найдем.
- Значит, опять-таки, - сказал Никодимус, - дело может быть просто в
том, что тоннель заблокирован, чтобы что-то отсюда не вырвалось. Чтобы
отрезать его от остальных планет с тоннелями.
- Но если дело в этом, - сказал Хортон, - то что бы это могло быть?
Не думаешь ли ты о нашем существе в кубе?
- Это возможно, - согласилась Элейна. - Не только заключено в куб, но
и отрезано от других планет. Второй уровень защиты против него, если оно
сможет вырваться из куба. Хотя отчего-то в это с трудом верится. Оно такое
красивое.
- Что это за существо в кубе? - спросил Никодимус. - Я о нем не
слышал.
- Мы с Элейной нашли его в одном из зданий города. Какое-то существо,
заключенное в кубе.
- Живое?
- Мы не знаем наверняка, но я думаю, что живое. У меня такое чувство.
А Элейна ощутила его присутствие.
- А куб? Из чего сделан?
- Странный материал, - сказала Элейна, - если это материал. Он
останавливает, но его не чувствуешь. Словно его там и нет.
Никодимус принялся собирать инструменты, разбросанные по плоской
каменной поверхности тропы.
- Ты сдался, - сказал Хортон.
- Все равно, что сдался. Я ничего больше не могу сделать. Ни один из
моих инструментов не может коснуться камня. Я не в состоянии снять с
панели защитное покрытие, будь это силовое поле или что-то еще. Я
закончил, до тех пор, пока кто-нибудь другой не подаст хорошей идеи.
- Может, если нам просмотреть книгу Шекспира, мы наткнемся на что-то
новое, - предположил Хортон.
- Шекспир никогда и близко не подходил к этому, - возразил Никодимус,
- Все, что он мог делать, это пинать тоннели и изрыгать ругань.
- Я не имел в виду, что мы можем найти какую-нибудь стоящую идею, -
пояснил Хортон. - В лучшем случае, наблюдение, смысл которого даже и
ускользнул от Шекспира.
Никодимус усомнился.
- Может, и так, - сказал он. - Но много не прочитаем, пока Плотоядец
поблизости. Он пожелает узнать, что писал Шекспир, а кое-что из того, что
Шекспир писал, было не особенно лестным для его старого приятеля.
- Но Плотоядца же здесь нет, - указала Элейна. - Он не сказал, куда
уходит, когда ты его прогнал?
Сказал, что походит вокруг. Он что-то бормотал себе под нос о
волшебстве. У меня сложилось впечатление, не особенно определенное, что он
хочет пособирать какой-то колдовской хлам - листья, корни, ветки.
- Он и раньше говорил о волшебстве, - заметил Хортон. - О какой-то
мысли, чтобы мы соединили наше волшебство.
- А у вас есть волшебство? - спросила Элейна.
- Нет, - ответил Хортон, - у нас нет.
- Тогда вы не должны глумиться над теми, у кого оно есть.
- Вы хотите сказать, что верите в волшебство?
Элейна сморщила лоб.
- Я не уверена, - ответила она, - но я видела действующее волшебство
- или казавшееся действующим.
Никодимус кончил укладывать инструменты и закрыл ящик.
- Подымемся в дом, посмотрим эту книгу, - сказал он.
20
- Это ваш Шекспир, - сказала Элейна, - был, похоже, философом, но
довольно нетвердым. Без всякой прочной основы.
- Он был одиноким, больным и напуганным человеком, - ответил Хортон.
- Он писал то, что приходило ему в голову, не проверяя этого на логичность
или соответственность. Он писал для себя. Ни на миг он не помышлял, что
кто-то другой может прочесть то, что он нацарапал. Если бы он это думал,
он был бы, вероятно, более осмотрителен в том, что писал.
- По крайней мере, в этом он был честен, - согласилась Элейна. -
Послушайте вот это:
У времени есть свой запах. Возможно, это
всего лишь моя самонадеянность, но я в этом
уверен. Старое время плесневеет и киснет, а новое
время, лишь начинающее создаваться, должно быть
пьянящим, и свежим, и буйным. Хотел бы я знать, не
становимся ли мы, по мере того, как события
следуют к своему неведомому концу загрязненным
кислым запахом древности, точно так же и с таким
же исходом, как Земля в старину загрязнялась
извержениями фабричных труб и мерзостью ядовитых
газов. Не заключается ли гибель вселенной в
загрязнении времени, в уплотнении запаха старины
до тех пор, пока никакая жизнь уже не сможет
существовать ни на одном из тел, составляющих
космос, а может быть, и в разрушении самой ткани
мироздания в зловонном гниении? Не засорит ли это
разложение действующие во вселенной физические
процессы до так й степени, что они прекратят
функционировать и воспоследует хаос? И если
случится именно так, то что принесет хаос, будучи
сам по себе отрицанием всей физики и химии,
позволит, быть может, новые и невообразимые
сочетания, которые взорвут все предшествующие
концепции, произведя беспорядочность и нечеткость,
так что станут возможными иные события, которые
теперешняя наука называет невозможными.
И далее он продолжает:
Такова была, возможно, ситуация, - вначале я
хотел сказать "время", но это было бы смысловым
противоречием - когда, еще до возникновения
вселенной, не было ни времени, ни пространства, ни
названия для огромной массы чего-то, ожидающего
взорваться и породить нашу вселенную. Невозможно,
конечно, человеческому уму представить себе
ситуацию, когда нет ни времени, ни пространства,
кроме их возможности, заложенной в этом
космическом яйце, самом по себе представляющем
загадку, неподсильную воображению. И однако же
рассудком возможно знать о существовании такой
ситуации, как эта, если только наше научное
мышление справедливо. Но все-таки приходит в
голову мысль - если нет ни времени, ни
пространства, то в какой же среде существует это
космическое яйцо?
- Интригующе, - заметил Никодимус, - но по-прежнему не дает нам
никакой информации из того, что нам бы хотелось узнать. Этот человек писал
так, словно он жил в вакууме. Эдакую бредятину он мог сочинить где угодно.
Эту планету он помянул только мимоходом, как введение к грязным насмешкам
над Плотоядцем.
- Он старался забыть об этой планете, - ответил Хортон, - силился
отступить внутрь себя, чтобы можно было не брать ее в расчет. Он, по сути,
пытался создать себе псевдомир, который бы дал ему нечто помимо этой
планеты, нечто отличное от нее.
- Он по какой-то причине был заинтересован загрязнением, - заметила
Элейна. - Вот еще одна запись об этом:
Опасность разума, я убежден, в том, что он
склонен выводить экологию из равновесия. Иными
словами, разум - великий загрязнитель. Природа
повергается в беспорядок не ранее, нежели когда ее
творение пытается организовать свою окружающую
среду. Пока этого не случится, действует система
проверок и удерживает равновесие логическим и
понятным образом. Разумные существа нарушают и
изменяют равновесие, даже, если они очень
усердствуют в сохранении его неизменным. Не
существует такой вещи, как разум, живущий в
гармонии с биосферой. Он может так считать и
хвалиться этим, но его психика дает ему
преимущество, и всегда наличествует побуждение
увеличить это преимущество и его эгоистической
выгоде. Таким образом, в то время, как разум может
быть выдающимся фактором выживания, он, однако,
является краткосрочным фактором, и вместо этого
разум оказывается великим разрушителем.
Элейна пробежалась по страницам, кратко проглядывая записи.
- Так забавно читать на старом языке, - сказала она. - Я не была
уверена, что я это смогу.
- Почерк у Шекспира не из лучших, - заметил Хортон.
- Однако прочитать можно, - возразила она, - стоит только ухватить
манеру. А вот что-то странное. Он пишет о божьем часе. Странное выражение.
- Довольно подходящее, - сказал Хортон, - по крайней мере здесь. Мне
вам следовало об этом рассказать. Это нечто, что протягивается и хватает
вас, и совершенно вас раскрывает. Всех, кроме Никодимуса. Никодимус его
едва чувствует. Похоже, происходит оно откуда-то не с этой планеты.
Плотоядец говорил, что по мнению Шекспира оно происходило из какой-то
отдаленной точки космоса. Что он там об этом говорит?
- Очевидно, он писал после того, как долгое время это испытывал, -
отвечала Элейна. - Вот что он пишет:
Я чувствую, что могу в конце концов поладить
с этим феноменом, названным мною, за недостатком
лучшего описания, божьим часом. Плотоядец,
несчастная душа, все еще негодует и боится его и
я, пожалуй, тоже боюсь, хотя к этому времени,
проживши с ним много лет и узнав, что нет способа
спрятаться или отгородиться от него, я достиг
некоторого его приятия, как чего-то, что может
помочь человеку перерасти на время самого себя и
открыть его вселенной; хотя, говоря по правде,
будь это дело добровольное, поколеблешься
раскрываться таким образом чересчур часто.
Неприятная сторона тут, конечно, в том, что видишь
и испытываешь чересчур много, и большая часть из
этого - нет, все это - непонятна и когда все
кончилось, то удерживаешь только его изодранный
краешек, и страстно силишься понять -
приспособлена ли и так ли устроена человеческая
психика, чтобы понять более, чем толику того, чему
был раскрыт. Я по временам размышляю, не может ли
это быть специальным механизмом для обучения, но
если и так, это сверхобучение, внедрение объемных
ученых текстов в ум тупого студента, нетвердого в
фундаментальных основах того, чему его учат и
таким образом неспособному даже чуточку ухватить
принципы, необходимые для хотя бы тени понимания.
Размышляю, сказал я, но размышления заходят лишь
примерно столь же далеко, как эта данная мысль. С
течением времени я все больше и больше утверждаюсь
во мнении, что в божьем часу я сталкиваюсь с
чем-то, вовсе для меня не предназначавшимся, и не
предназначавшимся ни для какого человеческого
существа; что божий час, чем бы он ни был,
проистекает из некоей сущности, совершенно
неосведомленной о том, что такая вещь, как люди,
может существовать, которая бы могла разразиться
космическим хохотом, если бы узнала, что такая
штука, как я, существует. Я начинаю убеждаться,
что меня попросту задевает его отдача, ударная
волна какой-то шальной пули, нацеленной в куда
большую мишень. Но убедился я в этом не ранее, чем
