чему, конечно, не в малой степени содействовало и раз-
мягчение мозгов - тогдашняя модная болезнь. Смерды воспользовались этим
и наполняли свои желудки жирной кашей до крайних пределов. Им неизвестна
еще была истина, что человек не одной кашей живет, и поэтому они думали,
что если желудки их полны, то это значит, что и сами они вполне благопо-
лучны. По той же причине они так охотно прилепились и к многобожию: оно
казалось им более сподручным, нежели монотеизм. Они охотнее преклонялись
перед Волосом или Ярилою, но в то же время мотали себе на ус, что если
долгое время не будет у них дождя или будут дожди слишком продолжи-
тельные, то они могут своих излюбленных богов высечь, обмазать нечисто-
тами и вообще сорвать на них досаду. И хотя очевидно, что материализм
столь грубый не мог продолжительное время питать общество, но в качестве
новинки он нравился и даже опьянял.
Все спешило жить и наслаждаться; спешил и Грустилов. Он совсем бросил
городническое правление и ограничил свою административную деятельность
тем, что удвоил установленные предместниками его оклады и требовал, что-
бы они бездоимочно поступали в назначенные сроки. Все остальное время он
посвятил поклонению Киприде в тех неслыханно-разнообразных формах, кото-
рые были выработаны цивилизацией того времени. Это беспечное отношение к
служебным обязанностям было, однако ж, со стороны Грустилова большою
ошибкою.
Несмотря на то что в бытность свою провиантмейстером Грустилов до-
вольно ловко утаивал казенные деньги, административная опытность его не
была ни глубока, ни многостороння. Многие думают, что ежели человек уме-
ет незаметным образом вытащить платок из кармана своего соседа, то этого
будто бы уже достаточно, чтобы упрочить за ним репутацию политика или
сердцеведца. Однако это ошибка. Воры-сердцеведцы встречаются чрезвычайно
редко; чаще же случается, что мошенник даже самый грандиозный только в
этой сфере и является замечательным деятелем, вне же пределов ее никаких
способностей не выказывает. Для того чтобы воровать с успехом, нужно об-
ладать только проворством и жадностью. Жадность в особенности необходи-
ма, потому что за малую кражу можно попасть под суд. Но какими бы имена-
ми ни прикрывало себя ограбление, все-таки сфера грабителя останется со-
вершенно другою, нежели сфера сердцеведца, ибо последний уловляет людей,
тогда как первый уловляет только принадлежащие им бумажники и платки.
